В подъезде гулко застучали быстрые шаги, вот-вот готовые сорваться на бег. Невидимые тяжелые ботинки смачно печатали грязную бетонную лестницу, скоро приближаясь.
Сашка отложил глянцевый пёстрый журнал с седой поп-звездой на обложке и с любопытством уставился на тонкую фанерную дверь, хорошо просматривающуюся из единственной комнаты его малометражной хрущевской квартиры. Он чинно восседал посреди неё на табурете перед низким журнальным столиком с остывшим завтраком. Два жареных яйца, хлеб с маслом и помутневший кофе остались нетронутыми. Зачитавшись, Сашка забыл о еде.
Топот на секунду стих, после чего пыльное неподвижное пространство разорвала трель звонка.
– Санёк, открывай! – услышал он голос своего товарища Петрухи.
Даже через дверь Сашка почуял в нём дрожь. Всегда спокойный, даже меланхоличный Петруха явно нервничал, пульсируя рвущейся наружу эмоцией.
«Определённо что-то случилось», – подумал Сашка, с отвращением чувствуя, как его тихая умиротворенная радость солнечного субботнего дня быстро испаряется, сменяясь необъяснимо гадкой тревогой, способной через какие-то мгновения – если он ещё немного затянет и не узнает, что всё же произошло, и отчего был так неспокоен Петруха, – перерасти в паранойю.
Он быстро встал, несколькими шагами пересек разделяющее их пространство, поправив на ходу вновь покосившиеся и перекрывшие и без того узкий коридор лыжи, и отпер дверь.
Петруха тяжело дышал, жадно хватая пухлым, судорожно пульсировавшим на разгоряченном раскрасневшемся лице ртом воздух, будто перед тем, как взлететь на пятый этаж, бежал ещё как минимум несколько кварталов. Пуховик был расстегнут настежь, тонкий шарф болтался на шее верёвкой, вязаная шапка съехала на затылок.
– Заходи, коль пришел, – сказал Сашка, стараясь не выказать волнение.
– Митьку убили, – выпалил в ответ Петруха.
Он глухо захрипев, пытаясь вдохнуть сдавленными лёгкими воздух.
– Чего орёшь, дурак? Давай сюда, – схватив его за ворот, Сашка силой затащил Петруху в квартиру.
– Митьку убили, – повторил тот, теперь уже спокойнее – даже как-то отрешенно.
Ничего не отвечая, Сашка вернулся в комнату и достал из комода едва початую бутылку водки и два стакана. Он молча разлил содержимое.
– Не стой, заходи, – с нетерпеливым раздражением бросил он.
Не разуваясь, оставляя на линолеуме мокрые грязные следы, Петруха вошел в комнату и с нескрываемым облегчением плюхнулся на табуретку.
Сашка рывком открыл форточку: в комнату ворвался поток морозного декабрьского воздуха.
– Пей, – скомандовал он и, не дожидаясь, пока тот возьмёт стакан, залпом проглотил водку, прищурившись в холодных, но ярких лучах солнца, льющихся в комнату через тюлевые полупрозрачные занавески.
– За Митьку, – потупив взор и коротко перекрестившись, Петруха выпил, после чего не без труда поддел вилкой кажущееся резиновым жареное яйцо и, едва не упустив его себе на брюки, закусил.
– Говори, – рыкнул на него раздираемый смятением Сашка.
– Чего? – тот часто заморгал маленькими – на мокром месте — глазками.
С мороза алкоголь ударил в голову, и на несколько секунд Петруха будто выпал из контекста происходящего вокруг него хаоса.
– Баран! – Сашка прервал его бессознательную прострацию неслабым подзатыльником, от которого Петруха кубарем слетел с табуретки и, смешно перевернувшись, отлетел в противоположный угол комнаты, глухо ударившись головой о железный каркас кровати и скривившись от боли.
Пружины жалобно пискнули.
– Успокойся, – примирительно сказал Сашка, подходя и протягивая руку.
– Митьку убили-и! Митьку убили-и! – запричитал Петруха, давясь катящимися градом слезами и мелко дёргаясь.
«Только истерики мне тут не хватало», – мрачно подумал Сашка, взял водку, вылил остатки в стакан и протянул его Петрухе.
Тот быстро выпил.
– Ух, – выдохнул он и зажмурился.
– Что с Митькой? – стараясь держать себя в руках, спросил Сашка.
– Я же говорю, убили. Курить охота, – Петруха сплюнул прямо на пол.
Никак не отреагировав на такое поведение незваного, в общем-то, гостя, Сашка достал из нагрудного кармана висевшего в коридоре пальто пачку «Москвы» и протянул её Петрухе.
Всё ещё дрожа, тот достал негнущимися пальцами себе сигарету. Сашка чиркнул спичкой. Петруха глубоко затянулся и снова сплюнул.
– Чужие, – он пожал плечами, стряхивая пепел в пустой стакан.
– Когда? – коротко спросил его товарищ.
– Утром, когда пацаны шли на завод. А вместе с ними – Митька, – ответил Петруха.
– На завод, – задумчиво повторил вслух Сашка.
– Сегодня же субботник, – напомнил ему Петруха.
– Да, точно, – кивнул тот.
Сашка почувствовал укол совести от того, что накануне объегорил руководство завода, сказавшись больным, покинув рабочее место в пятницу сразу же после обеда и не придя на субботник вместе со всеми.
Сашка побледнел и сжал зубы, чтобы не сорваться на крик отчаяния.
«Если бы я только не смалодушничал! Если бы пошел сегодня! Как все!» – с отчаянием подумал он, понимая, что как старший по цеху не позволил бы случиться столкновению пацанов с чужими.
Долгие годы он свято верил, что лучший аргумент – это слово, а жестокая животная ярость – удел слабаков. Теперь же Сашка с пугающей четкостью осознавал причинно-следственную связь между своим низким, мещанским – пускай и редким, почти исключительным – желанием обмануть товарищей, переложив на их плечи свой священный долг труда, променянным им на сомнительное счастье ничегонеделанья, и тем, что произошло сегодня утром с пацанами.
– Как это случилось? Откуда взялись чужие? – спросил Сашка, превозмогая отвращение к самому себе.
– Возвращались из клуба. Ну вот они и сцепились, – пояснил Петруха.
– Они – звери. Ну а вы? Зачем вы полезли? – зло крикнул Сашка, пытаясь сложить с себя хоть часть ответственности за случившееся.
Петруха молчал, будто сомневаясь.
- Ну? – насел на него Сашка.
– Не хотел тебе говорить, но с ними была Танюха, – потупив взгляд, едва слышно сказал его товарищ.
– Танюха? – переспросил он, немея от ужаса, не желая признавать страшную истину.
– Твоя Танюха. Твоя - бывшая, – разбил его сердце Петруха.
– Как же так? – Сашка пошатнулся.
Они расстались достаточно давно, чтобы он успел её забыть – ещё в позапрошлом году, однако предшествующие разрыву пять лет отношений, из которых три года они прожили под одной крышей, не прошли бесследно. Как минимум, для него. Танюха ушла после того, как Сашка застукал её с другим. В сердцах она сказала ему, что тот парень был не единственным. Какое-то время Сашка люто её ненавидел, внушая себе, что расставание с бля*ью – это скорее хорошо, чем плохо. Однако все последующие попытки завязать отношения с девушкой заканчивались для него разочарованием: каждый раз Сашка вспоминал о Танюхе, и всё внутри умирало, в том числе и ростки любви, в существовании которых он пытался убедить себя и очередную новую подружку.
Сашка не жил, а мучился, и единственным правильным решением в тот момент показалось всецело отдать себя труду на заводе, в родном коллективе пацанов.
Как правило, Сашка был образцовым трудягой, которого нередко ставили в пример другим, однако иногда, как накануне, шаткое равновесие в его сердце нарушалось, и он уходил в праздную меланхолию, понимая, что причина её – вовсе не Танюха, а точащая его изнутри слабость. Он не хотел ничего в принципе.
– Она громче всех голосила! Еще и защищала их! Если бы не она, может, Митька бы и жив был сейчас! – выпалил Петруха со злой обидой.
– Ты уверен, что Митька – того, мёртв? – спросил шёпотом Сашка.
– Пацаны сказали, а сам я не видел, – пожал плечами Петруха.
– Пошли, – коротко кивнул Сашка, выходя в коридор и натягивая на ходу пальто.
– Погодь, – окликнул его Петруха.
– Ну? – он недовольно оглянулся.
Сашка спешил. С Митькой – явно что-то случилось; убили не убили – он точно не знал. Возможно, Петруха просто как всегда перегибал палку – это был еще тот любитель посеять на ровном месте панику. Однако Сашка был уверен на все сто в одном: что-то таки случилось, и что-то совсем не хорошее.
– Люди собираются, – его товарищ кивнул на окно.
Сашка замер и прислушался: действительно, через открытую форточку вместе с холодным воздухом издалека врывались чьи-то крики и грохот. Он рывком подлетел к окну и быстро открыл его настежь, навалился на подоконник, высунувшись по пояс, чтобы лучше разглядеть происходящее на улице.
Окна квартиры выходили на тянущийся беспрерывным потоком машин проспект. Он начинался в сотне метров от дома – за палисадником и огороженной высокой сеткой баскетбольной площадкой, где местная шпана чеканила броски по единственному уцелевшему кольцу, несмотря на снег и мороз.
По проспекту, в сторону Площади, шумно двигалась колонна людей. Преимущественно это были молодые парни. С их двора, из всех подъездов и переулков к ним присоединялись всё новые и новые люди, вливаясь в общий человеческий поток, увеличивающийся и разрастающийся буквально на глазах.
– Куда это все? – обернулся Сашка к Петрухе, уставившись на него растерянно, не понимая, что происходит.
– Так ведь Митьку убили, – будто оправдываясь, пролепетал он.
– Началось, – тихо сказал Сашка.
«…нам Родина – мать!» – влетел в окно, принесенный ветром, обрывок знакомый им с детства песни, подхваченный сотнями и тысячами голосов, срывающихся на громогласный рёв, в котором смешались ярость и гордость, боль и предвкушение грядущей большой победы.
– А ну пошли, – Сашка схватил Петруху за ворот куртки и потащил к выходу.
– Обожди, обожди, – принялся брыкаться тот.
- Не бойся, - сказал он.
Сашка громко высморкался в кулак и достал с антресоли топор для разделки мясных туш, сунул его за отворот пальто и наглухо застегнулся.
– Поднимайся! – он презрительно глянул на Петруху и, не дожидаясь, вытолкал его из квартиры, после чего вышел сам и звонко щелкнул замком.
Уже почти спустившись вниз – на втором этаже, – они едва не столкнулись с Фёдором – местным балагуром и хулиганом, из тех ребят, которые не дают по ночам спать приличным людям, устраивая пьяные дебоши, после чего – в остальное время суток – ведут себя вполне тихо и даже неприметно.
– Ты куда намылился, друг мой ситный? – подозрительно прищурившись, спросил его Сашка, заметив, как Фёдор что-то прячет под кожаной подбитой мехом курткой.
– Кипишь поднялся, а где кипишь – там и я, – оскалился тот, обнажая неровные пожелтевшие зубы.
– Что за кипишь, ты что мне тень на плетень наводишь? – спросил его Сашка, давя авторитетом местного общественного активиста.
Почесав густую спутавшуюся бороду, Фёдор пронзительно глянул сначала на Сашку, потом на Петруху, и снова что-то поправил под курткой.
– Все идут и я иду, – наконец нервно ответил он.
– А там у тебя что? – Сашка ткнул его в грудь пальцем, уткнувшись во что-то гладкое и твердое.
– Ракетница, – Фёдор без энтузиазма достал заряженный пистолет.
– Вещь нужная, – с видом знатока сказал Сашка.
– Отберёшь? – спросил хулиган трусливо.
– Зачем же? – пожал плечами тот.
– А что там случилось? – с энтузиазмом и облегчением спросил Фёдор.
– Митьку убили, – ответил из-за спины своего товарища Петруха.
– Какого такого Митьку? – не понял тот.
– Не важно, пошли. Мы тут не разговоры разговаривать собрались, – резко прервал их Сашка, стремительно вылетев из подъезда.
Оказавшись на улице, они смогли чётче понять масштаб происходящего: растянувшаяся на сотни метров колонна, питающаяся стремящимися влиться в неё людьми, двигалась по проспекту, выливаясь на проезжую часть и останавливая движение, грохоча тысячами здоровых сильных ног. Толпа дышала и пела, иногда вразнобой, когда отдельная группа людей – знакомых и совершенно чужих до этого утра – затягивала что-то своё. Но, случалось, что вся колона заводила в унисон строки патриотических куплетов, способных за считанные секунды сплотить всех их в единый организм, рвущийся вперед – к Площади, к стенам Палат.
– Давайте за мной, не отставайте, – бросил Сашка появившимся следом Петрухе и Фёдору, чувствуя, как исходящая от колонны энергия питает его ещё недавно безвольное тело.
Сашка побежал через двор так быстро, как мог, не заботясь, поспевают ли за ним его товарищи.
«Нужно нагнать ведущих», – в его голове пульсировала лишь одна мысль.
Выскочив наперерез из-за угла соседнего дома, он резко остановился, едва не врезавшись в колонну. Запыхавшись, через несколько секунд его нагнали Петруха и Фёдор.
– Давайте к нам, присоединяйтесь, – дружелюбно замахали им люди.
– Кто ведёт? – стараясь перекричать гудящую толпу, крикнул им Сашка.
– Митьку везут, – крикнули ему.
– Спасибо! – махнул им Сашка рукой и ринулся вперёд по ходу колонны, опережая её – к скрывающимся за поворотом на Площадь в полуверсте от них ведущим, и уже за минуту поравнявшись с ними.
Это были пацаны с их завода, перед собой они толкали строительную тачку. В неё был аккуратно уложен Митька. Некоторые то и дело обращались через мегафоны к следовавшим за ними людьми, выкрикивая короткие и чёткие указания
– Привет, – кивнули они Сашке, не сбавляя шаг, чтобы не тормозить колонну.
– Я пойду с вами, – сказал он.
К ведущим подбежали Петруха и Фёдор.
– Становитесь в колонну, – наказали им ведущие.
Петруха и Фёдор быстро влились в пульсирующие ряды, растворившись в них.
– А я? – спросил Сашка, слыша, как его голос предательски дрожит.
– Ты сам решай, пойти ли с нами до конца, аль дальше вскармливать блажь личностной свободы, – презрительно ответили пацаны.
Сашка заплакал: ему стало невыносимо стыдно. Так стыдно, что он был готов даже упасть перед ними на колени и вымаливать прощение.
«Я предал Митьку. Я предал пацанов. Я предал коллектив», – с ужасом думал он, только сейчас, находясь перед величайшим выбором в жизни, понимая всю ничтожность своего бездушного поступка слабохарактерного морального урода, променявшего всё, что было у него действительно значимым в этой жизни – друзей, завод, Родину, в конце концов, – на сомнительную радость псевдоинтеллектуального времяпрепровождения паразита.
Но падать нельзя – тогда он затормозил бы колонну, а это было недопустимо.
– Я с вами, я с вами, – горячо выкрикнул Сашка, скрестив руки на груди.
– Поверим? – переглянулись пацаны на ходу.
– Поверим, – ответили они, посомневавшись всего секунду, и то – скорее в воспитательных целях, чтобы Сашка смог еще глубже осознать порочность выбранного им пути, продемонстрировав ему своё великодушное милосердие.
Радость переполняла Сашку, и он бросился в первые ряды, за какие-то мгновения благодаря коллективному прощению преисполнившись любовью и благородством, превратившись из отщепенца в ведущего.
Он гордо поднял голову и затянул одну из тех песен, которые словно грозный рёв раненного, но гордого, не сдающегося в своей борьбе зверя, разносились над колонной, не смолкая сменяя одна другую.
Сашка бросил взор вдаль и увидел, как над горизонтом улиц над ними медленно выплывают раскинувшиеся на Площади Палаты.
Вдохновлённые увиденным ведущие зашагали быстрее. Ещё громче и яростнее зазвучали над колонной песни. Ещё сильнее и стройнее чеканили шаг тысячи и тысячи людей.
– Можно я повезу Митьку? – спросил Сашка, ощущая каждой клеточкой своего тела всю историчность момента.
– Ты должен доказать, – ответили ему пацаны.
– Доказать что? – спросил он.
– Доказать, что имеешь право, – ответили они.
– Я готов! Я готов! – с надрывом крикнул Сашка.
Небо над ними зашлось тучами, украв солнце. Всё вокруг враз потемнело. Разросшаяся колонна сжалась еще плотнее, будто собираясь атаковать, – отбивая каждый свой шаг так, словно это был удар молота, уничтожающий врага. Пространство вокруг них задрожало, загудело, над головами людей стали зажигаться самодельные факелы – сотни, тысячи, – отплясывая языками пламени, которые вместе со священной яростью отражались в глазах всех, кто пришел сюда исполнить свой долг.
Ведущие остановились и, будто почувствовав за секунду до этого их негласную команду, колонна сбавила шаг и замерла, превратившись в монолитный стальной кулак, готовый обрушиться в своём праведном гневе.
В начале Площади, выстроившись в несколько рядов, стояла охрана: еще молодые ребята зябко кутались в тонкие шинели, боязно глядели на раскинувшуюся перед ними бескрайним морем колонну. Некоторые из них нерешительно трогали затворы висящих на груди автоматов, но у большинства ребят руки были безвольно опущены.
Их разделяла пара сотен метров.
И тут Сашка увидел нечто, что заставило его вздрогнуть: со стороны Площади к ним шла Танюха.
В груди у него кольнуло.
«Люблю ли я её всё ещё?» – подумал он обречённо.
– Докажи, что имеешь право, – сказали ему пацаны, выпуская из рук тачку с Митькой.
Она остановилась.
– Ты сможешь, – сказали ему пацаны.
И от этих слов Сашка почувствовал, как убивающая слабость окончательно покидает его, тело и душа наполняются силой, а сердце – пылает от любви. И это была настоящая любовь, а не та животная похоть, которую он испытывал к Танюхе.
– Как глуп я был, – расхохотался Сашка, и смех его разнесся над городом, благодатно звеня.
Он расстегнул пальто, схватил двумя руками топор и бросился к Танюхе: шаг, второй, третий, ещё немного, – Сашка взмахнул над головой огромным лезвием, обрушив его на девушку, одним движением разрубив ее пополам, словно щепку. Тело упало в стоптанный снег.
– Вперёд! – крикнул Сашка, грозно подняв окровавленный топор надо головой.
– Вперёд! – крикнули в мегафоны ведущие.
Над Площадью взмыла выпущенная Фёдором сигнальная ракета, полоснув Палаты красным мазком.
Охрана, бросив в ужасе оружие, бросилась врассыпную.
Колонна, победоносно ревя, подняла над собой труп Митьки словно знамя. Люди бросились через Площадь к Палатам, убивая и круша всё вокруг, обретая после долгих лет вранья и унижения долгожданную свободу.
