Часть первая
I
К 1501 году могущество главы семьи Борджиа, папы римского Александра VI, достигло зенита. В союзе с Людовиком, королем Франции, он стал всемогущ, и начал выкраивать в Италии новое государство для Чезаре Борджиа, своего сына.
Худо пришлось его врагам, вздумавшим было сопротивляться — Чезаре в Романье гнал из всех их замков и военных оплотов, и дело шло настолько успешно, что вскоре сам Святой Отец отправился из Рима в поездку — ему захотелось обозреть лично «владения Церкви, отнятые ею из рук неправых и неверных ее викариев».
Его приветствовали криками: «Борджиа! Борджиа!», но Святой Отец не придавал этому ни малейшего значения.
То, что перепуганные обитатели завоеванной области будут кричать что угодно, лишь бы их пощадили, он понимал с полной отчетливостью — да и вообще людское мнение о нем, будь оно хорошее или плохое, занимало его очень мало.
Он с ним совершенно не считался — а иначе вряд ли оставил бы Лукрецию в качестве своего заместителя в Ватикане.
Теперь она вела все каждодневные дела Церкви, вскрывала письма, направленные Святому Отцу, и даже отвечала на них — предварительно, впрочем, запрашивая мнение специалистов по каноническому праву.
В “Дневнике” Иоганна Бурхарда, папского церемониймейстера, сообщается о следующим эпизоде: кардинал Лиссабонский Хорхе да Коста сказал Лукреции, что обычно при обсуждении какого бы то ни было вопроса вице-канцлер Священной Канцелярии делает заметки, которые потом ложатся в основу принятого решения — и решение это тоже записывается.
Это значит, что кто-нибудь должен сделать запись и о состоявшейся между ними беседе.
Лукреция возразила, сказав, что она и сама прекрасно может записать содержание их разговора, на что Хорхе да Коста сказал:
«Ubi est penna vostra?» — «Но где же ваше перо?»
Это была соленая шутка. И соль ее состояла в том, что слово «penna» означало не только «перо», но и «пенис».
Лукреция расхохоталась, но намек поняла и передала свои обязанности по ведению папской корреспонденции по принадлежности, в его секретариат.
Иоганн Бурхард, надо сказать, был глубоко возмущен тем, что ей не пришло в голову посоветоваться с ним по этому вопросу — в чем в чем, а в соблюдении внешних приличий церемониймейстер Ватикана понимал профессионально.
У него, конечно, не хватало чувства юмора.
Но вообще-то он прав — зрелище женщины в возрасте 21 года, живущую в папских апартаментах, открывающую его письма и ведущую административную работу, которую обычно поручали кардиналам самого высокого ранга — это поражало.
В конце концов, дочь папы, мадонна Лукреция, имела к этому времени определенную репутацию.
Начать можно было с того, что с первым мужем, одним из боковых отпрысков рода Сфорца, ее развели на основании того, что брак на был осуществлен, и она и в замужестве оставалась «девой, мужем не тронутой».
Особую пикантность этому придавало то, что юная красавица предстала перед комиссией кардиналов, будучи беременной.
И поручать ей дела Церкви, связанные даже с юридическими вопросами, было делом скандальным — дажe по стандартам семьи Борджиа.
Но ее отец, папа Александр, в то время был очень занят.
Ему требовалось срочно пополнить казну, и он в ходе этой деятельности не останавливался ни перед чем. Святой Отец даже прибег к такой экстраординарной мере, как отмена завещания Зена, кардинала венецианского.
Он захватил имущество покойного — и это вызвало трения в отношениях с могущественной Венецией.
Светлейшая Республика не оставляла таких обид без ответа, но Александр VI этим пренебрег. Ему были остро нужны деньги. Во-первых, войско Чезаре Борджиа стоило очень дорого, во-вторых, у папы появился новый проект.
Он решил снова выдать Лукрецию замуж.
II
Уж какие чувства испытал герцог Феррары, Эрколе д’Эсте, когда узнал, что в качестве жениха Лукреции Борджиа Святой Отец хотел бы видеть его старшего сына, Альфонсо д’Эсте, сказать трудно.
По-видимому, он встретил эту идею без восторга, потому что поначалу стал делать все возможное, чтобы такого брака избежать.
Некий тактический союз с семейством Борджиа был бы приемлем, и даже желателен в качестве защиты от французов, союзников папского дома.
Но Альфонсо был не просто сыном Эрколе д’Эсте — он был его старшим сыном и наследником.
Иметь в качестве невестки и матери своих будущих внуков даму, уже дважды побывавшую замужем, расставшуюся со своим первым мужем в результате скандального развода, а со вторым — в результате того, что его удушили в собственной постели по приказу его шурина, Чезаре Борджиа — нет, это не выглядело привлекательной перспективой.
В конце концов — да кто они такие, эти Борджиа?
Дочь Эрколе д’Эсте, Изабелла, была замужем за властителем Мантуи Франческо Гонзага — и она решительно возражала против такого брака, и вся родня со стороны мужа была с ней согласна.
Например, Элизабетта да Монтефельтро, герцогиня Урбино (урожденная да Гонзага), была просто вне себя от негодования: как смели какие-то нувориши, Борджиа, посягать на родство со старинными княжескими родами д’Эсте, Гонзага, Монтефельтро?
Положим, тут был некоторый перегиб — сама Элизабетта да Гонзага не погнушалась породниться с Монтефельтро, которые еще недавно были простыми кондотьерами — но ее мысли были схожи с сомнениями семейства д’Эсте.
Но папа Александр VI был настойчив, и нашел способ сломить сопротивление будущей родни.
Французскому королю было желательно провести некие преобразования в организации Церкви в его государстве — и папа назначил Жоржа д’Амбуаза, первого министра короля, легатом Святого Престола во Франции. В обмен король согласился «похлопотать насчет замужества Лукреции Борджиа» — и вот уж его сватовство семейству д’Эсте отвергнуть было трудновато.
Эрколе I, герцог Модены, Феррары и Реджо-Эмилия, был мудрым государем и человеком практичным — и решил, что раз уж отвертеться не получится, то надо извлечь из вынужденного решения максимальную пользу.
Он заломил неслыханную цену — потребовал, чтобы к предлагаемому ему приданому Лукреции размером в 100 тысяч дукатов было приложено еще и «одеяние невесты», равное по стоимости ее приданому. В “одеяние” по обычаю входили всевозможные одежды, утварь и драгоценности — и цена всего этого зависела от состояния роднящихся семей и оговаривалась в специальном соглашении, но цена в 100 тысяч золотых как-то даже и прецедента не имела.
Однако Александр VI был широким человеком, и для любимой дочери ему было ничего не жалко.
Он согласился.
III
О перемене своего статуса Лукреция Борджиа узнала из того, что на банкетах ей стали подавать еду на серебряной посуде — согласно обычаю, даже в высшем обществе такая честь подобала только замужним женщинам, а не девицам и не вдовам.
Ее брак с Альфонсо д’Эсте был формально заключен в мае 1501 года, и в Риме его отмечали в высшей степени торжественно: папа объявил о нем в консистории кардиналов, в городе звонили все колокола, и вообще повсюду — по крайней мере, в теории — царило всеобщее ликование.
Расхождение между теорией и практикой имело причины, и состояли они в том, что папа Александр даровал Ферраре право не платить налог в папскую казну, полагавшийся Святому Престолу по статусу номинального «синьора Феррары».
Кардиналы возражали против такой уступки и говорили, что семейные интересы данного конкретного папы римского не должны ставиться выше интересов Папской области как светского владения Церкви.
Но Александр VI не посчитался с их возражениями — дело было слажено.
Брачный контракт подписали 26 августа, в Риме, а шесть дней спустя в Ферраре, в герцогском замке Белфиоре, брак был формально заключен, хотя пока что и заочно — Лукреция все еще оставалась в Риме.
Она, правда, отправилась в церковь Святой Марии дель Пополо — возблагодарить Богородицу за дарованное ей счастье.
Понятное дело, дочь папы Александра не могла пойти в церковь просто так — ее сопровождала целая процессия, в которой было три сотни всадников, включая послов Франции и Испании и четырех епископов.
В знак радости Лукреция по обычаю подарила свою накидку одному из своих шутов — странный обычай, но шуту так не показалось.
Накидка была шита золотом и стоила по меньшей мере три сотни дукатов — и он помчался по улицам Рима с этой накидкой на плечах и с криком:
«Да здравствует мадонна Лукреция, великая герцогиня Феррары!»
В замке Святого Ангела со стен палили пушки, улицы Рима были украшены и иллюминованы — а 15 сентября в Ватикан прибыли два посла из Феррары, почтенные юристы и дипломаты с большим опытом.
Они должны были приветствовать свою будущую герцогиню, но она оказалась утомленной, и вместо нее с ними беседовал кардинал Франческо Борджиа.
Послам сообщили, что мадонна Лукреция нуждается в отдыхе, ибо пиры и церемонии, связанные с ее браком, частенько затягиваются до глубокой ночи.
Вполне понятно — пиры задавал Чезаре Борджиа, брат мадонны Лукреции. И всем было известно, что уж кто-кто — а он мастер повеселиться. Где-то в самом конце октября для отца и для любимой сестры он устроил в своих покоях в Ватикане целый праздник. Пир и правда вышел замечательный.
Он вошел в историю как «банкет рассыпаных каштанов».
IV
Согласно нашему бесценному источнику, запискам Иоганна Бурхарда, дело было обставлено так: в число приглашенных гостей включили проституток.
Понятное дело, Чезаре не поскупился.
Нанятая им «группа сопровождения» — если уж мы будем прибегать к современной терминологии — состояла из самых молодых и красивых женщин, каких только можно было найти в Риме, их услуги стоили существенных денег.
После ужина, когда гости уже изрядно набрались, а сумерки сгустились до того, что столы уставили канделябрами с зажженными свечами, начались танцы. Куртизанки и в этом искусстве разбирались профессионально, это требовалось для успеха в их основном занятии, так что танцы были очень оживленными, особенно после того как женщины разделись.
Ну а потом по знаку распорядителей пира канделябры переставили со столов на пол, а по полу рассыпали каштаны.
Теперь куртизанки должны были собирать их, ползая на четвереньках между зажженными свечами, — гостям же было предложено поохотиться за девушками. Пир плавно перешел в фазу свального греха — a тех, кто показывал наиболее впечатляющие результаты, награждали чем-нибудь ценным.
Судейство было самым честным и объективным, поскольку состязания проходили на глазах у всех, да и жюри состояло не из посторонних арбитров, а из самих участников оргии.
То, что «пир с рассыпанием каштанов» состоялся и проходил примерно так, как это описано выше, — это совершенно бесспорно.
Бесспорно так же и то, что на пиру были и папа Александр, и его дочь, Лукреция Борджиа — банкет, в конце концов, давался в их честь. Правда, оспаривается их присутствие на банкете в то время, когда там началось самое интересное.
Доказательств нет — ни «за», ни «против».
Выдвигается предположение, что будущая герцогиня феррарская не захотела бы порочить свое честное имя, в то время как в Риме присутствовали послы ее свекра, герцога Феррары.
Честно говоря, аргумент этот кажется слабым, и не потому, что скандальная версия всегда интереснее.
На вещи все-таки есть смысл смотреть в контексте событий. И вот как раз для освещения контекста нам есть смысл взглянуть в записки Бурхарда еще разок. Вот что мы там находим:
«...какой-то крестьянин пришел в Рим через ворота Виридария (возле Ватикана), ведя в поводу двух кобыл, груженных дровами. Его перехватили папские слуги, которые отняли у него лошадей, срезали веревки, державшие груз, скинули его на землю и отвели кобыл во внутренний двор дворца.
Туда же выпустили четырех жеребцов из папских конюшен — и они немедленно начали драться и кусать друг друга, стараясь взгромоздиться на кобыл и покрыть их. Папа римский и его дочь, донна Лукреция, смотрели на это зрелище с балкона с видимым удовольствием и звонко смеялись».
То есть папа Александр вместе с дочерью решил посмотреть на конскую случку, нашел это зрелище забавным — и даже и не подумал как-то скрыть это свое развлечение от тысячи глаз, за ними наблюдавших.
И мнение послов Феррары на этот счет его нимало не обеспокоило. И даже более того — утверждалось, что сразу после представления Александр VI и его дочь удалились в его личные покои и оставались там вдвоем и наедине довольно длительное время. Утверждалось также, что они там занимались любовью, но проверить это утверждение никак нельзя.
В него, правда, верил весь Рим — но, конечно, злые языки чего только не наболтают…
V
Посольство, направленное в Рим для того, чтобы доставить новую герцогиню в Феррару, двинулось в путь 9 декабря 1501 года и было необыкновенно многочисленным. В него входило добрых пятьсот человек, все разряженные в шелк и бархат и на прекрасных конях.
Возглавлял посольство кардинал Ипполито д’Эсте, брат жениха, а вместе с ним были самые знатные из вассалов Феррары, и два епископа, и казначей герцога Эрколе, Франческо Бьянкавалло.
Он, возможно, считал себя поглавнее даже кардинала Ипполито, ибо ему были доверены фамильные драгоценности рода д’Эсте, которые по обычаю переходили теперь их новой хозяйке, герцогине Феррарской, Лукреции Борджиа.
Строго говоря, она была не герцогиней, а женой наследника престола Феррары, да и то не фактически, а пока что чисто формально. Но Эрколе д’Эсте был вдовцом, и он уже авансом, в качестве любезного жеста, именовал свою будущую невестку ее будущим полным титулом.
При тогдашнем состоянии дорог и учитывая количество путешествующих, которым поневоле требовалось везти с собой значительный багаж и припасы, до Рима феррарцы ехали довольно долго, делая остановки в Болонье, Флоренции и Сьене, да еще перед самым въездом в Рим послы сделали длительный привал, чтобы привести себя в надлежащий порядок.
В город они въехали, таким образом, в полном своем блеске — но и встречали их не как-нибудь, а соответственно рангу миссии.
Чезаре Борджиа был на коне, одна только сбруя которого стоила 10 тысяч дукатов.
По крайней мере, согласно оценке венецианского дипломата, Санудо — а он был человек компетентный.
В числе встречавших было и 19 кардиналов, каждого из которых сопровождала достойная их положения свита.
Чезаре обнял Ипполито д’Эсте и приветствовал его как «своего нового брата».
Интересно бы знать, что подумал при этом молодой кардинал.
Всем было известно, что Хуана Борджиа убили, скорее всего, по приказу Чезаре — да и про задушенного принца Альфонсо Арагонского, второго мужа Лукреции кардинал тоже был наслышан.
Ho дипломатия есть тонкое искусство, и Ипполито д’Эсте ответил на объятья нового родственника со всей возможной пылкостью.
Ha таком фоне встреча с папой Александром прошла много легче — а уж Лукреция послов просто очаровала.
Ипполито д’Эсте нашел, что она прекрасно справилась со своей ролью хозяйки: была скромна, достойна, осыпала свиту своих гостей всякими милыми сувенирами в виде серебряных кубков и прочего, и вообще хорошо выглядела.
Мы это знаем точно — Изабелла д’Эсте, сестра Альфонсо и супруга властителя Мантуи, Франческо Гонзага, дорожила своим положением первой дамы Италии, и включила в свиту Ипполито д’Эсте своего человека.
Он должен был описывать ей во всех подробностях и поведение, и туалеты ее соперницы. И вот что он ей написал:
«...мадонна Лукреция одета скромно, грудь ее была прикрыта до шеи, а волосы убраны просто и не завиты в локоны. Ее платье — темного цвета с фиолетовой оторочкой, а плечи покрыты накидкой, украшенной золотом и отороченной соболями. Она покрыла голову сеткой из зеленого шелка, а на шее у нее жемчужные ожерелья».
Странно, правда? Вот вроде бы побольше 500 лет прошло со дня этого приема, а текст письма составлен так, что хоть сегодня вставляй его в обзор светской хроники.
VI
Рождество оба семейства, Борджиа и д’Эсте, встретили в Риме в полном родственном согласии. Лукреция устроила прием для дорогих феррарских гостей у себя, в своих собственных покоях. На этот раз она нарядилась как подобает даме из княжеской семьи, и танцевала с Ферранте д’Эсте с грацией, восхитившей всех присутствовавших.
При ней была ее 15-летняя кузина Анджела Борджиа — в дальнейшем мы о ней еще услышим.
30 декабря в Ватикане состоялась брачная церемония.
В присутствии папы Александра и доброй дюжины кардиналов Ферранте д’Эсте, замещая своего брата Альфонсо, надел на палец Лукреции драгоценное обручальное кольцо, после чего ей вручили ларец с драгоценностями.
В принципе это был брачный дар, и чего там только не было!
И изумруды, и рубины, и алмазы, а в придачу к ним Эрколе д’Эсте присовокупил еще и жемчуга и алмазы на общую сумму в 8000 дукатов. Так сказано в записках Бурхарда, который был всем этим просто восхищен.
Подарок, правда, вручался с милой оговоркой, что в случае, если новая герцогиня Феррары окажется своему супругу неверна, то его ей придется вернуть.
В тот же день в Риме была устроена воинская потеха — Чезаре Борджиа изобразил осаду деревянного замка, который наскоро воздвигли на площади Святого Петра.
А вечером в папском дворце был дан бал, на котором мадонна Лукреция танцевала со своим братом Чезаре, в то время как их отец, папа римский, глядел на них с истинным восторгом.
Он вообще относился к ним истинно по-отечески.
Когда Чезаре какому-то человеку, что-то написавшему против него, отрезал сначала руку, потом — язык, а потом велел пришить отрезанный язык к мизинцу отрубленной руки и выставить все это напоказ, Святой Отец с ноткой извинения говорил, что его сын всем хорош, но еще не научился не обращать внимание на оскорбления.
Празднества в Риме продолжались.
А тем временем феррарский казначей считал приданое мадонны Лукреции.
К вечеру 2 января оказалось пересчитано не больше четверти от общей суммы в 100 тысяч дукатов — на этом прилежный счетовод утомился.
Но он нашел несколько стертых монет и потребовал их замены.
Деньги заменили без всяких споров, но досчитать приданое до конца он так и не успел. Надо было собираться в дорогу. Если из Феррары в Рим приехало больше 500 человек, то обратно двигалась процессия, состоящая уже из доброй тысячи.
Чезаре выделил сестре военный эскорт в две сотни всадников, а она взяла с собой своих слуг, женщин своего маленького двора, и даже своих шутов и карликов. Ко всему этому прибавилось еще и полторы сотни вьючных мулов, ибо надо было прихватить с собой и соответствующий багаж.
Поневоле ехать приходилось с остановками.
В Урбино Лукрецию встретили со всем радушием. Герцог урбинский Гвидобальдо Монтфельтро был женат на сестре Франческо да Гонзага, а тот был женат на Изабелле д’Эсте.
Первая дама Италии хотела встретить соперницу так, как полагалось первой даме Италии. Ее слово имело вес не только в Мантуе, где она правила вместе с мужем, и не только в Ферраре, откуда она была родом, но и в Урбино — и Гвидобальдо Монтфельтро ее очень уважал.
Он предоставил свой герцогский дворец в полное распоряжение Лукреции Борджиа.
VII
Уже после того, как Лукреция Борджиа и все ее сопровождение покинули Урбино и двинулось дальше, Элизабетта да Гонзага, жена Гвидобальдо, пожелала проводить свою гостью в Феррару. Путь шел через крепости с гарнизонами, верными Чезаре, и сестру своего властителя они встречали с истинным энтузиазмом.
До границ Феррары всей этой торжественной процессии удалось добраться только 30 января 1502 года.
Там Лукрецию и встретил ее муж — но пока что инкогнито, в маске.
Ему очень не терпелось поглядеть на свою супругу. Он помнил ее совсем девочкой, на церемонии ее первого бракосочетания. Собственно, и сам Альфонсо был тогда подростком.
С тех пор у него опыта прибавилось, и нельзя сказать, чтобы опыт это был особенно положительным.
Свою первую жену, Анну Сфорца, он не любил, и она платила ему полной взаимностью. С течением времени супруги даже начали спать отдельно. Альфонсо искал утешения в борделях, а его супруга завела себе черную невольницу-служанку, с которой делила решительно все, включая и постель.
В общем, когда Альфонсо овдовел, он даже испытал облегчение.
Так что новая жена очень его интриговала, и даже ее скандальная репутация в этом смысле ничему не мешала, так было даже интереснее…
Новая супруга его не разочаровала — она была мила, элегантна, ее серо-голубые глаза и золотые кудри показались ему очаровательными, — и после двухчасовой беседы со своей нареченной он ускакал вперед, проследить за приготовлениями.
В Маллаберго к Лукреции и к герцогине урбинской присоединилась Изабелла д’Эсте.
Она не зря засылала своего шпиона в Рим — ее наряд был продуман до последней детали и даже в мелочах отличался от туалетов ее новой невестки. Скажем, вместо покрывала с оторочкой из соболей Изабелла д’Эсте облачилась в накидку из меха рыси.
Три дамы теперь пребывали вместе, знали, что за ними следит множество глаз, и в возникшем между ними состязании в красоте и грации ни одна из них не желала оказаться побежденной.
Так они и добрались до Феррары.
Свадьба была блестящей. Изабелла д’Эсте нарядилась в платье из золотой парчи и сумела устроить так, что встречала новобрачных, стоя на верху огромной мраморной лестницы, ведущей во дворец. Ee oблаченная в золото фигура была видна решительно всем.
Только вот смотрели все не на нее, а на невесту.
Oна выглядела такой хрупкой и тоненькой, что пробуждала в сердцах поэтов поистине пламенные чувства.
Одного из них звали Лодовико Ариосто.
VII
Канцона, сложенная им в честь новобрачных, имела большой успех, снискала поэту высокую репутацию и стала первым шагом в его карьере — кардинал Ипполито д’Эсте взял его к себе в штат.
Но Лукреция Борджиа и в самом деле произвела на Ариосто такое впечатление, что он воспевал ее и потом, и в его знаменитой поэме о «неистовом Орландо» говорится о женщине, которая по сравнению с другими как серебро по сравнению с оловом, и как золото по сравнению с серебром, и как роза по сравнению со скромным цветком, и как раскрашенное стекло по сравнению с драгоценностями Востока…
Тут надо бы отметить «драгоценности Востока» — они приходили в Европу через Венецию, ценились очень высоко и считались просто неотъемлемой частью тогдашнего «гламура».
Вообще, когда читаешь материалы, относящиеся к семейству Борджиа, будь они современными самим Борджиа или написаны уже в наши дни, этот самый гламур бросается в глаза очень резко.
В совсем недавно изданной книге на английском, посвященной Борджиа, есть целые страницы, посвященные разбору нарядов Лукреции и тому, сколько это все стоило.
Казалось бы, что нам за дело до красавиц, пять веков назад состязавшихся в красоте и элегантности при феррарском дворе?
Но дело до них у нас все-таки есть — ибо в их честь слагали стихи такие люди, как Ариосто.
А Изабелла д’Эсте собирала коллекцию произведений искусства, вела по этому поводу интенсивную переписку и, в частности, уговаривала одну свою знакомую прислать ей свой портрет — очень уже ей хотелось посмотреть на ее милый образ.
Знакомую ее звали Чечилией Галлерани, она в молодые годы была любовницей Лодовико Моро, герцога миланского, а портрет, о котором так хлопочет Изабелла д’Эсте, предположительно тот самый, на котором изображена «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи.
Кстати, о портретах — нет ни одного достоверного изображения Лукреции Борджиа, кроме выбитой в Риме медали в ее честь. Ho есть несколько предположительных, и один из них принадлежит кисти Рафаэля.
Потому-то мы ими и занимаемся сейчас. Но даже и след, оставленный ими в искусстве Ренессанса — не главная причина нашего интереса, есть причины и поважнее.
Слухи о папе Александре, главе вселенской Церкви, проповедовавшей духовное совершенствование, о Викарии Христа, официально именовавшего себя «рабом рабов Божьих» — и жившего при этом в неслыханной роскоши, верховного первосвященника, окруженного целым гаремом молодых и прекрасных женщин, одной из которых, как утверждали, была его собственная дочь, — все это создавало непримиримые противоречия и сильно смущало умы.
В числе людей, пребывающих в смущении, но жаждущих истины, был и смиренный монах родом из Саксонии, побывавший в Риме. Правда, он сделал это только в 1511 году, уже после понтификата папы Александра, но Рим оставался Римом.
И смиренный монах был поражен в самое сердце, и в итоге печальных своих размышлений пришел он к весьма серьезным выводам.
Звали монаха Мартином Лютером.
VIII
Весь февраль 1502 года в Ферраре продолжались торжества. Брачная ночь Лукреции и Альфонсо прошла чуть ли не при свидетелях — прелаты Церкви, придворные дамы, папские родственники и чины высоких ведомств Феррары толпились в комнатах, примыкавших к спальне, и напряженно прислушивались к тому, что там творилось.
Святому Отцу было доложено, что его новый зять не посрамил герцогства феррарского и трижды доказал жене свою мужскую доблесть, так что с браком все обстоит благополучно.
Гости из Рима оставались в Ферраре до конца февраля, к большому неудовольствию скуповатого Эрколе д’Эсте — все это время они жили за его счет.
Праздники были великолепны — при феррарском дворе непрерывно шли балы, маскарады и представления.
Ставили, например, пьесу Плавта «Эпидикус», довольно неприличного содержания, чем, собственно, Плавт и славился. Однако всему приходит конец — пришел конец и празднествам.
Тем временем папа Александр отправился в далекую поездку — ему вздумалось проинспектировать последние завоевания его сына Чезаре. Он добрался до побережья, а оттуда морем в сопровождении шести военных галер двинулся сперва в Пьомбино, а потом на остров Эльба, который тоже входил в число недавних приобретений Чезаре Борджиа.
Там как раз в это время обновляли укрепления двух замков.
Работами руководил Леонардо да Винчи — весьма компетентный человек, новый военный инженер герцога Романьи. Папе в 1502 году исполнился уже 71 год, но он по-прежнему был полон сил и энергии.
Когда Чезаре устроил в его честь танцевальное представление в Пьомбино с танцорами, пышно разодетыми в шелка и золото, которые воздали Святому Отцу приветствия, достойные императора, никто так не радовался, как сам Святой Отец.
Он любил и роскошь, и танцы, и почести — сын ему действительно угодил.
Александр VI вернулся в Ватикан таким же свежим и бодрым, каким он был и до поездки.
Скорее всего, Чезаре поделился с отцом своими дальнейшими планами — он собирался завоевать Тоскану.
A 12 августа 1503 года папа Александр VI почувствовал себя плохо.
IX
Согласно донесению посла Феррары в Риме, направленному им герцогу Эрколе д’Эсте и датированному 10 августа, «папа Александр озабочен переговорами с императором Максимилианом о признании Чезаре Борджиа властителем Сиены, Лукки и Пизы».
Информация эта носила самый срочный характер: во-первых, с просьбой папа Александр обращался не к королю Франции, а к его врагу, императору Священной Римской империи, во-вторых, герцогу Эрколе достаточно было только глянуть на карту для того, чтобы увидеть, что получится у Чезаре Борджиа в случае удачи.
А получалось у него огромное по итальянским масштабам государство, охватывающее удушающим кольцом удава все владения Республики Флоренция и выводящее Чезаре прямохонько на порог герцогства Феррара.
Было тут от чего встревожиться государю мудрому и осторожному — но уже через пару дней ситуация резко поменялась.
Папа Александр заболел 12 августа, а на следующий день, 13 августа, очень нездоров оказался и кардинал Адриано Кастеллески, на вилле которого совсем недавно проходил пышный прием.
16 августа заболел и Чезаре Борджиа, который тоже там присутствовал.
Венецианский посол в сообщениях своих ссылался на эпидемию лихорадки, случившуюся в Риме.
Он даже процитировал самого Святого Отца, который сказал ему, что «август — плохой месяц для толстяков», явно имея в виду самого себя.
15 августа доктора пустили Александру VI кровь — тогдашнее универсальное средство от всех воспалений.
Ho 17 августа папе опять стало плохо.
Александр VI Борджиа отдал свою грешную душу Всевышнему Судии — и многое в Риме изменилось почти немедленно.
Во Флоренции, в здании Синьории, на стене имелась фреска, изображавшая Колесо Фортуны. Колесо вращалось, то вознося кого-то вверх, то, напротив, опуская его судьбу куда-то много ниже, и на стене, рядом с фреской, имелся и сонет, повествующей о непостоянстве Фортуны, богини Удачи.
18 августа 1503 года Колесо Фортуны дома Борджиа резко повернулось — вниз…
Часть вторая
I
Весть о смерти папы Александра VI дошли до двора герцога Эрколе д’Эсте очень быстро, буквально за пару дней.
Их доставил специальный гонец, отправленный послом Феррары в Риме, да к тому же гонцу были даны инструкции поторопиться… Новости о смерти отца его невестки не повергли герцога в отчаяние. Совершенно напротив — он даже написал своему послу в ответ, что все это к лучшему:
«…для вящей славы Господней и для блага всего христианства следует надеяться, что Провидение, может быть, дарует нам доброго пастыря, осененного святостью, такого, который сможет стереть память о скандалах, происходивших в лоне Святой Церкви».
Лукреция восприняла весть о смерти ее отца совершенно не так — для нее это было большое горе. Она была привязана к отцу и очень им гордилась.
В первые годы своего пребывания в Ферраре Лукреция устраивала в своих покоях для родственников ее мужа «скромные семейные приемы», на которых на стол выставлялись неслыханной роскоши серебряные сервизы, украшенные и гербом Борджиа, и гербом с тиарой и со скрещенными ключами, символом папской власти.
Отец дал Лукреции и жизнь, и земные богатства, и высокий сан принцессы, так что ее горе было вроде бы делом совершенно естественным — но ее родственники по браку, семейство д’Эсте, такого взгляда на вещи совершенно не разделяли.
Они считали ее слезы и рыдания «законным знаком скорби», но выраженным в совершенно избыточной форме.
Разве мало ходило слухов о ее скандальной связи с усопшим, которая далеко выходила за рамки обычных отношений между нежным отцом и его почтительной дочерью?
Привлекать к этим сплетням еще и дополнительный интерес, с точки зрения семейства д’Эсте, было совершенно излишне…
К тому же политическое значение, которое имела Лукреция для дел герцогства Феррара, со смертью ее отца резко пошло вниз. Король Людовик так и вовсе советовал герцогу Эрколе прогнать невестку и расторгнуть ее брак с его сыном Альфонсо — зачем ему женщина из такой сомнительной семьи, как Борджиа, да еще так и не родившая ему внука и наследника?
Герцог, может быть, и последовал бы такому благоразумному совету, но он был человек консервативный и обычно старался избегать резких ходов — а развод, конечно же, был бы шагом резким. Сразу возникли бы вопросы, связанные с возвращением огромного приданого Лукреции, начались бы ненужные сплетни, затрагивающие уже и его собственную семью, — в общем, вопрос был отложен.
А пока Лукреции Борджиа было дано понять, чтобы она не слишком демонстрировала свое горе, будь оно по отцу или по бывшему любовнику по кровосмесительной связи.
Единственным словом утешения, которая она получила, оказалось письмо, которое написал ей Пьетро Бембо.
Естественно, возникает вопрос: кто такой этот Пьетро Бембо, откуда он взялся и почему письмо от него могло послужить утешением Лукреции Борджиа, герцогини феррарской?
Все это, конечно, нуждается в комментариях.
II
Когда в 1501 году Лукреция попала в Феррару, очень скоро она начала там отчаянно скучать. Ее свекор, герцог Эрколе, был весьма компетентным государем, но если были у него чисто личные, человеческие черты, то сводились они к скупости и благочестию.
Что касается скупости, то он, как известно, лично проверял все дворцовые расходные книги, и делал это «частым гребнем», как тогда говорили, вычесывая самые мелкие непорядки.
А что касается благочестия, то в Ферраре был заведен обычай, по которому в один из дней в году герцог лично омывал ноги нищим и одаривал их какой-нибудь одеждой.
Эту торжественную церемонию, призванную продемонстрировать христианское смирение, устраивали прямо во дворце. Конечно, все оставалось в рамках благоразумия, и «процедура омовения ног» не сопровождалась снижением налогов — но она тем не менее существовала, а сам герцог Эрколе в свое время очень сочувственно относился к Савонароле, желавшим «очистить Церковь от скверны».
Муж Лукреции нищими особо не интересовался, зато все его свободное время поглощали военные науки — фортификация и литье пушек.
Он, правда, любил музыку и даже сам играл на виоле, но в теперешних терминах наследника герцогского престола следовало бы именовать «технарем»
Лукреции, попавшей в Феррару в возрасте 21 года, от природы склонной к веселью и забавам и привыкшей в Риме к совсем другой обстановке, очень быстро стало тоскливо.
Единственной отдушиной для нее оказалось общество Эрколе Строцци — она с ним прямо-таки подружилась. Он был калека от рождения — коротенький, перекошенный и ходил всегда с костылем.
Но Эрколе Строцци был родом из богатой семьи, писал прекрасные стихи, дамы Феррары считали его самым очаровательным мужчиной их прекрасного города, и к тому же он обнаружил способности незаурядного сводника — он познакомил Лукрецию со своим другом, Пьетро Бембо.
Дело было так — у Строцци имелась прекрасная вилла в Остеллато, и туда-то он и пригласил своих дорогих друзей: поэта Ариосто, известных в Ферраре гуманистов Садолетто, Антонио Тебалди и прочих.
В Остеллато устраивались состязания поэтов, всевозможные балы и маскарады, туда заглядывала и Лукреция Борджиа — ей там было весело.
Так вот, в гости к Строцци приехал и знатный венецианец Пьетро Бембо. Он всем был хорош — и молод, и весел, и исключительно хорошо образован (слыл знатоком неоплатоновской философии), и слыл к тому же истинным красавцем и кавалером, полным шарма и обаяния.
По крайней мере, так считали дамы, собиравшиеся в Остеллато — к их мнению довольно быстро присоединилась и Лукреция Борджиа.
Пьетро ко всему прочему знал и испанские языки, кастильский и каталонский, что для Лукреции было очень важно. Ее свита состояла из «испанских дам», и с отцом и с братьями она обычно говорила на каталонском.
Короче говоря, очень скоро между ней и Пьетро Бембо началась переписка, выдержанная в модных тогда тонах платонического поклонения поэта его прекрасной даме. Где-то в 1502 году платонические отношения, по-видимому, перешли в нечто более вещественное. Лукреция Борджиа, в конце концов, была живой и земной женщиной.
Ее семья, как мы знаем, ханжеством не отличалась.
III
Вообще говоря, дело было очень рискованным.
В придворной галантной игре в поэтическое поклонение никакой беды не усматривалось даже и при феррарском дворе — напротив, это служило к чести и дамы, и поэта.
Когда однажды Лукреция дала Эрколе Строцци в награду за его прекрасные стихи розу, которую она только что поцеловала, он ответил ей блестящей импровизацией, в которой вопрошал сорванную розу, расцвели ли ее лепестки вновь потому, что их тронула сама Венера, богиня любви, или потому, что ее коснулись губы Лукреции?
Согласитесь, это очень красиво, и поистине деликатно, и не скрывалось ничуть, а делалось на виду, в присутствии дюжины свидетелей.
Переписка Лукреции с Пьетро Бембо начиналась примерно так же, в условных тонах галантного преклонения, но быстро перешла в нечто более оживленное.
Скажем, после формального посвящения Лукреции стихотворения, написанного Бембо на латыни, последовало состязание: и он, и она должны были изложить в стихах то, что каждый из них пожелал другому, глядя в магический стеклянный шар.
Влюбленный поэт написал, что этот шар теперь ему дороже, чем все жемчужины Индийского океана.
Что ему ответила Лукреция, неизвестно, но при следующем обмене письмами она процитировала стихи испанского поэта Лопеса де Эстуньига:
Yo pienso si me muriese
Y con mis males finase
Desear,
Tan grande amor feneschiese
Que todo el mundo quedase
Sin amor.
Я думаю, что коли мне суждено умереть
И все терзания моей страсти окончатся,
То настолько великая любовь угаснет,
Что мир останется без любви.
Такого рода поэзию лучше было не показывать посторонним, тем более что дальше последовал и подарок — локон светлых волос Лукреции, переданный ей ее возлюбленному.
Начиная с этого момента переписка пошла уже втайне и даже в кодированном виде: Лукреция теперь подписывалась F. F., а Пьетро адресовал свои письма не ей, а как бы ее придворной даме, которую он именовал Лисбета.
В принципе получательницей могла быть Анжела Борджиа, кузина Лукреции.
Так все и шло самым что ни на есть приятным образом, пока в Феррару не пришли вести о смерти Александра VI.
Герцог Эрколе д’Эсте вряд ли делился со своей невесткой содержанием дипломатической почты, но молодой кардинал Ипполито д’Эсте с женой брата даже как бы и дружил — он усиленно ухаживал за Анжелой.
Он-то и известил Лукрецию о кончине ее отца, попутно сообщив, что, во-первых, намерен принять самое активное участие в выборах преемника папы Александра Борджиа, «почившего в бозе» Святого Отца, а во-вторых, не намерен и дальше передавать Лукреции часть доходов, положенных ему как архиепископу Феррары.
В свое время отец Лукреции потому-то и назначил его архиепископом, что Ипполито согласился делиться с его дочерью — но в связи со смертью Александра VI сделка теряла свою силу.
Все это мало походило на сочувствие.
Единственным утешением Лукреции стали письма от ее ненаглядного Пьетро Бембо. Он писал ей, что скорбь его велика и равна той, которую испытывает сама Лукреция, но он уверен, что его возлюбленная найдет опору в горе в глубине и неизмеримой доброте и прелести ее собственной души.
Общение Лукреции и Пьетро Бембо шло, конечно же, втайне, через посредничество Эрколе Строцци — но, по-видимому, муж Лукреции стал усматривать что-то странное в упорном нежелании своей супруги вернуться в столицу, и, наверное, он как-то связал это с веселыми вечерами на вилле Остеллато.
В итоге он написал Эрколе Строцци письмо, в котором извещал его о своем намерении поохотиться, в связи с чем ему требовалось место для размещения своей свиты, и он, подумав, выбрал для этой цели «виллу своего верного подданного, Эрколе».
На этом идиллии пришел конец.
Пьетро Бембо в декабре 1504 года срочно уехал в Венецию — до него дошли слухи об опасной болезни его брата. В письме Лукреции он просил не забывать его и помнить, что он — всего лишь «цветок гелиотропа, всегда и неизменно следующий за Солнцем». А его солнце — Лукреция. Но у его возлюбленной к этому времени были уже совершенно другие заботы.
B Ферраре еще в конце 1503 года узнали о падении Чезаре Борджиа.
IV
Со смертью папы Александра VI всякое влияние дома Борджиа на политические дела в Италии прекратилось. Чезаре был захвачен в Риме его врагами, на его младшего брата, Жоффре, нельзя было положиться и в обычное время — и положение главы семейства волей или неволей перешло к Лукреции.
Сделать что-то существенное для Чезаре она не могла, но сумела собрать какие-то деньги и снарядить отряд в полторы тысячи наемников в те его замки, которые еще держались.
Что интересно — герцог Эрколе не мешал своей не слишком любимой невестке. Он ей даже негласно помогал.
Дело было не в проснувшейся в нем внезапно симпатии к дому Борджиа. Ho Эрколе д’Эсте совершенно не улыбалась перспектива того, что замки попадут в руки нового папы, Юлия II — он ожидал от него одних только неприятностей.
Самым лучшим для Феррары было потянуть время — и один из замков действительно продержался до августа 1504 года.
А поскольку нужная помощь оказывалась не самим герцогом Эрколе, а его «неблагоразумной невесткой, которой двигали родственные чувства и которую он никак не мог контролировать», то и дело было сделано, и сам герцог оказывался ни при чем.
Ему, по-видимому, доставляло удовольствие смотреть на то, как Лукреция, напрягая все свои силы и затрачивая все остающиеся ресурсы дома Борджиа, делает дело, полезное для Феррары — и даже не подозревает об этом…
Ей и вправду было не подозрений — в искусстве политики она была не искушена, а к тому же на нее пало и еще одно бремя: теперь, в отсутствие Чезаре, заботиться о «детях дома Борджиа» должна была она.
Детей было двое — ее сын, Родриго, рожденный ею в браке с Альфонсо Арагонским, и Джованни Борджиа, статус которого не вполне ясен.
По документам он считался и сыном папы Александра, и сыном Чезаре Борджиа — смотря какое свидетельство о рождении использовать.
Законными были оба.
А мать Джованни была неизвестна, но считалось общепризнанной истиной, что родила мальчика Лукреция. Вот только неизвестно от кого — от своего отца или от своего брата…
Александр VI дал детям богатые владения и наградил герцогскими титулами, но новый папа Юлий II отменил все распоряжения своего предшественника и лишил мальчиков имущества.
Лукреция не могла взять детей к себе — против этого возражал ее свекр, герцог Эрколе, и отнюдь не формально.
В их пребывании при своем дворе он не видел никакой надобности.
Лукреции пришлось искать другие варианты, и в конце концов она нашла решение: ее детей взяла к себе в Неаполь Санча Арагонская. Маленькому Родриго она приходилась теткой — его отец, принц Альфонсо Арагонский, был ее братом.
Решение не было идеальным, но на какое-то время оно подошло.
А в январе 1505 года герцог Эрколе д’Эсте умер, и ему наследовал Альфонсо, муж Лукреции.
Лукреция Борджиа стала теперь полноправной герцогиней феррарской.
V
Переход власти в Ферраре прошел не без хлопот — когда старый герцог заболел, его сын и наследник был в отлучке. Его, правда, известили вовремя, и он, что называется, «прилетел домой на крыльях».
В его отсутствие престол Феррары вполне мог захватить кто-то из его братьев — Ипполито д’Эсте, правда, был кардиналом, и в силу этого выбывал из игры, но был еще один брат, Ферранте, человек честолюбивый и рожденный в законном браке, так медлить было бы неблагоразумно.
Но если к братьям новый герцог Феррары относился с подозрением, то к жене скорее благоволил — и дал ей позволение взять к своему двору Джованни Борджиа.
Официально мальчик считался не сыном Лукреции, а ее братом — из его двух свидетельств о рождении было задействовано то, которое объявляло его отцом папу Александра VI.
Его, правда, поместили не в герцогской резиденции, а у Альберто Пио де Капри — он был учеником и племянником знаменитого ученого, Пико де Мирандола.
Джованни Борджиа рос в окружении, достойном принца.
Лукреции удалось взять под крыло и двух незаконных маленьких детей ее брата Чезаре — Джироламо и Камиллу.
Но с Родриго, ее собственным законным сыном от предыдущего брака, герцог Альфонсо дела иметь не захотел. Даже когда его тетка принцесса Санча умерла в 1506 году, Лукреции не было позволено взять мальчика к себе.
Так она и жила.
Видела время от времени маленького Джованни, время от времени беременела, но без особого успеха — ее дети либо не выживали, либо и вовсе следовали выкидыши.
Муж ее ревновал, старался всячески удалить ее «испанское окружение» и даже велел построить специальный переход в герцогском дворце, который прямым путем вел в покои герцогини — в те три соединенные анфиладой комнаты, которые и составляли ее маленький мир.
Может быть, поэтому Лукреция и завела новый и тоже очень рискованный роман.
На этот раз ее выбор пал не на поэта вроде Пьетро Бембо, а на владетельного князя, владетеля Мантуи, Франческо Гонзага.
Особую остроту этой затее придавало и то дополнительное обстоятельство, что Франческо был мужем Изабеллы д’Эсте, сестры мужа Лукреции.
По-видимому, возможность натянуть нос своей высокомерной родственнице сыграла для Лукреции роль возбуждающего средства. Она была так неосторожна, что даже съездила погостить к Франческо Гонзага в его замок Боргофорте и пробыла там с ним наедине целых два дня.
Официально, Лукреция виделась с Франческо Гонзага только с целью обсудить с ним пути для оказания помощи Чезаре Борджиа.
А для того, чтобы утишить ревнивые подозрения супруга, Лукреция охотно рассуждала о том, как ей жаль бедняжку Изабеллу д’Эсте — ведь всем известно, что она больше не делит спальню со своим мужем Франческо, ибо он утратил свои мужские способности из-за мучающей его «французской болезни», сифилиса.
Насколько Франческо Гонзага утратил свои мужские способности, вопрос, конечно, открытый.
С Изабеллой д’Эсте он ложа теперь и в самом деле не делил, но вот с Лукрецией у него что-то произошло, потому что между ними завязалась страстная переписка.
Стороны были осторожны, в письмах использовался код, и люди, упоминаемые в них, фигурировали под придуманными именами. Скажем, муж Лукреции, герцог Альфонсо, именовался «Камилло», Франческо Гонзага проходил под именем «Гвидо», а Лукреция звалась «Барбарой»
Почтальоном и посредником был избран, конечно же, Эрколе Строцци.
VI
И страсть, и ревность — чувства человеческие, ведут к неожиданным всплескам эмоций. Так было, и, наверное, так будет всегда — но в Италии начала XVI века такие всплески носили очень уж резкий характер.
При Лукреции Борджиа, сиятельной герцогине феррарской, жила ее родственница, Анжела Борджиа, и было ей в 1506 году всего 18 лет.
Девица она была красивая и кокетничала, говорят, налево и направо, но к описываемому нами времени и в самом деле влюбилась и даже от своего возлюбленного забеременела.
О браке речь и не шла, ее счастливым избранником оказался Джулио д’Эсте, побочный сын старого герцога Эрколе и, следовательно, сводный брат правящего герцога, Альфонсо, мужа Лукреции.
Но за Анжелой пламенно ухаживал и другой его брат, кардинал Ипполито д’Эсте.
Духовный сан ему в этом отношении ничуть не мешал. Был он молод, хорош собой, богат, к отказам не привык — и когда Анжела Борджиа в ответ на его очередной порыв страсти сказала ему, что «весь он не стоит прекрасных глаз ее Джулио», Ипполито д’Эсте вскочил, помчался к покоям своего сводного брата Джулио и, как только увидал его, сразу полоснул кинжалом по его «прекрасным глазам».
Кинжал — понятие широкое, кинжалы бывают всякие.
Под рукой у кардинала Ипполито скорее всего был стилет, оружие в ту пору в Италии весьма популярное.
Стилет по размерам невелик, его можно носить скрытно под одеждой или прятать в каких-нибудь безобидных на вид предметах, так что он стал популярен даже у женщин.
В классическом виде у него нет режущей кромки, он сделан для того, чтобы им можно было не столько резать, сколько ткнуть — и если бы Ипполито ткнул своего брата Джулио в глаз, он его несомненно убил бы.
Однако, судя по характеру ранений, Ипполито просто полоснул его по глазам — по-видимому, стилет был трехгранным, так что получившийся порез был неглубок.
Но он достиг цели — срезал веко на правом глазу и изрядно повредил левый.
К залитому кровью Джулио немедленно бросились врачи — и левый глаз они ему все-таки спасли. Правый не вытек, но полностью ослеп.
Через несколько дней состоялся суд.
Герцог Альфонсо оказался в крайне затруднительном положении.
Он был возмущен случившимся, но никакими законными мерами покарать кардинала Ипполито не мог — тот вообще был неподсуден светскому суду, а как князь Церкви мог понести наказание только по воле Святого Отца.
Папе Юлию II не было никакого дела до свар внутри семейства д’Эсте, если они не создавали ему политических проблем, но даже если бы он и захотел что-то сделать, то Альфонсо счел опасным отдавать такое дело в руки папской юрисдикции. Поэтому он повелел, чтобы его брат, кардинал Ипполито, немедленно извинился перед его братом Джулио — и извинение было действительно принесено.
Джулио счел это не компенсацией, а издевкой над его несчастьем.
VII
Скандал, конечно, начали немедленно гасить. Анжела Борджиа родила ребенка, которого потихоньку отдали на сторону. Саму Анжелу выдали замуж за дворянина невысокого ранга, живущего в Модене.
Ей дали в приданое небольшое поместье, а Лукреция, по натуре женщина щедрая, одарила кузину всякими нарядами, включая свадебное платье из золотой парчи.
Но ко времени обычного карнавала в Ферраре был раскрыт заговор — планировалось убийство и герцога Альфонсо, и кардинала Ипполито. Главными участниками заговора были их братья, Ферранте и Джулио.
Ферранте д’Эсте был законным сыном герцога Эрколе, третьим по старшинству, и он надеялся захватить престол.
Что касается Джулио д’Эсте, то у него никаких надежд на приобретение власти не было, им двигала только месть.
Что интересно — заговор вполне мог увенчаться удачей.
Альфонсо, супруг Лукреции, после женитьбы своих холостяцких привычек не утратил и частенько заглядывал в бордели своей столицы. Там-то его однажды чуть и не порешили, но в силу каких-то таинственных причин решили повести дело тонко и не удавить его там, а почему-то отравить.
Излишняя сложность заговора его и погубила — дело был раскрыто.
Суд был скорым, и на этот раз Альфонсо не стал пускаться в какие-то замысловатые юридические изыскания. Всех пойманных после жестоких пыток обезглавили на главной площади города, а их тела были разрублены на части. Братьев своих Альфонсо, однако, пощадил. Их сняли уже с эшафота и объявили, что смертная казнь заменена им на пожизненное заключение.
(Попутное замечание:
Ферранте д’Эсте поместили в камере в одном из замков, после чего Альфонсо велел заложить ему окно кирпичом, дабы Ферранте «не видел света солнца».
Бедняга провел в заключении 43 года и так в тюрьме и умер. Джулио оказался более счастливым — он все-таки вышел из заключения живым. Ему было тогда уже 83 года, из которых 62 он провел в тюрьме.)
Может показаться невероятным, но даже такой наглядный урок, как жестокая судьба Ферранте и Джулио, не заставил Лукрецию отказаться от продолжения ее любовной игры с Франческо Гонзага.
Она с удовольствием танцевала с ним на балу, устроенном в Ферраре в начале 1507 года, и устроила еще один прием, в феврале, на этот раз уже у себя в покоях и только для узкого круга приглашенных.
В числе прочих присутствовали Эрколе Строцци и его любовница Барбара Торелли. Он увел ее от мужа, она уже родила ему сына, и Эрколе Строцци был к ней настолько привязан, что собирался жениться на ней так скоро, как это только окажется возможным.
Пригласить эту пару к себе на совершенно интимный, чуть ли не семейный прием, было со стороны Лукреции очень неосторожно. Ее грозный супруг посматривал на Эрколе Строцци с неприязнью.
Он отнял у него большое поместье, пожалованное ранее его отцу, и уже в силу этого чувствовал к человеку, которого ограбил, серьезное нерасположение.
Что до его подруги, то она доводилась родственницей семейству Гонзага, жила одно время в Урбино, у сестры Франческо Гонзага, была знакома с Изабеллой д’Эсте, женой Франческо — в общем, прямо-таки напрашивалась на всякие ассоциации с Мантуей, оплотом Гонзага, и со всем этим семейством.
Поскольку Лукреция знала о подозрениях своего мужа в том, что она находится в любовной связи с Франческо Гонзага, ей не надо было бы принимать Барбару Торелли как свою близкую подругу.
Однако герцогиня феррарская Лукреция Борджиа и не думала отказываться от своих удовольствий из-за каких-то «мрачных фантазий», и жизнь ее текла, как обычно, до тех пор, пока на порог к ней не пришла беда. Правда, она пришла с неожиданного направления. 20 апреля 1507 года в Феррару прибыл Хуанито Гарсия, паж Чезаре Борджиа.
Он сообщил Лукреции о смерти ее брата.
VIII
Надо полагать, нигде в Европе смерть Чезаре Борджиа не оплакивали столь торжественно, как в Ферраре. Колокола звонили во всех церквах, герцогиня Лукреция погрузилась в глубокий траур, и супруг выражению ее горя не препятствовал.
Но за женой он приглядывал пристально, даже после того, как в апреле 1508 года она родила ему долгожданного наследника, которого в честь его деда назвали Эрколе.
По такому случаю в Ферраре были устроены торжества, на которые пригласили, в частности, Изабеллу д’Эсте.
А вот ее мужа, Франческо Гонзага, почему-то не пригласили. Он был очень расстроен и оскорблен, но Эрколе Строцци уверил его, что его прекрасная госпожа, Лукреция Борджиа, ничего так не желала бы, как повидаться со своим ненаглядным Франческо, но вот обстоятельства не позволяют.
Есть шанс, что письмо было перехвачено.
Во всяком случае, к Лукреции явился некий «М» — так он обозначен в ее переписке со Строцци, — который предложил ей помощь в примирении с оскорбленным Франческо Гонзага.
А потом это же лицо появилось и в Мантуе, у Франческо, с миниатюрным портретом Лукреции в руках как знаком ее доверенности. Наличие портрета не показалось Франческо Гонзага достаточным «паролем», и он навел справки у самой Лукреции Борджиа, конечно же, через Строцци.
Она сказала, что никаких поручений с «М» не передавала.
Теперь влюбленные удвоили осторожность и полученные письма не хранили, а сжигали сразу после прочтения.
6 июня 1508 года на перекрестке двух дорог у дворца Ромеи в Ферраре было найдено тело Эрколе Строцци. На нем было 22 раны, нанесенные кинжалом, горло было перерезано — но на траве никаких следов крови не нашли. Было понятно, что Эрколе был убит где-то в другом месте, а его труп попросту привезли и бросили на видном месте, для всеобщего обозрения.
Труп был завернут в плащ, волосы из головы выдраны…
За 13 дней до 6 июня Эрколе Строцци наконец-то женился на своей возлюбленной Барбаре, она наконец-то овдовела. А за два дня до убийства Эрколе Барбара родила их второго ребенка.
Понятное дело — сразу начали появляться версии.
Согласно одной из них, его убили родственники первого мужа Барбары. Согласно другой версии, казавшейся современникам вполне правдоподобной, Эрколе Строцци убили по приказу Лукреции Борджиа — либо из ревности к Барбаре, либо как слишком осведомленного посредника в ее любовных делах.
Наконец, есть и третья версия — Эрколе Строцци был зарезан по приказу герцога Феррары Альфонсо, который знал о предосудительных делах покойного, но не захотел казнить его открыто, а велел убить тайно. Что случилось тогда в Ферраре и кто был ответственен за убийство Эрколе Строцци, мы, по-видимому, не узнаем никогда. Но некий намек у нас все же есть…
Герцог Феррары, благородный Алфонсо д’Эсте, повелел закрыть дело без расследования.
IX
С некоторого времени стало считаться, что нет в Италии более образцовой жены и матери, чем супруга Альфонсо, герцога феррарского. Она была добродетельна, благочестива, помогала бедным и в отсутствие мужа, которому часто приходилось отлучаться по делам войны и мира, правила своим герцогством как регент — и делала это хорошо.
Герцогу Альфонсо случалось воевать на стороне Святого Престола, и он доблестно послужил общему делу, и стяжал себе великую славу.
А потом папа Юлий пересмотрел свою позицию и повел войны против Франции. А когда Альфонсо остался верен французскому союзу, папа Юлий отлучил его от Церкви, и наложил интердикт на Феррару, и повел войска на ее осаду.
В попытке спасти Феррару Альфонсо пошел на самоубийственный риск — приехал в Рим в надежде «разрешить возникшие недоразумения». Встреча с Юлием II состоялась, и герцог Феррарский многое о себе услышал. B частности, папа в лицо обвинил его в убийстве Эрколе Строцци, и потребовал, чтобы семейство д’Эсте отреклось от престола.
Альфонсо повезло — его не схватили на месте.
Но из Рима ему пришлось бежать — да и то это удалось сделать только в глубокой тайне, переодевшись в крестьянское платье.
Неизвестно, чем бы это окончилось, но вмешалась судьба. Папа Юлий в 1513 году умер. Его преемник, папа Лев X, происходивший из рода Медичи, воинственных наклонностей своего предшественника не разделял, и мир между Святым Престолом и Феррарой был немедленно восстановлен.
Понятно, что на фоне таких событий о павшем семействе Борджиа никто в Италии не вспоминал. Когда в 1519 Лукреция после очередных неудачных родов скончалась, в Ферраре ее оплакали — но не как дочь папы Александра Борджиа, а как милосердную и добродетельную супругу герцога Альфонсо д’Эсте.
Она все-таки прижилась в своей Ферраре.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer9/Tenenbaum1.php
