(продолжение. Начало в №7/2016 и сл.)
«Я против национализма, но я за сионизм»
У читателя предыдущих разделов вполне резонно может возникнуть вопрос: почему Альберт Эйнштейн, оставшись без дома и работы, не переехал в Палестину, не стал профессором Еврейского университета в Иерусалиме, в создание которого он вложил так много душевных сил и энергии. Чтобы разобраться в этой проблеме, нужно вспомнить непростую историю взаимоотношений ученого с сионизмом.
В 1952 году посол Израиля в Соединенных Штатах Абба Эвен (1915-2002) передал Эйнштейну официальное предложение стать президентом Израиля. Вежливо отказываясь от этой чести, великий физик подчеркнул:
«Принадлежность к еврейскому народу стала для меня самой сильной человеческой привязанностью с тех пор, как с полной ясностью мне открылась опасность нашего положения среди народов» [Fölsing, 1995 стр. 564]
Трудно поверить, но свое еврейство Эйнштейн по-настоящему осознал только весной 1914 года, когда он переехал в Берлин и стал академиком Прусской академии наук. Про антисемитизм в школе, в Цюрихском политехникуме, в бернском Патентном бюро, пражском Немецком университете он никогда не упоминал. До Берлина его не интересовали ни дела религиозных еврейских общин, ни дискуссии сторонников и противников набирающего силу сионистского движения, зародившегося в 1897 году. В реальность планов сионистов собрать всех евреев на принадлежащем Турции клочке земли, где уже живут арабы, он не верил. Кроме того, будучи в душе гражданином мира и постоянно ощущая на себе ненависть немецких националистов, он к любому национализму относился отрицательно. Сионизм он тоже рассматривал как форму еврейского национализма.
Альберт Эйнштейн и Бен Гурион
Эйнштейн не принадлежал ни одной религиозной общине. Только для пражской было сделано исключение, и то по служебной необходимости. Дело в том, что в Праге ему впервые предложили место ординарного (или полного) профессора. Человек в этой должности становился высокопоставленным государственным чиновником, что предполагало процедуру служебной присяги, во время которой необходимо было дать клятву на священной для данного претендента книге. Возможность государственного чиновника-атеиста тогда даже не рассматривалась. Вот и пришлось Эйнштейну вступить в еврейскую общину, о чем он со смехом писал своему бернскому знакомому медику Генриху Цанггеру (Heinrich Zangger, 1874-1957) 24 августа 1911 года [Fölsing, 1995 стр. 564].
Распространенность антисемитских предрассудков в обществе открылась автору теории относительности именно в немецкой столице. Здесь он стал ближе к сердцу воспринимать гонения на своих братьев по крови, творящиеся и в других странах.
В августе 1914 года в Крыму можно было наблюдать солнечное затмение. Российский физик Петр Петрович Лазарев (1878-1942) от имени Императорской Академии наук пригласил Эйнштейна, уже опубликовавшего свои первые работы по гравитации, приехать в страну и провести нужные астрономические наблюдения. Ответ ученого от 16 мая 1914 года был демонстративно жестким:
«Во мне все противится тому, чтобы без большой необходимости путешествовать в страну, где мои соплеменники так жестоко преследуются» [Fölsing, 1995 стр. 565].
Слово «соплеменники» (Stammesgenossen) здесь не случайно заменило более ожидаемое выражение «единоверцы» (Glaubensbrüder), которое Эйнштейн никогда не использовал – от иудаизма он был всегда далек. Еврейство для него было для него не религиозной общностью, а общностью судьбы и истории.
Как мы помним, вместо Эйнштейна в Россию поехал молодой астроном Эрвин Фройндлих, ставший военнопленным в разразившейся вскоре Первой мировой войне. Если бы Эйнштейн принял приглашение Российской академии наук, такая же судьба грозила и ему.
В Берлине новому профессору Прусской академии наук стал ясен масштаб дискриминации, которой подвергаются еврейские ученые в немецкой академической среде. Он реально осознал, как трудно юношам и девушкам из еврейских семей поступить в университеты, какие барьеры нужно преодолеть молодым ученым-евреям, чтобы занять соответствующие их таланту научные должности. С этим он не мог мириться, но и путь ассимиляции, который избирали многие его соплеменники, был для него неприемлем. Желание сделаться «как все немцы» ученый называл «мимикрией» и осуждал со всей силой своего темперамента. Исключение он не делал даже для своей родни, включая жену Эльзу. Для него было ясно, что сами немцы в своем большинстве не готовы рассматривать еврейское меньшинство равным себе, поэтому усилия ассимилянтов не только жалки, но и бесполезны.
Немецкому политику, кандидату на пост президента от демократической партии Вилли Хелльпаху (Willy Hellpach, 1877-1955) Эйнштейн писал осенью 1929 года:
«Я вижу унизительную мимикрию достойнейших евреев, и мое сердце при виде этого обливается кровью» [Fölsing, 1995 стр. 566].
Особенно обидно было для Эйнштейна, что самым ярким примером такой мимикрии являлось поведение одного из лучших берлинских друзей Альберта – выдающегося химика Фрица Габера, считавшего служение Германии высшей целью своей жизни. Его уверенность в правильности того, что он делал, не поколебало даже самоубийство жены, не перенесшей ужаса газовых атак во время Первой мировой войны, инициатором которых во славу немецкого оружия был ее муж. В отношении к войне и пониманию патриотизма Габер и пацифист Эйнштейн были антиподами. И о еврействе у них были совершенно разные представления.
Вскоре после переезда Эйнштейна в Берлин Фриц Габер, недавно крестившийся в протестантской церкви, ставший, как и Эйнштейн, в 1914 году членом Прусской академии, дал ему совет тоже перейти в христианство:
«Сделайте это, чтобы Вы целиком и полностью принадлежали нам» [Frank, 1949 стр. 251].
Филипп Франк, с которым Эйнштейн в то время нередко делился своими чувствами, вспоминал, что его друг был ошарашен этим предложением. Оно противоречило всем моральным установкам великого физика.
Фриц Габер и Альберт Эйнштейн
Во-первых, он никогда не считал, что для веры в Бога нужно быть членом какой-то церковной организации. Но не это было главным. В предложении Габера он увидел стремление отделиться от еврейской общины, которой и так нелегко существовать в антисемитском окружении. Эйнштейн хотел этой общине помочь, используя необыкновенно высокое положение, которое он завоевал в мировом общественном мнении своими открытиями. Последовать совету Габера, значило в глазах соплеменников стать предателем, ради карьеры отказавшимся от помощи слабым. Врожденное чувство справедливости не позволяло Эйнштейну даже думать о таком шаге.
Можно только удивляться, насколько крепкой была его дружба с Габером, если она устояла при таких различиях между ними: один – воинственный патриот Германии и убежденный немецкий националист, другой – космополит, всеми фибрами души ненавидящий войну. Альберт только посмеивался над своим другом, и когда в каком-то выступлении или статье физика-пацифиста мелькал анонимный «еврейский тайный советник, к сожалению, крестившийся» [Einsten, 1953 S. 94], то знающие люди понимали, о ком идет речь.
Прозрение пришло к Габеру только в 1933 году, когда после гитлеровского закона от 7 апреля он решил, наконец, оставить Германию, где ему как еврею уже не было места.
Эйнштейн и тут не смог удержаться от издевки в письме давнему товарищу, крестившемуся в свое время из-за желания стать «стопроцентным немцем»:
«Меня очень радует, что ваша давняя любовь к белокурым бестиям несколько охладела. Кто бы мог подумать, что мой дорогой Габер будет выступать передо мной как адвокат по еврейскому и даже по палестинскому вопросам» [Fölsing, 1995 стр. 752].
Последнее замечание связано с тем, что Габер подружился с лидером сионистов Хаимом Вейцманом (Chaim Weizmann, 1874-1952) и собирался работать во вновь создаваемом институте естественных наук в городе Реховоте, расположенном в двадцати километрах юго-восточнее Тель-Авива. Но этим планам не суждено было сбыться. Габер скончался в 1934 году от сердечного приступа в швейцарском Базеле, так и не доехав до Палестины. Сейчас знаменитый на весь мир институт в Реховоте носит имя Вейцмана, а научная библиотека при нем – имя Фрица Габера.
Отношения Эйнштейна с Габером были исключением из правил. Другим людям «унизительную мимикрию» ассимиляции Эйнштейн не прощал. Австрийскому историку искусств Роберту Айслеру (Robert Eisler, 1882-1949) в январе 1925 года:
«Жаль, что Вы крестились. Если бы я не слышал о Вашем характере столько хорошего, это заставило бы меня задуматься. Вообще-то это показывает превосходство эгоизма над гражданственностью» [Fölsing, 1995 стр. 566].
Так же резко отрицательно относились к ассимиляции сионисты, видевшие избавление от дискриминации евреев в создании собственного государства в Палестине. Эту идею они старательно распространяли среди известных в обществе людей, пытаясь найти у них поддержку. Два лидера немецких сионистов Курт Блюменфельд (Kurt Yehuda Blumenfeld, 1884-1963) и Феликс Розенблют (Felix Rosenblüth, 1887-1978) составили список еврейских ученых в Берлине, которых они хотели заинтересовать задачами сионизма. Среди многих фамилий в этом списке был и Альберт Эйнштейн, ничем среди других ученых особенно не выделяясь. В феврале 1919 года, когда Блюменфельд и Розенблют появились в квартире физика, его слава еще не стала всемирной, до экспериментального подтверждения общей теории относительности оставалось несколько месяцев.
Мысль о создании еврейского национального государства на Ближнем Востоке поначалу не очень привлекала ученого. Но когда Блюменфельд объяснил ему, что сионистская идея даст евреям «безопасность, независимость и внутреннюю свободу» [Blumenfeld, 1962 S. 126], Эйнштейн увидел, что эти цели вполне соответствуют и его убеждениям. Итогом жарких дискуссий, продолжавшихся не один день, было признание физика, несказанно обрадовавшее его гостей:
«Я против национализма, но я за сионизм. И основание этого решения стало мне сегодня понятно. Если у человека две руки, а он постоянно говорит, что одна правая, то он шовинист. Но если правой руки нет, то он должен все предпринять, чтобы заменить отсутствующий орган. Поэтому как человек я против национализма, но как еврей я с сегодняшнего дня поддерживаю усилия сионистов» [Clark, 1974 стр. 272].
Альберт Эйнштейн
Такой поворот в мировоззрении великого ученого вряд ли обрадовал тех евреев в Германии, которые спасение от антисемитизма видели в ассимиляции. Позиция Эйнштейна осложняла им «мимикрию», ибо подтверждала немецкий взгляд на евреев как на чуждую нацию. Однако Эйнштейна это не очень заботило. Он старался на антисемитизм смотреть как на скверную погоду – неприятно, но не в наших силах что-либо изменить. В письме другу Борну от 9 ноября 1919 года он сформулировал это предельно ясно:
«Антисемитизм нужно, в конце концов, понимать как реальность, покоящуюся на действительных наследственных качествах, даже если для нас, евреев, она часто неприятна» [Einstein-Born, 1969 стр. 36].
В апреле 1920 года Центральное общество немецких граждан иудейской веры (Central-Verein deutscherStaatsbürger jüdischen Glaubens, сокращенно C-V) пригласило Эйнштейна на свое заседание, посвященное борьбе с антисемитизмом в академических кругах. Казалось бы, тема должна быть ученому близка. Но он отказался от участия, подробно обосновав свое решение. Вряд ли его доводы понравились руководству C-V:
«Прежде всего, нужно с помощью просвещения победить антисемитизм и рабское сознание среди нас, евреев. Больше достоинства и независимости в наших рядах! Только когда мы отважимся самих себя считать нацией, только когда мы самих себя начнем уважать, только тогда мы можем завоевать уважение других, точнее, оно само придет. Антисемитизм в смысле психологического феномена будет существовать всегда, пока евреи и не евреи контактируют между собой – кому это мешает? Возможно, именно ему мы обязаны тем, что можем считать себя единой расой, по крайней мере, я так полагаю» [Fölsing, 1995 стр. 570].
Далее он с сарказмом разбирает бессмысленность понятия «немецкий гражданин иудейской веры», фигурирующего в названии Общества:
«Я не являюсь немецким гражданином, но есть что-то во мне, что можно обозначить как „еврейская вера“. Я рад, что принадлежу еврейскому народу, даже если не считаю его избранным. Давайте спокойно оставим гою его антисемитизм, сохранив в себе любовь к нам подобным»
Не следует отсюда делать вывод, что Эйнштейн равнодушно смотрел на то, как его соплеменников из-за господствовавшего антисемитизма не принимали в университеты и не давали работать по специальности. Как раз наоборот, это его очень печалило. Но выход он видел не в борьбе с антисемитизмом, а в создании «своих» университетов и научных центров, где национальность не будет препятствием карьере. В том же письме Борну от 9 ноября 1919 года он продолжает:
«Лично я мог бы выбрать себе сотрудника еврея, если бы у меня был такой выбор. Но разумный выход я бы видел в другом, а именно, евреи бы сами собрали денег, чтобы предложить еврейским исследователям поддержку и возможности преподавания вне существующих университетов» [Einstein-Born, 1969 стр. 36].
Уже в 1919 году Эйнштейн мечтал о новом, необычном научном и учебном центре, в котором дискриминации евреев принципиально нет. К этой же идее еще раньше пришли и сионисты: на Первом их конгрессе в Базеле в 1897 году было высказано пожелание создать Еврейский университет в Иерусалиме. К реализации этой мечты сионисты шли настойчиво и целеустремленно. Особенно поддерживал ее будущий первый президент государства Израиль Хаим Вейцман. Именно он заложил в 1918 году первый камень в основание университета на горе Скопус к северу от Старого города Иерусалима.
Вейцман родился в Российской империи, в местечке Мотыли на территории нынешней Беларуси. Образование получил в Германии и Швейцарии, до Первой мировой войны обосновался в Англии, где стал сотрудником Манчестерского университета и как химик добился признания в научных кругах. Когда разразилась война, оставил университет и перешел на работу в лабораторию Военно-морского флота Великобритании. Сблизился с бывшим премьер-министром, а в те времена Первым лордом Адмиралтейства, т. е. военно-морским министром Артуром Бальфуром (Arthur James Balfour, 1848-1930), ставшим в 1916 году министром иностранных дел. Заслуга Вейцмана перед Великобританией сравнима с достижением Фрица Габера для Германии. Габер открыл синтез аммиака из воздуха, что решило проблему производства пороха. А Вейцман нашел способ получения ацетона, необходимого для изготовления бездымного пороха. Благодарность он получил от первых лиц государства – Уинстона Черчилля и Дэвида Ллойд-Джорджа.. При непосредственном участии Вейцмана была подготовлена знаменитая Декларация Бальфура, подписанная 2 ноября 1917 года министром и одобренная правительством Великобритании. В ней были такие слова:
«Правительство его Величества приложит все усилия к восстановлению национального очага для еврейского народа в Палестине» [Айзексон, 2016 стр. 371].
Декларация стала одним из важнейших документов при провозглашении государства Израиль в 1948 году.
В марте 1920 года в Лондоне собрался Исполнительный комитет Всемирной сионистской организации. Членам комитета был предложен подготовленный при непосредственном участии Хаима Вейцмана специальный меморандум на двух языках – английском и иврите. Меморандум назывался «Доклад о подготовке университета в Иерусалиме». Авторы Отчета стремились перевести общие пожелания о создании Еврейского университета, высказанные еще на первом сионистском конгрессе в Базеле в 1897 году, в конкретную программу действий. Для этого необходимо было решить, какие науки будут в университете развиваться, из каких научно-исследовательских институтов он будет состоять, на каких принципах будет вестись преподавание.
Меморандум предлагал создать в Еврейском университете в Иерусалиме (сокр. ЕУИ) несколько автономных, независимых друг от друга научно-исследовательских институтов по естественным наукам, медицине и иудаике. Предполагалось, что институты физики, химии и микробиологии должны стать ядром факультета естественных наук. Подчеркивалось, что исследования на этом факультете, как и научная работа в области медицины, не должны считаться второстепенными по сравнению с изучением еврейской истории и традиции.
Другим важным принципом, сформулированным в Меморандуме, было требование начать обучение студентов только после того, как в университете наладится исследовательская работа. Институты должны сначала заслужить репутацию первоклассных научных центров, что создаст необходимую академическую атмосферу в Палестине и не позволит университету скатиться на уровень второсортного учебного заведения, которых так много в слаборазвитых странах, особенно на Востоке.
Особенно подчеркивалось, что институты в своих исследованиях должны всячески избегать узости тематики и, несмотря на ограниченность ресурсов, стремиться к уровню ведущих академических центров.
Примерно то же говорил спустя пять лет Хаим Вейцман на торжественной церемонии открытия Университета первого апреля 1925 года:
«Мы приложили все силы к тому, чтобы наш университет заслужил уважение и добился подобающего места в общем рейтинге научных учреждений» [Katz, 2004 стр. 201].
В дебатах о принципах работы Еврейского университета в Иерусалиме, которые велись в течение 1920 года, Эйнштейн не участвовал. Его положение в обществе существенно изменилось. Раньше он был знаменитым в научной среде физиком-теоретиком, о котором люди, далекие от его науки, могли ничего и не знать. После экспериментального подтверждения общей теории относительности в 1919 году он стал мировой знаменитостью.
Конечно, Вейцман попытался славу Эйнштейна использовать для того, чтобы ускорить открытие Еврейского университета в Иерусалиме. А оно требовало денег, много денег. Взять их было негде, единственной надеждой оставались пожертвования частных лиц и организаций. В поисках богатых спонсоров и собрался Президент Всемирной сионистской организации (с 1921 года) в Америку. Он был уверен, что создатель теории относительности был бы в этой поездке крайне полезен.
Хаим Вейцман и Альберт Эйнштейн, Нью-Йорк, апрель 1921 года
Поступки Эйнштейна никогда не определялись чужой волей или чьим-то желанием. В принципиальных вопросах он действовал так, как считал нужным, руководствуясь своими понятиями о долге и справедливости. С ростом мировой известности и славы в нем росло и внутреннее чувство ответственности за положение в мире. В сионизме он увидел возможность разбить вековые стереотипы, оправдывающие антисемитизм. Символом освобождения от них должен был стать, по мнению ученого, Еврейский университет в Иерусалиме. Просьба Хаима Вейцмана о поддержке пришла вовремя, его план совпал с желанием и возможностями великого физика.
«Делаю, что могу, для соплеменников»
В феврале 1921 года, ровно через два года после первой встречи, Курт Блюменфельд снова появился в берлинской квартире Эйнштейна. Руководитель немецких сионистов показал хозяину телеграмму из Лондона от Хаима Вейцмана. Президент Всемирной сионистской организации предлагал уговорить знаменитого ученого поехать в марте этого года вместе с ним в Америку, чтобы собрать пожертвования на строительство Еврейского университета в Иерусалиме.
На это предложение Эйнштейн ответил немедленно «нет». У него уже были планы на этот месяц: его пригласили в Брюссель на Четвертый Сольвеевский конгресс, и он принял приглашение. Кроме того, он обещал другу Эренфесту прочитать несколько лекций в университете Лейдена. Решение поехать на Сольвеевский конгресс члена Прусской академии наук вызвало противоречивые чувства в немецком обществе. Дело в том, что Эйнштейн был единственным немцем, которого пригласили на конгресс, да и то лишь потому, что у него было еще и швейцарское гражданство. В научном мире после Первой мировой войны действовала жесткая блокада Германии – ее ученых не приглашали на конференции, их статьи не брали в международные журналы…
Вальтер Нернст негодовал: согласившись поехать в Брюссель, Эйнштейн нарушил солидарность немецких коллег, оказался, в каком-то смысле, предателем, штрейкбрехером. Напротив, Фриц Габер приветствовал поездку своего друга на Сольвеевский конгресс, видя в этом начало нормальных отношений между учеными всего мира.
Ответив отказом на предложение Вейцмана, Эйнштейн спросил Блюменфельда, как он сам относится к идее создания университета в Иерусалиме? Этот вопрос застал Курта врасплох, так как он, действительно, не очень верил в эту мечту. Эйнштейн изумился: «Как это возможно, что Вы меня просите поддержать идею, которую Вы сами не поддерживаете всем сердцем?». В воспоминаниях Блюменфельда его ответ выглядел так:
«Я ничего не возразил, вместо этого громко прочитал телеграмму еще раз. Неважно, что мы считаем необходимым для сионизма. Сионизм представляет сегодня Вейцман. Он один может принимать решения»[Clark, 1974 стр. 273].
Случись такое предложение два года назад, Эйнштейн ни минуты бы не колебался ответить окончательным «нет». Все посторонние дела, отвлекавшие его от физики, он рассматривал как досадные помехи. Теперь же это был другой человек, осознавший, что его слово может изменить мир. И к изумлению Блюменфельда, Эйнштейн согласился:
«Мы можем прекратить споры. Для Вас телеграмма Вейцмана – приказ. Я думаю, что и я играю в этих делах определенную роль и что я должен принять это приглашение. Телеграфируйте Вейцману, что я согласен» [Clark, 1974 стр. 274].
У Блюменфельда при всей радости, что поручение из Лондона выполнено, оставались сомнения в успехе американского турне. Во время нескольких новых встреч он пытался проинструктировать ученого, как надо себя вести в Америке в составе делегации Всемирной сионистской организации. Ученик Курту достался нелегкий и упрямый, со своим мнением по многим вопросам, которое менять не собирался. Блюменфельд был вынужден предупредить Вейцмана письмом от 15 марта:
«Эйнштейн – вовсе не сионист, но он всегда готов помочь в специальных заданиях. Поэтому не нужно его уговаривать вступить в организацию. В основе его поступков лежит неприязнь к ассимилированным евреям. Он может с сомнением относиться к некоторым еврейским лидерам, но в его поддержке усилий, предпринимаемых в США, можно быть уверенным» [Clark, 1974 стр. 275].
Кроме того, Блюменфельд обратил внимание Вейцмана на то, что Эйнштейн – не очень хороший оратор, поэтому поручать ему публичные выступления рискованно. По своей наивности он может ляпнуть такое, что вызовет неприятности.
Как только согласие Эйнштейна поехать в Америку стало достоянием газет, в его берлинскую квартиру посыпались приглашения от различных американских организаций – сионистских, научных, учебных… В середине марта Вейцман с удовлетворением отмечал, что интерес к поездке с присоединением к ней великого физика вырос больше, чем вдвое.
В Германии известие о предполагаемой поездке Эйнштейна в страну, которая только несколько лет назад была противником немцев в Первой мировой войне, вызвало бурю неодобрения. Особенно негодовали ассимилированные евреи – сионизм великого ученого явно противоречил их заветному желанию остаться в благополучной европейской стране и стать «как все». Кроме того, отношение немцев к евреям должно было только ухудшиться, так как пример автора теории относительности ясно показывал, что евреи готовы сблизиться с врагами отечества. Выразителем мнения ассимилированных евреев стал Фриц Габер, на правах друга написавший Альберту несколько длинных писем. Для него поездка великого ученого с сионистами в Америку вместо многообещающего участия в Сольвеевском конгрессе была особенно неприятна. В письме, написанном 9 марта 1921 года, Габер выразил общее мнение ассимилированных или стремящихся к ассимиляции соплеменников:
«Для всего мира Вы сегодня самая значительная фигура среди немецких евреев. Если Вы в этот миг демонстративно братаетесь и англичанами и их друзьями, то люди в нашей стране видят в этом свидетельство неверности евреев. Так много евреев пошли на войну, были убиты, искалечены, но не жаловались, так как они видели в этом свой долг. Их жизнь и смерть не искоренили антисемитизм в мире, но сделали его в глазах тех, кто составляет гордость нашей земли, неприятным и недостойным пороком. Вы хотите Вашим поведением стереть все преимущества, добытые ценой жизней и страданий немецких евреев?.. Вы жертвуете безопасностью тонкой почвы, на которой покоится существование академических преподавателей и учеников иудейской веры в немецкой высшей школе [Fölsing, 1995 стр. 573]».
Судя по всему, Габер так торопился донести свою тревогу до друга, которого безмерно уважал за научные результаты, что не доверил письмо почте, а сам его бросил в почтовый ящик, так как Эйнштейн ответил в тот же день, 9 марта 1921 года.
Несмотря на то, что Габер был на одиннадцать лет старше Эйнштейна, в их отношениях более опытным и мудрым выглядел как раз Альберт, добродушно и незлобно посмеивающийся над увлекающимся Нобелевским лауреатом по химии. В начале письма Эйнштейн признает, что Габер прав в одном: время для поездки в страну, участницу Антанты, не самое благоприятное, так как уже после его согласия на путешествие союзники выдвинули против Германии новые неподъемные требования контрибуции. Но, в целом, в ответе признанного лидера мировой теоретической физики «дорогому другу Габеру» чувствуется твердая уверенность в собственной правоте:
«Несмотря на то, что я в душе космополит, я все время считаю себя обязанным, насколько хватает моих сил, вступаться за моих преследуемых и морально угнетаемых соплеменников… Здесь больше подходят слова о верности, чем об измене. Как раз создание еврейского университета наполняет меня особой радостью, так как в последнее время я вижу бесчисленное количество примеров того, как подлые и бессердечные люди обращаются с талантливыми еврейскими юношами и ищут, как бы перекрыть им дорогу к образованию[Fölsing, 1995 стр. 573].
То, что он предал немецких друзей, Эйнштейн решительно опровергал. Он напомнил Габеру о том, что отклонил самые заманчивые предложения работы от зарубежных университетов:
«Я сделал это, вообще говоря, не из-за привязанности к Германии, но только из-за привязанности к моим друзьям, из которых Вы один из самых лучших и доброжелательных. Привязанность к политическому образу Германии была бы для меня, пацифиста, неестественной» [Fölsing, 1995 стр. 573].
Заканчивал письмо Эйнштейн на дружеской ноте, чтобы немного успокоить расстроенного товарища:
«Один знакомый назвал меня‚ диким зверем‘. Этот дикий зверь Вас любит и хотел бы перед отъездом навестить Вас, если это при нынешней суете вообще окажется возможным» [Fölsing, 1995 стр. 574].
Конечно, доводы Эйнштейна вряд ли переубедили Габера, единственное, что его могло утешить, так это уверенность в том, что и с сионистами его друг будет столь же самостоятельным и непреклонным, как и с ассимилированными евреями.
Эйнштейну многое не нравилось в сионизме. По сути, движение было откровенно националистическим, а национализм великий ученый и пацифист ненавидел во всех проявлениях. Но, с другой стороны, он видел, что это прямой способ помочь евреям уважать себя, отказаться от унизительной ассимиляции, поднять головы и выпрямить спины…
Для большинства немцев с еврейскими корнями такой поворот в мировоззрении их недавнего кумира стал шоком. Образованные немецкие евреи, добившиеся определенного положения в обществе, ученые, журналисты, университетские профессора и доценты, разделяли взгляды Фрица Габера. Для них сионисты были злейшими врагами, угрозой сложившемуся порядку. Они словно подсказывали немецким националистам, что евреи, в самом деле, не такие, как немцы, и никогда немцами не станут.
Переход Эйнштейна к сионистам рассматривался его коллегами-евреями как предательство, как «удар кинжалом в спину» – образ, ставший популярным после поражения Германии в мировой войне. От коллег ученого можно было часто услышать, что автор теории относительности оторван от жизни, не понимает сути немецкого характера, вольно или невольно вредит своим соплеменниками, которые стремятся стать «как все». Кто-то искал причины его поведения во влиянии жены, кто-то подчеркивал роль пропаганды, подосланных иностранных журналистов… И никто не понял главного.
Альберт Эйнштейн всегда поступал так, как считал правильным. Обиды знакомых, недоброжелательная реакция коллег, упреки друзей – ничто не могло заставить его изменить своим принципам. Его всемирная слава и научный вес давали ему возможность следовать своим убеждениям, не обращая внимания ни на какое чужое мнение, будь оно хвалебным или осуждающим. Он считал еврейскую ассимиляцию унизительной, и помогал всем, кто стремился от этого унижения евреев избавить. Вот почему он, начиная с 1920-х годов, сознательно и ответственно стал выступать на стороне сионистов.
***
Путешествие в Америку началось 21 марта 1921 года. Альберт с Эльзой добрались на поезде до Голландии, где сели на океанский пароход «Роттердам». Команда Хаима Вейцмана присоединилась к ним в английском Саутгемптоне. С этого момента начались непростые отношения двух самых влиятельных в еврейском мире людей.
На жену Вейцмана Веру великий физик произвел хорошее впечатление:
«Эйнштейн был молод, весел и охотно флиртовал. Я вспоминаю, что его жена сказала мне, что не имеет ничего против флирта ее мужа со мной, так как его интеллектуальные женщины не интересуют. Из сострадания его привлекают женщины, занятые физическим трудом» [Weizmann, 1967 стр. 102-103].
Перед самым отплытием в Америку Хаим Вейцман получил телеграмму от американских сионистов, которые жаловались на Эйнштейна, проявившего, как они считали, жадность, затребовав у некоторых американских университетов непомерно высокий гонорар. Сам Альберт писал Паулю Эренфесту:
«От Принстона и Висконсина я потребовал 15 тысяч долларов. Это, возможно, отпугнет их. Но если они заглотят наживку, я куплю себе экономическую независимость, а это не то, что можно начихать» [Айзексон, 2016 стр. 370].
Прибытие в Америку 2 апреля 1921 года.
Слева направо: Менахем Усышкин, Хаим и Вера Вейцман, Альберт и Эльза Эйнштейн, Бен-Цион Мосинзон
Конечно, ученым двигала не жадность. В условиях безумной инфляции в Германии ему становилось все труднее помогать Милеве Марич, которая с детьми жила в Цюрихе. Марка почти ничего не стоила, а доллар считался твердой валютой. Нобелевскую премию, которую Альберт обещал отдать Милеве, он еще не получил – ее присудят ему за объяснение фотоэффекта (а не за теорию относительности!) только в будущем году.
Практичные американцы на наживку не попались и платить такой гонорар отказались, зато про Эйнштейна пошел слух, что он корыстолюбив, что, очевидно, не соответствовало действительности. На самом деле, великий физик плохо разбирался в финансах и был в житейских делах крайне непрактичен. Когда в июне 1932 года обсуждалась возможная работа Эйнштейна в Институте перспективных исследований в Принстоне, директор Абрахам Флекснер спросил, какой оклад устроил бы Альберта. Тот осторожно предложил: три тысячи долларов в год. Флекснер не смог скрыть удивления, настолько мала была эта сумма для ученого такого ранга, но Эйнштейн был готов ее еще уменьшить. Директор Института понял, что финансовые вопросы лучше обсуждать с миссис Эйнштейн. В конце концов, сошлись на десяти тысячах долларов, но потом и эта сумма была увеличена: основной спонсор проекта, промышленник и филантроп Луис Бамбергер (Louis Bamberger, 1855-1944) не мог допустить, чтобы Эйнштейн получал меньше, чем другой сотрудник Института – математик Освальд Веблен (Oswald Veblen, 1880-1960), оклад которого – пятнадцать тысяч. Так что слухи о «корыстолюбии» Эйнштейна были сильно преувеличены.
Вейцману хватило мудрости оставить жалобу своих американских подчиненных без последствий – слишком высока была популярность знаменитого на весь мир создателя теории относительности, чтобы рисковать потерять его поддержку. Встреча в Нью-Йорке 2 апреля 1921 года подтвердила расчет главного сиониста – их с Эйнштейном восторженно принимали толпы народа!
Альберт Эйнштейн и Эльза в США
Настырные журналисты не дали гостям сойти на берег и организовали первую пресс-конференцию прямо на борту парохода «Роттердам». К первому вопросу Эйнштейн был готов, его спрашивали почти на всех выступлениях, как описать теорию относительности в двух словах. Его ответ понравился представителям американской прессы:
«Раньше верили, что если все вещи их этого мира исчезнут, то останутся еще пространство и время. По теории относительности и пространство, и время тоже исчезнут вместе с вещами» [Frank, 1949 стр. 296-297].
И другим гостям Нью-Йорка дали возможность показать остроумие. Хаима Вейцмана спросили, понял ли он теорию относительности, на что тут же последовал ответ:
«На всем пути через океан Эйнштейн ежедневно разъяснял свою теорию, так что по прибытии я осознал, что он, действительно, ее понимает» [Fölsing, 1995 стр. 576].
Такой же вопрос журналисты задали и Эльзе Эйнштейн, но она не стала притворяться:
«О, нет, хотя он мне ее часто растолковывает, но, к счастью, мне это не нужно».
Эльза добавила, что ее мужу не нравится шумиха прессы вокруг его имени, «он больше любит работать, играть на скрипке и гулять в лесу» [Clark, 1974 стр. 276].
Но избежать «шумихи» было невозможно. Гостей с эскортом полицейских отвезли в Сити-холл (здание городской администрации), где предполагалось присвоение Эйнштейну и Вейцману звания почетных граждан города. Тут вышла заминка. Когда сенаторы города удалились, чтобы проголосовать за это решение, у одного из отцов города возникло возражение. Он напомнил, что они уже награждали почетным званием проходимца, который якобы побывал на Северном полюсе. А откуда известно, что Эйнштейн вообще открыл теорию относительности? К тому же, если Вейцман – все же подданный ее Величества королевы Англии, то Эйнштейн – гражданин страны, с которой Америка недавно воевала. Единогласного голосования не получилось, и награждение решили отложить.
Торжественная встреча Эйнштейна на улицах Нью-Йорка
Положение спасло то, что сенат не города, а штата Нью-Йорк со столицей Олбани (Albany) на следующий день единогласно присвоил Вейцману и Эйнштейну звание почетных граждан штата. Тогда и городские власти тоже последовали этому примеру.
Сам президент Соединенных Штатов Уоррен Гардинг (Warren Harding, 1865-1923), вступивший в должность всего две с половиной недели назад, написал письмо, зачитанное на одном из собраний, на котором выступали гости из Европы:
«Оба этих мужа, являющиеся лидерами в двух различных областях, своим визитом напоминают нам об огромных заслугах, которые имеет еврейский народ перед человечеством» [Frank, 1949 стр. 294].
В начавшейся поездке по Америке у Эйнштейна были три цели. Во-первых, он должен был помочь Вейцману собирать пожертвования и участвовать в дебатах по сионистским проблемам. Во-вторых, он собирался обсуждать вопросы создания Еврейского университета в Иерусалиме. И, в-третьих, у ученого были запланированы доклады о теории относительности в нескольких американских университетах.
Выбор Эйнштейна своим попутчиком было крайне удачным решением Вейцмана. Великий физик покорил Америку. Не только его всемирная известность и непостижимая теория привлекали людей. Было что-то романтическое в самом его облике, когда он с развевающимися на ветру длинными волосами в потертом сером пальто и черной шляпе, со скрипкой в одной руке и трубкой в другой вступал на трап парохода.
У индейцев племени хопи
И манера выступлений – с неизменной улыбкой, доброжелательно и с юмором – нравилась людям. Филипп Франк пишет:
«Еврейской население Америки видело в выступлениях Эйнштейна визит духовного лидера, который наполнял их сердца гордостью и радостью» [Frank, 1949 стр. 294].
Хаим Вейцман не забыл совет Блюменфельда, не давать Эйнштейну возможность держать речь перед большой аудиторией, иначе он может наговорить про сионизм такое, что настоящим сионистам может не понравиться. Но и сам Эйнштейн вовсе не рвался выступать о сионизме. Когда Вейцман 12 апреля закончил выступление в большом зале перед 8000 евреев, поднялся Эйнштейн и сказал:
«Ваш руководитель, доктор Вейцман, сейчас сказал, и сказал очень хорошо для всех нас. Следуйте его указанием, и это будет правильно. Это все, что я хотел сказать» [Frank, 1949 стр. 294].
Значительно охотнее выступал ученый по своей любимой теме, рассказывая о проекте университета в Иерусалиме, как он выразился, «самой выдающейся вещи в Палестине со времен разрушения Храма».
Вернувшись в Берлин, Эйнштейн продолжал размышлять о своих американских впечатлениях. Постепенно на смену эйфории от удачной поездки стали приходить и грустные мысли. В душе идеалист, он не мог смириться с тем, что реальном мире невозможно добиться материальной поддержки какого угодно благородного начинания, не идя на компромиссы, уступки, уловки, что охотно делали сионисты, собирая деньги на Еврейский университет. Его безмерно раздражало положение, когда американские евреи, внося деньги на дорогой его сердцу проект, хотели еще и участвовать в управлении университетом в Иерусалиме, определять, чему и как нужно учить студентов, каких преподавателей принимать на работу, какие факультеты и институты создавать в Святой Земле. В этом лежит причина будущего кризиса в отношениях Эйнштейна и университетской администрации, на преодоление которого потребовались годы.
Надо сказать, что не только в еврейском окружении Эйнштейна его связи с сионистами вызывали осуждение. Для немецких националистов слово «сионист», как в позднем Советском Союзе, использовалось как замена слова «еврей». Прямо сказать, что в какой-то университет не берут на работу евреев, противоречило бы конституции догитлеровской Германии. Вместо этого заявляли дипломатично, что не берут сионистов, ведь они сами стремятся жить вне Германии.
К нападкам с любой стороны Эйнштейн относился равнодушно, для него важнее всего было согласие с собственной совестью.
Когда ученый в 1921 году вернулся в Берлин, на очередном заседании Прусской академии наук один из академиков, германист и известный националист, задал ему вопрос с явным антисемитским подтекстом: «Правда ли, что на корабле, на котором Вы возвращались из Америки, в Вашу честь реяли сионистские флаги?». Эйнштейн ответил спокойно: «Может быть, и реяли, я на них не обратил внимания» [Frank, 1949 стр. 260].
Встреча с журналистами в Нью-Йорке, 1930 год
Если, невзирая на неодобрительные окрики и замечания со всех сторон, ученый продолжал сотрудничество с сионистами, то это означало, прежде всего, что их цель совпадала с его представлением о важном. Такой целью, которая увлекла и руководство сионистской организации, и самого Эйнштейна, была идея создать в Иерусалиме еврейский университет.
Сионисты понимали, какое значение для них представляет Эйнштейн, и старались как можно крепче связать его имя с проектом Иерусалимского университета. Неслучайно поэтому ему предложили в начале 1923 года, когда он возвращался из поездки в далекую Японию, приехать на короткое время в Палестину, чтобы символически открыть долгожданный университет в Иерусалиме.
(продолжение следует)
Литература
Blumenfeld, Kurt. 1962. Erlebte Judenfrage. Ein Vierteljahrhundert deutscher Zionismus. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1962.
Clark, Ronald W. 1974. Albert Einstein. Eine Biographie. Esslingen: Bechtle Verlag, 1974.
Einstein-Born. 1969. Albert Einstein – Hedwig und Max Born. Briefwechsel 1916-1955. München: Nymphenburger Verlagshandlung, 1969.
Einsten, Albert. 1953. Mein Weltbild, hrsg. Carl Seelig. Zürich: Europa Verlag AG, 1953.
Fölsing, Albrecht. 1995. Albert Einstein. Eine Biographie. Ulm: Suhrkamp,, 1995.
Frank, Philipp. 1949. Einstein. Sein Leben und seine Zeit. München, Leipzig, Freiburg i. Br.: Paul List Verlag, 1949.
Katz, Shaul. 2004. Berlin Roots – Zionist Incarnation: The Ethos of Pure Mathematics and the Beginnings of the Einstein Institute of Mathematics at the Hebrew University of Jerusalem. Science in Context, том 17, стр. 199-234. 2004.
Weizmann, Vera. 1967. Impossible Takes Longer. London: H.Hamilton, 1967.
Айзексон, Уолтер. 2016. Альберт Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная. М.: Издательство Аст, 2016.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer9/Berkovich1.php
