***
Предки мои - в веренице зеркал -
Штетл в Могилёвской губернии -
Кру́ги и Рясна - восточнее некуда.
Гаон-вундеркинд за девятым мейозом,
за 1000: пленная Неандерталка.
Быстрее и глубже, в потоке костей,
в бегущем назад оживлении праха:
Эукариот 1.0 - мой подлинный Предок,
начало, предтеча и образец.
***
Неандертальцы любили хомок
и я стал одним из следствий.
Спасибо, мой предок, за всё:
иммунитет, белокожесть
и шизоигривость ума.
Я тоже делал гибридов:
как мог, расширял геном.
А в общем, служил Биосфере
участием в био- и геопроцессах.
Разносчик микробов и мыслей,
я честно работал живым.
***
Блоб человечества - пол-гигатонны -
слизевик - семь миллиардов амёб -
растёт экспонентой за счёт биосферы,
ползает, гадит и жрёт.
Я - тоже амёба плодового тела,
но как-то неверен ему:
амёбой отдельной, горошком беспечным
катиться, - пьянея - от счастья, - во тьму.
***
Осыпается Дерево Знания:
саку́рой, всё заливая белым.
Плоды запрещённые, ядовитые -
лучшие страшные сказки Науки.
Всё позволено и всё бесплатно.
Уплывая в глубь Сингулярности.
***
Первые раны объекту познания
наносят названия и числа-стрелы.
Земля непонятна, но в ней ~10^{50} атомов;
было ~10^{40} живых, включая бактерии.
Микробионты кожи Земли, плесень
и слизь на поверхности Камня,
пылинки в размере и времени - мы -
знаем скорость эрозии - 3 мм в столетие.
***
Селенья чисел образуют племя,
их видел Хлебников закутанными в шкуры.
Как демонов Лилит, их порождает Время,
из них, по Пифагору, все структуры:
перечисления сокрыты в плане тела,
а остальное - их аналоги и ток культуры.
И, может быть, не смысл рождает знаки,
а числа образуют жесты, звуки.
***
Не люди, не общество, а технология
рванулась вперёд обезумевшим псом.
Не успевая за ней, человечество
бежит, растянувшись на тысячи лет.
Казалось степенным развитие общества,
но тройка науки уже понесла -
метаморфозом, пылающей бабочкой
отделится первый, и главный, вагон.
Элиты всегда отделялись от черни,
но после сливались назад -
монотеизм и другие диффузии
держали устойчивым Хомо как вид.
Уже с языка, земледелия, Сети
возможное вздыбилось супервулканом
и знания лавой хлынули в Хомо.
Налоги, законы, все меры диффузии
не смогут ослабить неравенство знания.
И в беге цикад, при демо- ли, авто- ли кратии,
на подступах к первым огням Сингулярности,
как раковый фронт олигархии знания, элита
сумеет теперь отслоиться, почкуясь как вид.
***
Сеть станет глубже: в недрах поведений
машины поиска откроют тайну спроса,
нужд и путей влиять на человека.
Предложат личные: совет, еду, лекарства.
А волны виртуального размоют
причины посещать реальный мир.
Есть ли в глубинах нашей биосхемы
способность избежать ловушки мозга?
Но, может, это не тупик, а шаг вперёд: от
человека к человеко-ульям, мета-людям,
а группы Е-подобных превратятся в касты?
В рост социального уносит нас наука.
***
Синхронность - танцы, марши, барабаны,
моторный резонанс снижает чувство боли,
ведёт к иллюзиям подобия и общих
ресурсов, интересов и судьбы.
Вот так из массы индивидов возникает, как
слизевик амёб, ad hoc, на время Коллектив.
***
Когда идёт волною биомасса -
потоки саранчи, людей и крыс …
О, мета-многоклеточность Живого,
О, боль и сладость влиться в Коллектив.
Сильнее секса похоть коллектива:
в угаре тесноты, но очищенья
извергнуть - дефекацией - всё личное
в себе, совокупив остаток с коллективом.
***
Уже давно мы выбрались на сушу,
но смерч творения остался в океане,
где атомы рождения и смерти
ещё танцуют вместе пляски смеси.
“Морского снега” хлопья умираний
идут дождём уж миллиарды лет,
идёт, как прежде, эндосимбиозис,
гибридизация-как-норма и возможен
горизонтальный генный перенос.
***
Миграция громадной биомассы:
ночами, ввысь идёт зоопланктон
от безопасной тьмы в глубинах океанов
вверх, где возможны пища, секс и смерть.
***
Я знаю мой народ - википедийцы
и новые любовники Науки.
Она, как матка, вылетает каждым утром,
а мы летим за ней, готовясь к жертве.
Мне есть что им сказать, я старый трутень:
полёт, интимные детали Встречи
и то, что ожидает их потом.
***
В науке нет плохих учёных: ей
нужно очень, очень много ласки.
Любой, кто дал кусок своей души.
вступает в этот танец, трек и битву;
пробьётся на границу с Неизвестным
и станет лучшим/первым своего окопа
или звеном в цепях к крутым утёсам.
***
Чем не забавна автофилиппика?
Самоукусы моют белей.
Верлибр, отсебятина, мегаломания;
Отсутствие тонкости, нежности, меры;
Нравоучительность, grandiloquence;
Помпезность тематики, терминов, стиля;
Гротеск (многоплановость, метаморфоза);
Манерность, неясность, нечеловечность;
Нескромность, небрежность, нагроможденья;
Незавершёнки да черезчурь поганая;
Китч на патетике. Что-то ещё?
***
Мой жанр - не гротеск а sublime:
увидеть смещенье шкалы,
попытки объять необъятное,
идеи, но их принесение в жертву -
не форме, а демону расширения.
***
За красотой, трагическим, уродством и смешным
мир обнажается в sublime: боль предела,
излишек знаков/смысла, хруст текстуры,
ожог, метаморфоз свободы в счастье.
У каждого своё понятие sublime:
свои видения смещения шкал.
Чужие - боги, жёны и sublime -
лишь из сомнения делают печаль.
***
Началом ужаса-но-сладости - sublime -
были бескрайности воды, огня, саванны:
нет змей и тигров, но явилась Тайна.
И если интуиция поможет,
то та лишь, что бывает у детей:
слияние бессилия и наглости в восторг.
***
В 19-ом веке взорвались размеры:
чужой и немыслимый, Космос явился
открыто, как Бог, “отвечающий” Иову,
в бесконечном стриптизе природы,
срывая покровы иллюзий, пределов и шкал.
И, в смеси науки с возможным и чудом,
пусть будет ответом sublime в sublime:
быть благостным Иовом, но, выслушав Бога,
вторично спросить: “Почему?”
***
Эстетика мышления - sublime,
из веры перешла в науку. Например,
мир расширяется: плотнеют сгустки массы,
но ширятся пустоты между ними.
Из однородного и плоского, он стал
кусочистым, свернувшись непохожими кусками,
и ниже, от нуля уходит кривизна.
***
Есть факты с поэтическим зарядом,
готовые родить вторичный смысл,
подвижные и точные как мимы -
Число людей растёт на 3 в секунду.
Мы все - вода на 70 процентов
и с половиной ДНК как у бананов,
а клетки - от бактерий и грибов.
Мы обновляем кожу каждый месяц,
солёна кровь, как жидкость океана.
Пещера Мовиле, дюймовочка Лусия.
***
Метафоры - obscurum per obscures -
не упрощают, а уводят вдаль.
От подлой правды первого значения
в святую ложь свободы и мечты.
***
О, думать в форме чувств,
не отделять риторику от смысла,
вернуться к метафизике Начал:
по Ведам, Аристотелю и Будде.
***
Когда придут четыре курофунэ,
пощады нет от чёрных кораблей
и демонов что высыпят на берег.
Божественный тайфун не состоится,
но есть амаэ - мужество зависеть.
В финале встречи хищника и жертвы,
последняя стратегия - любовь:
узнать отца в чудовище над вами.
***
В обращениях к хищнику есть аргумент и поэзия.
“Я - мёртвый”, ”опасный”, ”безвкусный”,
“не тот”, ”устанешь меня догонять”.
Уменьшить риск, приблизившись к соседям,
ранив соседа, “предложить” его.
Косяк насыщает акулу - с ней разделить укрытие.
Переполнить врагов взрывом рождений:
кораллы, цикады, бамбук.
А у нас, очень старых животных:
“ладно уж, съешь меня, что ли”.
***
Пространство-время может быть лишь маской
причинно-следственной невидимой сети.
Вселенная лишь в среднем однородна по нему.
За беспорядком островной раскидки массы
быть может смысл и иерархия структур.
И, может быть, в высоких шкалах смысла
наш мир - всего лишь атом макромира.
***
Жизнь порождают правильные звёзды: те,
что до трёх и от десятой массы Солнца.
Такие будут ещё 10 триллионов лет и, значит,
в далёком будущем взметнутся числа Жизней.
Ну, а Земля, быть может, самый ранний случай.
***
Жизнь - плесень/экзальтация материи,
возможное дитя какой-то странной физики.
Если не пыль и газ, а ёмкие субстраты,
она локальна, на два-три килопарсека.
Заразна для планет, при встречах звёзд,
зато уж не для кластеров галактик.
Наши прионы и кристаллы ближе к жизни,
чем к “жизни” в М31, у Андромеды.
***
Что “натурально”, если возрождать,
что человечеству есть “прошлое” и “юность”:
недавние 100 - 500 лет назад, иль
ранний Голоцен - минус 6000, или
последнее межледниковье - все 120 тысяч?
***
Сознание проснулось в первой рыбе-крабе
в глубоком Кембрии, с открытием движения и
чувств-на-расстоянии как обоняние, зрение и слух.
Возникли выбор, образы, эмоции и память
и тайна разделения сознания и мира. Более того,
возможно, даже все эукариоты, сознательны по-своему,
не меньше наших, признанных недавно, женщин и рабов.
Мы вытесняем всё живое, что не жрём и носим:
успеем уничтожить почти всех до правого суда.
***
Неслыханно для средней мегафауны
растёт, числом и весом, наш подвид.
Мы быстро пожираем биосферу,
но, вроде, не нарушили черту
и уступаем, даже в биомассе,
бактериям, термитам и скоту.
***
Мы - гоминиды без пенильной кости
и гена для контроля роста мозга.
Контакт смягчился, породил семью и группу,
но, крысой бешенной, с цепи сорвался мозг.
И это, может быть, когда то нас погубит.
***
Не станем мы энергией и газом.
Как прочие, погибнет наш подвид.
Пространство-время, так осознанное нами,
уйдёт в мир расширения отсутствия людей.
***
Космополиты-виды - это жить на всей планете.
Как микроорганизмы - пассажиры ветра,
как мидии - в течениях или желудках птиц,
как крысы, тараканы, мухи и косатки.
Такие виды могут уцелеть от человека.
***
Мы - только коллективы клеток
в тоталитарно спаянном режиме,
а раковая клетка - беглый раб,
один из очень многих, что уйдёт.
Во мне схлестнулись обе мега-страсти:
жить хочется, конечно, но не замолкает
позыв к свободе, к точечности воли,
вплоть до свободы одноклеточным во мне.
Рак неизбежен с временем и может быть заразен.
Жизнь может, вся опять, рассыпаться на клетки.
***
Не сложность - “цель” Эволюции,
а только исход - выживание.
Нет качеств, а есть удача.
На пыльной дороге Времени
трек смерти, но только не всех.
***
Мы - автоматы, куклы состояний;
в незнании проходит наша жизнь.
Одно незнание сменяется другим,
и это создаёт мираж свободы воли.
Но где-то, мелким шрифтом,
в правилах Природы,
за непонятным, вероятным и простым,
за вереницей приближений и гипотез
найдутся, точные, причины всех движений:
одни у нас, растений и червей.
***
Жизнь/мир, если он существует,
не может быть только дорогой,
где взгляд отбивает столбы
летящих явлений/внимания.
По нашему способу видеть
обрублены щупальца Целого:
две раны - причина и следствие.
От тяжкой неволи незнания
до горечи неполноты.
На этой дороге, наверно, куда-то,
так хочется спутников, лёгких.
***
Мы встретились на дне палеолита:
мой олдувайский предок вызывал меня.
Я был уже тогда, но только шансом,
возможной каплей в океане следствий.
Мы встретились: он протянул мне руку
сквозь толщу времени-распада-энтропии.
Мы встретились, но я не смог его понять.
***
Химеры прошлого меня заворожили.
Свобода привела к влечению назад:
по энтропии вспять, от листьев к корню.
Не множить следствия, а осознать причину.
***
Прав Ницше, что всё неубившее нас усиляет.
И, как гигиена, мораль хороша только в меру.
Щепотками - зло, паразиты, болезни - нужны.
Все страсти людские, в умеренной дозе,
полезны как микробионты души.
***
Эмпатия - так же и форма владения,
но мир переполнен совсем другими -
иные: дети, враги, животные,
безумцы, боги, мёртвые, группы.
Сочувствие, даже жалеть, невозможно
адвокату, боксёру, солдату, хирургу.
Иное - и я, так как я узнаю,
что думаю, только услышав себя.
***
В тёплых недрах психоза утолятся мои печали,
где ангелы чувств одолеют демонов сна и гнозиса.
Упоение настоящим, без паразита-времени.
Уверенность хлынет к границам, чередуясь со сжатием в точку.
Я стану жидкость и облако, уходя от ложного вакуума.
***
Манипуляторы, нарциссы, психопаты -
расстройства личности не есть болезни,
а быстрый, хищный путь к успеху.
Да, жизни их короче, злее, хуже,
зато их чаще выбирают как отцов.
***
Возможность торговать любовью
есть также у макак, бонобо, птиц.
Сигнал “я в эструсе, размножимся!”
из честного стал постоянным,
то-есть открыт без перерывов храм.
Так секс последовал за социальным
в процессы усложнения и чувства.
И родились фантазмы: от семьи
до проституции, любви и дружбы.
***
Мораль есть принадлежность группе,
делёж добычи, безопасности и самок
и ненависть, священная, к другим.
Тем, кто, как я, не смог создать семью,
семейной группой стали ток и юность:
песнь творчества, как непрерывный ток
от утра жизни до прохлады тьмы.
***
Из глубины подсознания Хомо
идёт кислота “справедливость” -
искусство делить добычу и самок,
падаль, убежище, воду и смерть.
Ещё не сложились последние нормы,
законы живут, уточняясь в веках,
но будет конец осознаниям воли,
предел выражения их в социальном.
И встанет, собором для нашего вида,
полнейший/простейший Последний Талмуд.
***
На Страшные Суды - большие вымиранья -
уже сзывались жители планеты. И суд был
медленным, слепым, несправедливым.
Почти любой шёл в ад небытия, а единицы -
во двор чистилища “живи и размножайся”.
Всевышнему плевать на наше поведение,
нам, как и Иову, не понять Его мотивы,
не угодить Ему (иначе б Он и не был Богом).
Судом последним был приход Метеорита: он
спас лишь маленьких, таких как птицы, белки,
которые смогли довольствоваться малым.
Мы, Хомо Сапиенс, родились много позже
и можем не попасть на следующий Суд.
***
Ещё идёт тот дождь из букв, каким явилась Книга,
процесс Творения не кончен, он идёт.
Миллиарды лет, но впереди триллионы Жизни,
Адам Кадмон ещё не поднял глаз.
А мы, как ангелы из первых поколений,
пылинки вихря из Его желаний,
но в каждой отразилась спесь Творца.
***
Всё схвачено у Голой Обезьяны.
Мы, Сапиенс, смогли увидеть риски,
но так возник и механизм страховки:
мы благородны и не только к близким.
И создали мораль, для записи расходов.
***
Поэзия прячется в фактах,
под камнями слов, за узлами идей.
Спускаю пружину - взрывается Знак -
раскованным джинном, безудержной радугой
встаёт, озверевший в молчании, Смысл.
Пример: за царь-запахом АМБРА -
“землистым, морским и животным” -
разрыв кашалота, от массы из клювов
растерзанных в схватке гигантских кальмаров.
***
Абстрактность - детство понятия.
Взрослея, любые понятия
становятся просто словами,
табакерками сжатого смысла.
Их можно пощупать душой.
***
Свободная воля свободнее в “зле”,
во мгле одиночества, в до-наказании.
А в актах “добра”, наслаждение
делится на число согласных.
***
Свобода - не пустые хлопоты гражданства:
законы, выборы, партийная борьба.
Свобода суть найти экосистему,
где меньше хищников и есть пустые ниши.
Свобода с удвоением? - ищите изоляты:
озёра в кратерах, атоллы в океанах,
пост-умирания и мёртвые киты.
***
Политкоррестность как и умолчание
есть форма умной социальной лжи,
в создании фиктивной личности народа.
Другие способы: война, футбол и Игры
или чувствительный диктатор-усреднитель.
***
Спасётся кот, летящий свысока, если
успеет он расслабиться и развернуться:
лететь лучше не ниже чем с 6-го этажа.
***
Презренна старость в обществе моём.
Не так в Японии, Китае и Корее. У них
коллективизм: решать - не власть, а труд,
и старики полезны для принятия решений.
***
Последние века, скопленья гоминидов
из северных Европы и Америки
стали удобны для прогресса технологий,
но безнадёжны как программы размножения.
Коллективистские миры застыли в ностальгии
плодясь и расщепясь на “за” и “против”.
Или - как Япония, Китай - оцепенели
в прыжке мутации к империи-гибриду.
***
Конечно множество осмысленных вопросов.
Громадна, но конечна и песочница ответов.
Конечно наше место-воля-память-время,
богат, но исчерпаем этот мир. Конечна дунья,
но за смертью, начнётся бесконечный ахират.
***
Проклятие сбылось - эпоха интересна:
штурмуют рай солдаты халифата -
эстетика прыжка из дуньи в ахират,
искусство умереть, забрав с собой кафиров.
Ревут моторами в Крыму Ночные Волки,
ждут 5-ую Империю в 2, 3, 4 года,
надеются на ядерный шантаж.
***
Регресс к Началам слаще гонки к звёздам:
очарование простейших первых форм,
как живопись пещер из неолита или
фосфены - призраки фигур во тьме.
Из них возникли буквы, символы и знаки,
носители важнейших наших нужд.
Так 7 печатей Соломона и Али-кузена
сложились в Имя из Имён - Изм аль-Азам.
***
Рисунки в гротах - взглядом в глубь веков,
чаруют больше звездолётов в Космос.
Там - пустота пустот и пылью пыль,
а здесь - нагая сущность человека.
***
По меркам дня, мы утром в десять,
Хомо Первичный и незрелый.
Незрело социальны, нестабильны,
без мета-памяти и личной медицины,
нуждаемся в самцах, учёбе, сне, и даже
на лежбищах вручную делаем детей.
Смешны наши Венеры и Эйнштейны -
уже для правнуков, мы будем шимпанзе.
И всё же, где-то в памяти планеты
останется, ветшая, след и наш.
О, наша юность, счастье, боль надежды
останьтесь хоть зарубкой на скале.
Послесловие
Татьяна Бонч-Осмоловская
О стихах Мишеля Дезы
Стихи в книге М.Деза «75-77» написаны человеком, в первую очередь – размышляющим. Их образы порождены научным языком, что необычно, и как следствие, обогащает поэтический словарь. Другие координаты авторского языка – еврейская тема, от ветхозаветной до современной; личный опыт жизни в разных странах мира (России, Франции, Японии). Автор сосредоточен на познании мира, раскрытии неизвестного, прочтении Тайны, неизвестной даже Всевышнему: тайные смыслы «… знает только Бог / или откроет себе однажды»; или, цитируя Ригведу, «может, даже Всевышний / не знает, как создан Мир».
Кстати, заметим неортодоксальное, для еврея, написание слова «Бог». Впрочем, «Бог – психопат: непредвидим, / случаен и беспричинен». Не злонамерен и не злопамятен, не дуален или трикстерен, просто беспричинен – «вспомните случай Иова». Размышлениям о Боге посвящена срединная, не первая и не последняя, глава книги: «Бог прост, как точка: / ни частей, ни атрибутов – / лишь вихрь Имен». Это Бог Ньютона – бог импетуса, начального толчка, задавшего ход небесного механизма: «Он создал мир и ушел, и / вряд ли вернется вовремя, / да и вряд ли подсматривает». И живет само по себе Живое, разнообразное даже в исключениях:
Медузы, свободные от старения;
Личинки, живущие, выпустив бабочку;
Жук Эпомис, ловящий лягушек;
Бамбук, что цветет раз в 130 лет;
7 полов инфузории тетрахимены;
проституция у пингвинов – за камешки;
турнир акулят в материнской утробе;
самцы, живущие в теле самки…
живет, в причинности, и значит – моральности, потому что этично все, оправданное наличием причины. Эти стихотворения близки к роману умственной литературы, как у Умберто Эко, закрывая который, понимаешь, что не только сопереживал героям, но приобрел новое знание.
Еще строки: «А у трех исключений – / касатки, гринды и люди – / длинный постдетородный период / объясняют «эффектом бабушки». Или: «Проиграв «битву кротов», Сулейман / ушел, но забыл мешок с зернами – / стимулянтом непьющих турок. / Так Кофе открыло Запад». Это стихи, привлекающие мыслью, нестандартной, эрудированной, страстной – вид любви, не описанный Сократом: энцефалофилия. Дело вкуса, разумеется.
С точки зрения поэтической структуры стихи написаны чистым верлибром. Вместе с тем некоторые строки вызывают в памяти старинные скандинавские песни, со спрятанными ассонансами и аллитерациями: «юркнет по дюнам мозга, / хрустнет старая, взвизгнет…». Вслушайтесь в повторы «ра»-«ры», «пер»-«про», «сш»-«ст»-«тс»: «Еще идут первичные процессы / … / Мир расширяется, но кластеры растут».
Очевидных поэтических упоминаний мало, а эмоциональные высказывания редки, разве что – вот, в стремлении вернуться к квадропедализму: «Хорошо бы опять на 4 ноги, / как в сексе и невесомости. Чтобы подольше жить, / детей вынашивать дольше / и моногамствовать меньше». И вот разве еще – доходя до предела в последовательности осознания неизвестного: «Черные-черные, лебеди Рока, / не торопитесь нас унести». И о смерти: «в судорогах несовершимости, / уткнуться в стену аквариума». Смерть настолько потрясающая тема, что автор даже переходит на регулярный стих, аккуратный пятистопный ямб: «Когда придут четыре курофунэ, / пощады нет от черных кораблей…», тем более странный, что речь идет о японских реалиях: курофунэ здесь – это американские корабли, прибывшие в Японии в XIX веке и принудившие Японию начать торговлю со Штатами. Или я неправильно ставлю ударения в этом слове?
Одно из стихотворений, правда, состоит из перечня, на девять строк, значимых писателей (если и Колумба считать писателем). А так – Уитмен вошел, Рильке, Кафка, Лем, Свифт, Паскаль, По, Шекли, математики, философы, путешественники...
Брызги с этих комет смешались во мне
коктейлем в неповторимой пропорции.
Лишь в этом – моя единственность.
Весьма своеобразно смешались, надо признаться, то ли пропорция оригинальная, то ли взаимодействие ингредиентов породило новое соединение.
В этих стихотворениях много чего нет: пейзажной и любовной лирики (это ведь не любовная лирика: «Осьминог умирает, послав гамету. / Львицы приходят в эструс / с убийцами их детей. / Пауки выбирают самок, / только что съевших самца»?), батальных и героических сцен, гражданственной лирики, городского романса, конфликта поколений, шуточных и иронических строк, посвящений и эпиграмм – словом, практически ничего «привычно-поэтического». Можно назвать эти стихотворения философской лирикой – но написанной с позиции человека точных наук, физики ли, биологии или логики. Социальное, кстати, иной раз присутствует, и в этом, редкий случай, ощущается личное чувство:
Государства-кукушки легко отвлекают детей,
выжав родительский сок из нас.
Им нужны солдаты, налоги.
Государства должны оплачивать сами
распечатку, своих интересах, граждан,
создав специальных маток –
Как у пчел, муравьев, термитов –
заводы детопродукции.
«Я» в этих стихотворениях выступает не лирическим героем, но наблюдателем, погруженным в рассмотрение связей и причин мироздания. Наблюдение возможно лишь стоическое, без яростных ставок на победителя, без экзистенциального смеха и ужаса, но принимая неизбежное: «И за последний миллиард / до опаления Земли / другие хищники захватят / глаз бури всех существований».
Здесь фиксируется мысль, ставится личный вопрос, даже если личность интересуют вопросы бытия, эволюции и представления мира Богом. Это записи на полях постоянно творимой книги – более «Опавшие листья», как у Розанова, чем «Мысли», как у Паскаля, мысли, постоянно производимые и не способные остановиться, постоянно нуждающиеся в фиксации, трансляции в текст, в читателе и собеседнике.
Когда автор противопоставляет «это только сейчас» и «а предки», читатель понимает, что он сам все еще среди этих «предков», не отличающих подлинные структуры и причинные связи от мнимых сочетаний. Математик же, знающий смыслы, понимает больше и о сути мира. И если он говорит с человеком обыкновенным на языке поэзии – это не способ притчами изложить скрытую истину, но скорее необходимость производить мысль; не проповедь птицам, но само это щебетание, неотделимое от птичьего существа.
Наблюдатель становится исследователем, спускаясь по последовательности причин вглубь, к Началу: «Познание уносит нас у истокам - / вспять по причинности / в зияющую пасть Начала». С другой стороны, умножение слов, как и умножение человеческих сущностей, если не отвратительно, как Борхесу, то отчужденно удивительно: «Наговорили 42 зеттабайта / (10 в 21-й степени) речи. / Ощущаешь ли ты близость / с этим Левиафаном?» Левиафан здесь – не государство, но весь социум, производящий близкий к белому шуму поток знаков, малоосмысленную речь. Наблюдатель смотрит на этого Левиафана, снова, со стороны, почти без эмоций, чувствуя и не чувствуя себя частью этого множества, а сказанные слова – частью чудовищно огромного потока его речи.
Наблюдатель этот абстрактен и «космополитичен» только с банальной точки зрения, сам автор точно, с погрешностью плюс-минус миллиард лет, указывает свое родство и происхождение, свою деревню и дом родной: из Шпоры Ориона, от матери Солнца и IK Пегаса, эукариот, хордовый, из вторичнополостных… Из коктейля коллоидных субстанций проявляется личность:
Я свил свое пугливой гнездо
на стыках литосферных плит, ревнивых
орденов: шестидесятников Москвы,
парижских intellos, edoko Токио,
еврейства, математики и секса.
В эпоху пост-отчуждения труда, высшего и специального образования и профессиональной деформации радует утверждение о равной необходимости веры и знания: «Различаются – вера и знания – / только методом их добычи. / Мозг нуждается в них обоих», но нужны они, в конечном итоге, и знание, и вера, и все на свете – исключительно для того же мозга, для возможности до конца осуществлять способность мыслить.
Знание равно власти, мысль эквивалента колонизации (из другой оперы: и если ты помыслил о женщине, ты уже прелюбодействовал с ней в сердце твоем), а если ты помыслил о непознанном, ты осознал его, присвоил и усвоил: «понятиями ли, образами ли – / колонизируем то, что не познано, / расширяем периметр власти». А овладение знанием – лучшая из охот: «Разделить тушу теории / гипотезой, как копьем, / в терпкую плоть непонятного». Отметим снова звуковые повторы: те, ть, по, в скандинавской традиции для таких приемов были специальными термины, и применялись они осознанно и на специальных местах в строке. Нет оснований подозревать автора в сознательном применении этих приемов. Выстраивая текст как стихотворный и отказываясь от традиционной ритмики и рифмы, автор создает сетку звуковых повторов, на которых держится текст.
Знание – это страсть, но знание – и тяжесть, которую нужно разделить с другими: «Неразделенное знание – / слишком тяжелая ноша. / Познание неотделимо от / желания быть понятным». Знание может быть опасным, полезным, возбуждающим и удовлетворяющим: «Не абстрактны мотивы ученых: / опасность? пища ли? самка? / кипит всегда в подсознании», но, как говорил еще Сократ, не хозяева знаний нужны, а любители (любовники), не софисты, но философы: «Не полиматы нужны, а филоматы – / любовники знания, по Аристотелю: / теории, практики и поэзии». И поэзия – в самом деле одна из прекрасных наук.
Добыча знания, очевидно, вызывает привыкание – это наркотик, как ни суди. Она дарит восторг и власть: «Оцепеняя абстрактностью, / взгляд проходит как скальпель: / понимать, называть, менять»; «Назвать, как ударом хлыста, / приручить, измеряя, поимки / в безудержном рое явлений». Правда, потом приходится возвращаться – в тело, в мир, «в ледяной вихрь явлений, / в наш единственный дом». Что поделаешь, «Подходящей дозой любое / действие станет наркотиком». А мыслить – пожалуй, лучший из них.
Мысль возможна обо всем – о мире, о человеке, о душе существа:
Что есть душа существа?
точка ль контроля в мозгу,
точка ли хрупкости в сердце?
На середине стихотворения хочется остановиться, как на теореме, и попытаться довывести самостоятельно, из начальных лемм – в самом деле, что же есть душа существа? Придешь ли к тому же заключению: «А может, просто мечта иметь ее?».
И о человеке, который одновременно, симультанно, ничтожно мал и светло велик:
Мы не только ничтожны: это как посмотреть.
На пути к длине Планка, в бездонности Малого,
где пространство дискретно и все нелокально,
оглянись: люди будут как звезды.
Часты упоминания чисел: больших и малых, 57/1 000 000 лет, 1/1 000 000 смерти, зепто- и зетта-секунды, ~1050 атомов, 10-150, 2.735К, 4 кубических метра, 63 КВ памяти, 311 триллионов лет, сто сорок миллиардов вселенных – особенно в главе «о математике, времени, числах», в старании измерить вселенную, вечность, «очислить Целое». Познать живое – в главе «о живом и эволюции», здесь термины из клеточной биологии: химера-эукариот, метаболизм, геном, фотосинтез, паразитизм/мутуализм, голобионты… Биологические термины упоминаются не просто так, ради красного словца, словно у щеголяющего латинизмами, диалектизмами или неологизмами поэта, но как средства языка для точного, краткого выражения мысли – понимания (отрицания) естественного отбора, (ненужной) сложности мира живого, об эволюции (нет, Эволюции), о паразитизме как частичном поглощении во времени, спасающем организмы хозяев: «кукушонок, увидев хищника, / спасает себя и птенцов хозяина / невыносимой волной запаха». Зачем говорить приближениями, размытыми метафорами, когда язык науки позволяет назвать предмет определенно, как взрезать смысл скальпелем.
Эрудиция, ассоциации между научными понятиями ведут стихотворение: «когнитивный запас тормозит деменцию» - в переводе на человеческий: люди, много знающие и активно думающие, и в старости сохраняют ясность мышления. Или: «Мысль как дитя нарастания сложности / в витках степеней рекуррентности» - попробую перевести в привычный, визуально-тактильный язык: продвигаясь последовательно, перепрыгивая в болоте неизвестности с одного островка понятного, устойчивого знания на другой, все дальше и дальше, возводя сложные ряды в опоре на существующее знание, мы постепенно приходим к непривычному, но тоже плотному, устойчивому новому – к новой мысли. Математик сказал короче! Но так ведь: «Черным огнем точности / математика пишет по / белому льду явленного, / испаряя ненужное».
Еще о системе метафор, которые понимаются как инструмент и сущность мышления:
Метафоры отцепляют от
Рыхлой ненужной точности
лжеобъективной реальности.
Это прыжки, которыми разум
умеет летать – далеко и быстро.
Начиная с первого стихотворения в книге: в Дереве Знания объединяются и библейское Древо познания добра и зла, и сакура, осыпающаяся белыми лепестками, и древо науки, приносящее плоды – листы книг, открытия, страшные и вредящие человеку. Рождение – одна сингулярность, смерть – иная. Вначале были запреты, чтобы не навредить человеку и человечеству, теперь уже не страшно навредить, все позволено. Не потому, что (как у Достоевского), бога нет, а потому что ничему уже не повредишь, все уже сотворено. Да и просто по теорема Рамсея, в мире больших чисел – не Бог, но математическая модель позволяет. Еще метафора: «Неизбежны яички смысла в / значительных глыбах данных / и длинных рядах событий» - сделаем паузу: здесь речь идет о точных терминах информационных технологий и математики, больших данных и бесконечных рядах, и с чем бы читатель сравнил их? Скажем, каплями в океане или падающими снежинками? Или деревьями в лесу и пересыпающимися песчинками? А вот и нет, читаем дальше: «Как в теореме Рамсея и / Пуанкаре-возвращении». Возможно, непонятная связь; несомненно – новая.
Язык ли это поэзии? Разумеется, один из возможных языков – если поиск смысла заходит дальше, чем простое называние терминов.
Кстати, тем интереснее на этом языке стихи о поэзии, ведь в рефлексии над собственными текстами автор тоже профессионален:
Мои тропы – несложные:
перечисления, гибриды смыслов,
стаи литот, скользящая камера,
сдвиги масштаба/проекции/фокуса,
Иностранный Легион терминов,
отливы в ритм множественности.
А фразы, структура – обычные.
(Отметим «Иностранный Легион терминов» как традиционную поэтическую метафору). Что это – манифест, верленовская «все прочее – литература»? Или «обычные слова в необычном порядке»?
Раз вчитавшись, стихотворения хочется продолжать читать, как хочется продолжать разговор с умным человеком – мысли появляются в ответ, хотя бы первые отзвуки мыслей, первые шажки в открывшемся, открытом пространстве новых смыслов, представленном автором. Это не ответы в конце учебника, но вопросы, недаром на обложке книги изображен лесной ручей, пропадающий за изгибом течения – автор предпочитает не подбирать камешки на берегу океана, но следовать сквозь туман к истокам. И приглашает своего читателя. Я рада, что воспользовалась приглашением.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer9/Deza1.php
