Я сидела на чемодане в коридоре нашей квартиры на Воробьевском шоссе, а мой муж уже полчаса безмолвно стоял и напряженно смотрел через занавесь в окно. Была осень 1969 года. Свет в квартире был потушен, только слабый отблеск проникал из-за закрытой двери. Наконец он быстро подошел ко мне и безмолвно обнял. Я открыла дверь и, держа чемодан, спустилась по пожарной лестнице на один этаж, и только тогда вызвала лифт. Дверь у дежурной была закрыта. Был первый час ночи. Я быстро вышла из парадного и обошла дом. Сердце отчаянно билось где-то у самого горла, стучало в висках. Постояв несколько минут, я, скрываясь за кустами, вышла на Воробьевское шоссе. Перешла его и встала у остановки троллейбуса. Поставила чемодан и только теперь почувствовала его чудовищную тяжесть. Мне казалось, что я больше не смогу его поднять. Кругом все было тихо, по плохо освещенной улице иногда проносились машины, ни одного прохожего…Наконец через какое-то время появился троллейбус. С огромным трудом я втащила чемодан в его дверь и села рядом. Пассажиров почти не было.
У Киевского вокзала было как всегда многолюдно. “Довезите до Перхушково. Я оплачу обратную дорогу» - просила я. Только третий водитель такси согласился. Сумма, которую он запросил была чудовищной для меня, младшего научного сотрудника Академии Наук СССР. Но я думала только об одном - доеду! Не деньги были мерой того, что мне предстояло совершить: довезти этот чемодан до нашей дачи в Перхушково и моментально сжечь его содержимое, чтобы ни одна бумажка не осталась. Разговаривая с водителем, я беззастенчиво врала про опоздавший поезд, рассказывала о детях, якобы ждущих меня на даче. Доехала только до поселка Академии Наук Новодарьино. Подождала, пока водитель развернулся и уехал, и только после этого пошла лесом к нашей даче. С трудом отыскала знакомую тропинку. Последние сотни метров почти волокла по земле проклятый чемодан…
Вот и дача! Конечно, дачей назвать крошечный домик, состоящий из одной комнаты с кухней и застекленной верандой, можно было только с большой долей воображения. Но я знала, что сейчас я постучу, и, хотя явлюсь ночью и без предупреждения, мне будут страшно рады его обитатели, и не задав ни одного вопроса, сделают все, что я попрошу. Так и произошло. И уже через полчаса Павел Васильевич Репин и его жена Антонина Сергеевна разжигали костер.
Дорогие мои, скольким в своей жизни я обязана вам. Репины были родителями моей первой любви - Сережи. Мы познакомились с ним в феврале 1951 года в Бакуриани, куда он приехал с комиссией МГУ расследовать причины трагической гибели в снежной лавине пяти горнолыжников нашей команды. Я была студенткой первого курса, а он уже кончал Университет. Мы с ним дружили и любили друг друга до дня его трагической гибели в горах Памира в 1953 году. Альпинисты МГУ проводили сбор в горах Памира. Сережа был мастером спорта по альпинизму и одним из самых опытных участников Олимпиады. Когда трое его друзей не вернулись в лагерь к контрольному сроку, он пошел на их поиски, несмотря на то, что очень устал, так как сам только что вернулся с восхождения. В связке с ним был начинающий альпинист, который сорвавшись, увлек Сережу за собой. Сережа пытался застраховаться, но в его руках сломался ледоруб. На глазах второй связки он соскользнул со склона, а за ним обрушилась в пропасть огромная снежная лавина, которая навечно погребла его. Поиски длились больше месяца. Павел Васильевич и мать другого погибшего - Вадима Михайлова, не будучи альпинистами, поднялись самостоятельно в горы на место гибели детей. А ведь Павлу Васильевичу в 1953 году было уже более 60 лет, да и Марии Филипповне Михайловой ненамного меньше. Сережа и Вадим были их единственными детьми…
Павел Васильевич много лет проработал детским врачом в Болшево. Легенды о «докторе Репине» еще и сейчас, когда уже выросли не только внуки, но и правнуки тех детей, которых он лечил когда-то, до сих пор вспоминают о нем с благодарностью. Павел Васильевич прошел войну 1914 года, гражданскую, финскую, отечественную - санитаром, врачом, начальником санитарного поезда. Прошел холерные, тифозные бараки. Был блестящим детским клиницистом, спас сотни жизней, выезжая по вызовам к детям в любую погоду и в любое время суток. Работая уездным врачом в городе Виневе, встретил очаровательную молодую девушку Тоню, дочь местного пчеловода, а до Революции управляющего имением богатого помещика, постоянно жившего за границей. Сережа был их единственным сыном. Сережа был кумиром для всех, кто его знал: он прекрасно рисовал, профессионально фотографировал, был способным ко всему, к чему прикасался, увлекался геофизикой. Я полюбила его со всем пылом своего первого чувства.
Мы ходили вместе в походы по Подмосковью. Почти каждый день после работы он приезжал к нам домой, мои родители и друзья уже считали его моим «женихом». Но надо было сначала закончить Университет, а уж потом думать о женитьбе…С тяжелым чувством я провожала его на Памир. С его родителями я и виделась то всего один раз до его гибели. Когда пришло страшное известие о его исчезновении в горах Памира, я с родителями отдыхала на Рижском взморье. Не меня, а папу вызвали на переговорный пункт телефонограммой. На следующий день первым же самолетом мы с мамой вылетели в Москву. Наш дом стал местом, где все родственники пропавших встречались и связывались с поисковым отрядом на Памире, пытались сделать все, что только могли. Мама поехала в Болшево и привезла к нам Антонину Сергеевну.
После гибели Сережи для Репиных я стала самым близким человеком. Что только они не делали для меня! Прежде всего – горячо любили. Родители мои приобрели участок в Перхушково, обнесли забором, построили крошечный домик, и предложили Репиным поселится там. Репины жили в Перхушково с ранней весны до первого снега. Павел Васильевич лечил местных детей, Антонина Сергеевна знала каждую тропку в окружающих лесах, собирала грибы, которые чудесно солила, варила варенье из лесной малины, которое так любил мой отец. Когда в моей жизни появился Володя, Репины приняли его сначала, как неизбежное, а потом полюбили искренне и преданно. До смерти Павла Васильевича в 1983 году Репины летом всегда жили в Перхушково, а зимой возвращались в маленькую однокомнатную квартиру в Болшево, которую моему мужу удалось «выбить» у местного райсовета. Каждый год до смерти Антонины Сергеевны в 1995 году в день рождения Сережи 3 ноября его товарищи приезжали к Репиным в Болшево. Мы встречались у касс Ярославского вокзала в одно и то же время в течение почти 40 лет! И некоторые не пропустили нашу встречу ни разу. Для меня они всегда: Андрюша Бергер, Марат Савченко, Сема Герштейн, Леша Греков – далекие -близкие, друзья мои.
Еще знала я, что в 1937 году, когда Павел Васильевич конфликтовал с местными властями в городе Виневе (под Тулой), отстаивая помещичий дом, в котором помещался детский туберкулезный диспансер, а местные власти хотели устроить там дом отдыха для партактива, ночью в окно дома, где жили Репины, постучали. Пришедший человек, работник ВЧК, дочь которого Павел Васильевич спас от смерти, предупредил, что имеет приказ арестовать его через несколько часов. И Павел Васильевич ушел в лес, вырыл землянку, в которой не только прожил несколько месяцев, но и принимал больных детей, ему носили туда пищу местные крестьяне и жители Венёва, и никто его не выдал. Когда волна арестов прошла через их места и затихла, Павел Васильевич вернулся домой. Эту историю я слышала не только от Сережи и Антонины Сергеевны, но и от их друзей, оставшихся в Виневе, которые были свидетелями этой почти фантастической истории. Павел Васильевич был настоящим героем, стоиком. В 1952 году был защитником своих товарищей-врачей, с которыми работал в больнице в Болшево, евреев по национальности, которых обвиняли во вредительстве местные власти. Антонина Сергеевна была его верной подругой, настоящей женой врача, которая вставала среди ночи, готовила сладкий горячий крепкий чай-любимый напиток мужа во время дежурств в больнице, всегда готовая ко всяким внезапным срочным вызовам…Смерть единственного сына согнула ее хрупкие плечи, но не сломала ее внутреннюю самопожертвованность.
Вот к каким людям я притащила чемодан среди ночи. Никому другому я не могла бы так доверится в это страшное для Володи и меня время. Про Репиных знала, никогда не предадут, не выдадут. А ведь за пособничество в покрывательстве «шпионов и врагов Советской власти» можно было расплатиться в то время и тюрьмой. Они не боялись ничего.
Печка в доме не топилась все лето и времени на ее растопку не было. Костер разложили у ямы, где Павел Васильевич собирал старые листья для удобрения. Я открыла чемодан. Он был набит бумагами. Их было огромное множество. Чтобы они сгорели без остатка, я рвала их на мелкие кусочки. В свете костра я не могла различить текста, видела только страшные слова «Сов. Секретно» в правом углу каждого документа. Павел Васильевич безмолвно подкладывал дрова в костер. Я ненавидела эти бумаги, они были моими врагами, и я расправлялась с ними. Их было так много - но ни одного даже маленького кусочка нельзя было оставить. Обыск в нашей городской квартире мог быть уже ранним утром. Несколько часов я провела около костра. Антонина Сергеевна постелила мне раскладушку, напоила теплым молоком, и я провалилась в глубокий сон. Проснулась от утренней свежести и разговора. «Павел Васильевич, а что это Вы жгли в костре ночью?» Голос принадлежал нашему соседу академику Жаворонкову, будущему «погубителю Байкала», как его прозвал мой отец. Павел Васильевич ответил, что сжигал старые листья, чтобы подготовить место для новых, и удовлетворенный сосед удалился. Мне надо было возвращаться в город. Как жалко, что чемодан нельзя было сжечь - ведь он тоже мог стать уликой, другой такой вряд ли можно было найти в Москве. Уж больно он был заметный в те годы этот чемодан. Сделан он был из тёмно-зелёной добротной кожи, с блестящими замками и необычными ремнями, такой красивый, но такой тяжелый, даже пустой. Володя привез его из одной из своих поездок в Северную Корею, когда ездил в правительственными делегациями во главе с секретарем ЦК КПСС Фролом Козловым и Председателем Совета Министров Алексеем Косыгиным. Больше купить на командировочные деньги было нечего, да у мужа никогда не было времени ни на какие покупки. С этим чемоданом никто никогда никуда не ездил, больно был шикарный и тяжелый, и он пылился в шкафу. Но когда Володя решил привезти свой архив из КГБ домой перед отъездом в ГДР, куда был назначен посланником Советского посольства, чемодан оказался очень кстати. В нем уместился весь корейский архив моего мужа. Работая в отделе соц. стран в ЦК, он собирал любую информацию о Корее: отчёты послов, донесения, телеграммы, шифровки, все, что, по его мнению, могло бы ему понадобится для написания будущей диссертации, мысль о которой он никогда не оставлял.
Даже не могу представить себе, как бы сложилась моя жизнь, если бы не счастливый случай - встреча с Володей в поезде Москва-Боржоми. Я окончила физический факультет Московского Университета, отстав от своего курса на полгода из-за тяжелого перелома ноги, полученного за год до этого на соревнованиях по скоростному спуску в Бакуриани. Соблазнилась на просьбу тренера участвовать в соревнованиях ВУЗов по горным лыжам в Бакуриани. После защиты диплома я очень устала: сутками не отходила от рентгеновской установки. Ночевала в лаборатории на стульях, на лабораторном столе, иногда даже на полу. Но все это уже позади, а впереди - обожаемое мной Бакуриани, мои друзья по команде, соревнования и отдых. Я читала, лежа на верхней полке, когда моя подружка Майя Рожкова вошла в купе со словами: «Наташа, выйди посмотри, какой красивый переводчик у группы австрийцев. Они тоже едут в Бакуриани». Поезд стоял у какой-то станции, кажется в Сухуми, где предстояла пересадка на «кукушку» - крошечный поезд, идущий по одноколейке в Бакуриани. Сколько лет с тех пор прошло - более полувека! а я до сих пор помню все детали нашей первой встречи, даже во что был одет мой будущий муж. Забыла столько всего, что происходило со мной в жизни, а эту встречу помню так отчетливо, как будто она происходила вчера. Он стоял у поручня нашего вагона. Поднял на меня свои огромные серо-синие глаза из-под тяжелых густых ресниц, и взглянул на меня так доверчиво и стеснительно, что я была уже влюблена…
В.Д.Тихомиров 1959 г.
Он был человеком из другого мира, далекого от меня и моей семьи, более материального, более определенного, с ценностями, о которых я почти ничего не знала. Потом был обмен взглядами, робкие попытки с обоих сторон познакомиться. Австрийцы, которых он сопровождал на лыжном катании, были окружены плотной стеной модно одетых грузинских красавец. Правда, я хорошо каталась на лыжах, но шансы были явно неравны. Я понимала, что даже познакомиться с ним не удастся. И тут узнаю, что через день австрийцы уезжают…Это был удар. Всю ночь я провела без сна. Утром написала записку с моим московским телефоном и именами родителей. Мы встретились на тропинке около умывальника, проложенной во дворе среди высоких сугробов белоснежного бакурианского снега. Еле произнося слова от страшного смущения, я попросила его: «Я узнала, что вы возвращаетесь в Москву. Не будете ли Вы так добры позвонить моим родителям и передать, что у меня все в порядке. Из Бакуриани так трудно дозвониться”. Это было абсолютной правдой. Он смущенно пообещал. Надо ли говорить, что я считала дни до возвращения домой. Первое, что мне сказала мама, открывая дверь: «Как ты загорела! А здесь какой-то Тихомиров все последние дни звонил и спрашивал, когда ты вернешься». И я засмеялась от счастья. На следующую зиму мы с ним приехали на ту же лыжную базу в Бакуриани в наше свадебное путешествие.
В год нашего знакомства - 1956, Володя работал переводчиком у группы студентов из Северной Кореи, учащихся Высшей Партийной школы ЦК КПСС. Он окончил Институт Востоковедения. Хорошо знал немецкий и английский языки. Корейским же владел в совершенстве. Поэтому его часто привлекали для устных и письменных переводов и в МИД, и в ЦК КПСС, когда приезжали делегации из Северной Кореи. Был членом партии, вступил в нее еще во время учебы в институте.
«Куда это ты так вырядилась?» - поинтересовался отец. «Володя Тихомиров пригласил меня на вечер в ВПШ, где он будет конферансье». «Куда, куда? В Высшую партийную школу? На вечер? Ты не пойдешь. Такого позора в нашей семье еще не было - ходить в т-а-к-и-е организации». Володя уже приходил к нам домой, иногда один, иногда со своим другом Эрнстом Музиалем, одним из лидеров Австрийской компартии, с которым я тоже познакомилась в Бакуриани, слушателем ВПШ. Мама поила всех чаем, расспрашивала Эрнста о Вене, Володю -о Корее. Видно было, что моим родителям было интересно с моими новыми знакомыми. Конечно, никаких политических тем не обсуждали. Ничто не предвещало такой реакции отца.
Эрнст Музиаль сыграл большую роль в наших дальнейших отношениях с Володей. Стал своего рода «дуэньей» между нами. Мы вместе ходили в кино, театры, гуляли по городу. У него в Вене остались жена и маленькая дочь, и он очень скучал по ним. Я ему первому призналась в своей любви к Володе и желании выйти за него замуж. Я спросила его: «Эрнст, как Вы отнесетесь к тому, что я выйду замуж за Володю Тихомирова?» Он несколько минут молчал. И потом сказал мне: «Володя Тихомиров - замечательный человек. Но с его мамой Вы знакомы?» С мамой Володи я до своего решения выйти замуж знакома не была. Впоследствии я очень часто вспоминала эту загадочную и многозначительную фразу Эрнста. Но я была очень влюблена. Эрнст Музиаль вернулся в Вену, был избран членом ЦК Компартии Австрии. И внезапно заболел тяжелейшей болезнью - рассеянным склерозом. Из красивого, веселого, спортивного молодого человека превратился в полного инвалида. Прикованный к постели, через 15 лет умер на руках своей любимой дочери Кристы.
Мое решение выйти замуж за Володю вызвало бурю в нашей семье. «Да, он хороший человек, но он член партии, его родители члены партии. В нашей семье такого позора не было и не будет» - и никаких возражений. Мы поженились тайно, скрывали несколько месяцев нашу официальную регистрацию. Володя продолжал приходить «в гости». Родители к нему привыкли. Репины его полюбили. И в один из вечеров мы приняли отчаянное решение - поехать ночевать к его родителям. Смущенный Володя объявил об этом. Мои родители безмолвно это приняли. В Филях нас ожидали горячие следы моей свекрови Евгении Ивановны, очень обиженной тайной нашей регистрации. «А как же свадьба? А как же родственники и гости, а как же ресторан?»
Но мы все выдержали. Тетя Лидочка, незамужняя сестра моей мамы, переехала в мою комнату, а мы - в ее крошечную комнату в коммунальной квартире на Пятницкой улице, и начали самостоятельную взрослую жизнь. Он-переводчиком в ВПШ, я - инженером на заводе. Все семь семей этой коммунальной квартиры нас полюбили, подкармливали, когда нам не хватало денег до очередной зарплаты. Эти простые рабочие семьи спасли наш брак. Если бы мы остались с родителями, наверное, мы бы скоро расстались. Ссоры были отчаянными. «Да если бы я мог позволить себе даже думать об этом так, как ты считаешь, мне надо было бы повеситься». Вот возражения Володи в те далекие 60-е годы. Мы ссорились по любому поводу - я не понимала его, он - меня. Но взаимное притяжение было столь сильным, в объятиях после ссор мы обо всем забывали. Я работала на заводе, многие из моих друзей были детьми репрессированных, разговоры вели очень откровенные, воздух уже дышал надеждами на грядущие перемены. Надежды шестидесятников, как быстро они привели к очередному разочарованию.…
Жизнь - цепь случайностей. Надо же было нам счастливым влюбленным назначить встречу у метро «Калужская площадь», чтобы ехать ужинать к моим родителям на Воробьевку, чтобы случайно встретиться там с Николаем Шубниковым, в ту пору сотрудником отдела соц. стран ЦК КПСС. Он был хорошо знаком с Володей, так как часто приглашал его для переводов, когда приезжали корейские партийные работники. Время было перед ХХI съездом партии. Ким Ир Сен должен был приехать на съезд. Коля предложил Володе поработать «будочником» - синхронным переводчиком. Вскоре после этого Володю перевели в ЦК КПСС референтом по Сев. Корее в отдел соц. стран. Зарплата стала больше, появилась ведомственная поликлиника в Старопанском переулке. А больше я ни о чем тогда не думала. Лишь папа осуждающе качал головой. Я же была занята - сдавала кандидатские экзамены и стремилась родить ребенка. Катя родилась в 1960 году. Мы получили двухкомнатную квартиру по счастливому совпадению рядом c Институтом физических проблем - моим родным домом. Володя все больше и больше времени проводил с моими родителями, советовался с отцом, прислушивался к его мнению во многих вопросах. У нас почти не стало тем для политических жарких споров. Сестра вышла замуж за своего однокурсника по учебе на физическом факультете МГУ чеха Иржи Патера, они жили и работали в Праге. Я ездила к ним в гости. Защитила диссертацию. Любила свой Институт Кристаллографии и товарищей по работе, работала с большим интересом. В 1966 году родился Алеша. Родители с обоих сторон нам помогали - сидели с детьми. Читали много всякой литературы (и запрещенной в том числе), ходили на спектакли «Современника» и «Таганки». Жизнь протекала в каждодневных заботах и, казалось, что так всегда и будет.
За хорошую работу. 1965 г.
Как я уже писала, Володя работал в ЦК КПСС референтом по Корее в отделе соц. стран, возглавляемым Андроповым с лета 1957 года. Став секретарем ЦК в 1965 году и оставаясь заведующим отделом, Андропов получил еще одного помощника, кроме Владимира Крючкова, который у него был до этого. Андропов предложил должность помощника по отделу Володе. От одного слова «помощник» меня уже воротило. Отец семейства - помощник? Но Володя объяснил мне, что это практически та же работа, которой он занимается, только теперь это будет интереснее. Он будет в курсе положения во всех соц. странах. Если бы я знала, что с этого момента вся наша жизнь изменится, я бы… Да что я по-существу могла? Очень любила Володю, не было даже мысли оставить его. Помню, что даже устаивала банкет по поводу его нового назначения. Володя пригласил всех, с кем работал в отделе. Моя свекровь, принеся свой знаменитый пирог с капустой, увидев накрытые столы (посуду я собрала со всех соседей) строго спросила: «Ты хочешь, чтобы гости сидели до утра?» Я даже и не поняла, в чем дело. Но многоопытная в застольях Евгения Ивановна на мое недоумение ответила: «Пока все не выпьют-не уйдут». Оказалось, что свекровь была права, пока все не выпили, никто из-за стола не встал. Ушли под утро и еще долго, встречая меня, вспоминали: «Здорово было». Из присутствующих помню только Поздняка, Попова и Ткаченко. Первого потому, что он вспоминал свою боевую молодость, второго потому, что стал зам. министра культуры у Фурцевой. Вадима Ткаченко и его жену Веру знала до этого. Впоследствии мы жили по соседству и дружили. Володя стал «номенклатурой». Нам предоставили многие привилегии: служебная машина стала отвозить мужа на работу на Старую площадь, поликлиника в Сивцеве Вражеке занималась нашим здоровьем. Мы получали абонементы в кино и театры. Помню, как жена Льва Делюсина, тогда консультанта ЦК, повела меня в первый раз в кремлевскую столовую, где можно было «отоварить» талоны на диетическое питание. Находилось это учреждение во дворе «Дома на Набережной». Именно «учреждение», а не столовая. В нем царила та же система взаимоотношений, что и во всей остальной советской системе. В очередях на получение заказов в те времена еще можно было увидеть вдов и членов семей некогда непримиримых между собой борцов за чистоту партийных рядов. Детей тех, кто убивал и кого убили. Большинство из них подобострастно обращались к работникам столовой, угодничали и дарили «подарочки» в виде сэкономленных талонов на обеды и ужины ко всем праздникам за лишнюю или лучшую отбивную. Смотреть на все это было и страшно, и жалко было этих несчастных стариков и старух, продавших за «пайку» свою веру в коммунистические идеалы. Да и были ли эти идеалы у этих любителей всевозможных кормушек, не знаю, не уверена. Хотя я и пользовалась предоставляемыми нам льготами, мне всегда это было очень тягостно. Проходить без очереди в кассы кинотеатров перед глазами ждущих возможных билетов на дефицитный кинофильм молодых любителей кино было стыдно. И никакие ссылки Володи на отсутствие времени и загруженность работой не помогали…Зрелище недостатков советской жизни из окна казенной черной «Волги» быстро размывается. Получение благ и преимуществ-ничего лучшего советская система не придумала. Кнут и пряник оказался в системе несвободы самым действенным оружием.
После рождения сына Алеши в 1966 году нам предложили большую 3-комнатную квартиру, пансионат на Клязьменском водохранилище на все лето, очень удобный. Все это составляло предмет гордости моей свекрови, и …делало меня все более и более несчастной. Мне было стыдно перед моими товарищами по работе, я чувствовала себя предательницей, участвуя в дискуссиях на политические темы. Поддерживаю диссидентов, а сама… Мои родители относились ко всему, что происходило, с большим осуждением. Несмотря на то, что с удовольствием ели «партийные» сосиски. Володя ездил в служебные командировки в соц. страны, зимой мы с ним катались на горных лыжах. Я с удовольствием работала. Играла в теннис, словом -день катился за днем, и я не очень задумывалась ни о прошлом, ни о будущем.
Вспоминаю одно из посещений Посольства Северной Кореи. Я была приглашена на прием вместе с мужем уже и не помню по какому поводу. Я редко посещала такие приемы, не любила бессмысленное времяпровождение, да и всегда очень была занята и детьми, и работой. Андропов сидел почти напротив меня и с большим интересом на меня поглядывал. Мы встретились так близко впервые. Меня ему не представили. На приеме присутствовало человек 20. По-видимому, это были сотрудники из отдела Андропова и МИДа, связанные по работе с Северной Кореей. Некоторых я знала. С женами было несколько человек. Андропов был один. Я чувствовала себя очень смущенной, так как практически первый раз была на ужине в посольстве в столь «узком» кругу. Володя сидел рядом с Андроповым, поэтому я не могла обращаться к нему за объяснениями, как следует себя вести. Ужин сопровождался многочисленными тостами хозяев-посла и каких-то важных гостей из Кореи. Я не знала, могу ли я ставить рюмку недопитой после тоста за Брежнева и Андропова, который при этом еще и пристально смотрел на меня без тени улыбки. Почти сразу же захмелела, кажется и приехала-то сразу после работы, так что еще и голодна была. Мне казалось, что Андропов внимательно наблюдает, допила ли я за его здоровье. Затем было предложено продолжить беседу за кофе в другом помещении, и все стали вставать из-за стола. Все, кроме меня…Я пыталась встать, но ноги казались свинцовыми. Смущенный Володя помог мне подняться. Остаток вечера совершенно не помню. На следующий день Володя рассказал мне, что Андропов подробно его обо мне расспрашивал. Все последующие разы я старалась под любыми предлогами отказываться от приемов. Один раз даже специально уехала в командировку, чтобы не ходить на какой-то важный прием. Меня спасала моя профессия. Слово "физик" почему-то действовало на власть, как что-то очень трудное, важное и почти для них недоступное. И часто это выручало меня от светских предложений.
«Товарищи! Нам всем известно о назначении Ю.В. - председателем Комитета Г.Б. при Совете Министров СССР. В связи с этим мы и собрались сегодня. Коллектив нашего Отдела, сложившийся и работавший все эти годы под руководством Ю. В. хорошо знает его высокие качества большого и принципиального партийного руководителя, его замечательные личные душевные достоинства. Мы глубоко благодарны Ю. В (Я уверен, что все товарищи разделяют это мнение) за ту большую школу, которую коллектив нашего отдела проходил за минувшие 10 лет совместной работы. Конечно, мы все искренне сожалеем, что нам приходится расставаться, но, вместе с тем понимаем всю значимость решения ЦК КПСС о назначении Ю. В. на этот высокий пост. Мы не сомневаемся, что на новом месте Вы, Ю. В. будете пользоваться таким же глубоким уважением товарищей, как и в нашем коллективе. Позвольте мне от имени всех помощников и работников отдела ЦК КПСС горячо и сердечно поздравить Вас с новым назначением и пожелать Вам дальнейших успехов в работе, доброго здоровья и большого человеческого счастья!»
Эта поздравление было написано и зачитано Володей, в ту пору не только помощником Андропова по отделу, но и секретарем парторганизации отдела, которой Андропов был подчинен и где он платил партийные взносы. Я помню, как смеялась над существованием партийной организации в ЦК КПСС. Иногда по телефону его друзья шутили: «Позови своего дважды партийного мужа».
Это ужасное событие произошло в июне 1967 года. Очень взволнованный Володя позвонил мне по телефону и попросил выйти во двор института. Кратко сообщил о случившимся, и спросил мое отношение к тому, что Андропов переходит на работу в КГБ и может предложить ему остаться помощником по работе в ЦК. Я была в шоке. От одного слова «КГБ» мне уже становилось плохо. Я умоляла мужа попытаться перейти на другую работу. Расстались в страшной тревоге. За все в этой жизни надо платить. И вот она расплата-наступила.
Попасть на работу в ЦК было трудно, почти невозможно, и только по рекомендации, а уйти-еще сложнее, особенно для тех, кто занимал определенное положение. О сложности ухода из ЦК помню рассказ Володи об одном работнике, которого, как специалиста пригласили на работу в ЦК, но он вскоре понял, что ему это не по сердцу. Пытался уйти, но безуспешно. И не знал, что сделать. Его товарищ, кажется психиатр, предложил ему следующее: «Возьми медный большой таз для варки варенья потяжелее и носи с собой вместе с портфелем-дипломатом, а на все вопросы отвечай одно и тоже: «Надо». Работник так и поступил. При первом же приходе на работу с тазом, когда все окружающие стали его спрашивать: «Зачем это ты таз притащил с собой на работу?» он мрачно отвечал: "Надо". Через день его вызвал начальник и услышав тот же ответ, предложил взять отпуск и отдохнуть. Услышав отказ, предложил таз больше с собой не носить. Через несколько дней работнику предложили перейти на научную работу в Академию Наук, которую он так безуспешно стремился получить в течение длительного времени.
Помню еще обсуждение получения престижного места в МИДе одним из циковских работников, по должности кажется инструктора. В каком-то центральном парке Москвы этот больной человек стал показывать из-за дерева девочкам некую часть своего грешного тела. Его задержала милиция. Составили протокол и …перевели на хорошую должность в МИД без потери зарплаты. Особым в ЦК было и положение помощников. Помощник был тесно связан со своим шефом, и с уходом последнего из ЦК, оставаться на старой работе было невозможно. С волнением я ждала прихода мужа. «Я согласился стать помощником Андропова по работе в ЦК. Отказаться было невозможно. Андропов пообещал мне, что к его делам в КГБ я отношения иметь не буду, работать буду на Старой площади. Заниматься буду той же работой». Все это оказалось ложью. Через неделю Андропов сказал, что ему будем удобнее, если Володя будет находиться рядом с его кабинетом в здании КГБ. Присвоили звание полковника, сфотографировали в чужом мундире на пропуск. Возможно, что при переходе из ЦК Володя и анкет-то никаких не заполнял. Он считал себя тогда уже таким «большим начальником», что ему казалось, он вне обычного для простого смертного порядка оформления на работу. Помню, как для него было непонятно, зачем он должен был сняться на входной пропуск в форме полковника (взял в долг у кого-то), ведь он ходил в штатской одежде. Ему объяснили, что это для формального оформления зарплаты по штатному расписанию.
После перехода на работу в КГБ я больше не видела Володю ни веселым, ни довольным никогда. Уже через несколько дней после начала работы в здании КГБ на площади Дзержинского Володя мрачнее тучи вернулся с работы и сказал мне: «Там тюрьмой пахнет». Какой-то неприятный запах стал буквально преследовать его, запах плохо проветриваемых помещений, которым пахнет уже не только помещение, но начинает пахнуть одежда, а потом и сам человек. Володя это мучительно переживал. Может думал о расстрелянном дедушке-сельском священнике. Когда в 56 году стали возвращаться из ГУЛАГа знакомые моих родителей, один из них Палибин долго жил у нас. Я помню запах его одежды…
С Владимиром Крючковым отношения не складывались. Смеясь, Володя рассказывал мне, как Крючков стал требовать от него подчинения даже в мелочах, потому что он теперь старше Володи по чину. Владимир Крючков получил при переходе звание генерала. Володя позвал его пообедать в столовую, на что Крючков злобно прокомментировал: «Я буду решать, когда мне приглашать тебя в столовую». Володя не придавал никакого значения разнице в их чинах. Он наивно продолжал себя считать штатским человеком. А Крючкова - своим товарищем. Ведь они так давно работали вместе. Я впоследствии все старалась понять, когда у Крючкова появилась зависть и ненависть к Володе. Понимаю, что, наверно, с первого взгляда. Этот некрасивый человек был соткан из комплексов. Открытый же мой муж совершенно не понимал этого, советовался с Крючковым по многим вопросам. Крючков был в курсе всех Володиных дел. Помню единственный совместный поход с Крючковым и его женой на какой-то спектакль в Кремлевский Дворец Съездов. Всем своим существом я ощущала неприязнь Крючкова, несмотря на его очень любезные речи, предложения о дальнейших встречах домами и пр. Я любезно поддакивала, но после выхода из театра резко ответила мужу, что мне этот человек не понравился, и ни о каких встречах и речи быть не может. Стояли ли в нашей квартире уже к этому моменту подслушивающие устройства, установленные по приказу Андропова, Крючкова ли, какая разница. Как теперь стало известно из публикаций, в доме моих родителей они стояли с 50-х годов. Крючков инстинктивно понял, что я просто не хочу «знаться» с ним и его семьей. Мир этих людей был глубоко чужд мне, враждебен, и мне с большим трудом приходилось сдерживать себя, чтобы не высказываться откровенно. Володе было некомфортно с такой женой, но со временем он все больше стал ощущать, что семейный очаг становится для него опорой, и перестал требовать от меня соблюдения «приличий». Сам же он все быстрее и быстрее превращался в критика системы. Можно лишь догадываться, что стоило для него жить такой двойной жизнью.
Зимой того же года, получив отпуск, Володя собрался в Австрию покататься на горных лыжах, где уже бывал до этого, работая в ЦК. Хотел повидаться с больным Эрнстом Музиалем. Дипломатический паспорт, да и не один, у него был оформлен. Когда он написал и отдал заявление об отпуске, его неожиданно вызвал к себе заместитель Андропова Семен Цвигун. Он хорошо относился к Володе, давал ему на редактирование свои мемуары и сценарии фильмов про партизан. «Разве, Володя, Вам неизвестно, что все работающие в КГБ сотрудники являются невыездными. Они не ездят заграницу в отпуск, без специального задания». Володя пытался объяснится с Андроповым -безрезультатно. Пришлось ему подчиниться, но обида осталась. Его об этом никто не предупреждал. Отзывы об окружающих его «начальниках» становились все более резкими и нелицеприятными. Помню, вернулся как-то с работы и сказал: «Сегодня у шефа было такое хорошее настроение, и мне удалось решить многие вопросы, на положительное решение которых до этого он все никак не мог дать согласие.»-«Да ты посмотри, какая сегодня прекрасная погода - тепло, солнце-чудесно!» «Какая - же ты, моя дорогая, наивная. Да разве такие люди, как Андропов, способны радоваться таким вещам! Они радуются только тогда, когда получится сделать какую-нибудь гадость или подлость.» И, поглядев на мужа, я отчетливо поняла тогда всю трагедию его ежедневной работы. Что мой муж один мог сделать? Он был окружен людьми, давно потерявшими всякие представления о совести и человеческом достоинстве. С одной стороны, льстецами и подхалимами, с другой-завистниками и недоброжелателями. Вспоминаю, что на Новый 1968 год мы получили более 300 открыток с поздравлениями и пожеланиями счастья и здоровья от совершенно незнакомых нам людей. Нам приходилось бороться с многочисленными приглашениями на всякие вечеринки и юбилеи малознакомых людей. Нам пытались предлагать подарки, которые выглядели взятками. Володя получал какие-то медали, то за «безупречную службу по охране государственной границы», то к юбилеям Советской власти и КГБ. Мы хорошо понимали, что это только формальный статус его положения в КГБ. Следуя советам моего отца, он увлекся идеей «маленькой пользы». Старался помогать людям, обращающимся за помощью к Андропову. Очень много времени тратил на личные просьбы Андропова. От добывания дефицитных лекарств для его больной жены до ответов на письма с просьбами о помощи от каких-то стариков. Некоторые из этих людей, претендующих на родство с Андроповым, были лицами явно «еврейской национальности», чего Андропов, по-моему, смертельно боялся.
И ЦК, и особенно КГБ, были пропитаны зловоньем антисемитизма. По-видимому, Андропов, внешне очень похожий на еврея, страдал от этого в свои молодые годы. Он не переносил анекдоты про евреев. Помню, как по-доброму смеясь, Володя рассказал мне однажды, как министр культуры Фурцева, попросила у Андропова: «Пришли мне для подписания бумаг своего красивого еврейчика». Андропову это не понравилось, он брезгливо поморщился. Для моего мужа национальность людей никогда не играла никакой роли ни в работе, ни в жизни. Я же очень болезненно относилась к еврейской теме. Еще учась в школе, я поняла, что я «другая». До сих пор помню, как наша классная руководительница, учительница географии, по прозвищу «Жаба», на классном собрании при ответе на вопрос кого – то из класса: «Кто такие евреи?» ответила, что: «Евреев у нас несколько» и заставила двух девочек из класса встать, а потом обращаясь ко мне и Тэме Франк-Каменецкой сказала: «А вы почему сидите? Вы же тоже еврейки». При поступлении в МГУ в 1950 году отец предупредил меня, что вряд ли я буду принята, какие бы отметки на экзаменах я не получила, т.к. хотя по паспорту я – русская, всем на физическом факультете известно, что я его дочь, а он – еврей. Для евреев пути в Университет почти не было. О том, что я «жидовка», я узнала от одной наивной девушки, которую наняли из деревни в Тульской области, мне в помощь после рождения дочери. Так, по ее словам, меня называла моя свекровь, когда я уходила погулять с ребенком. Эта «жидовка» опять сделала что – то не так…Последовал разрыв отношений со свекровью, потом примирение со слезами и восстановлением мира. Моя свекровь с ярко выраженной «нерусской» внешностью, унаследованной от матери – гречанки из Севастополя, очень огорчалась, когда не улицах Москвы ее обзывали «жидовкой»: «Я всегда без вины виноватая!» Но я ее быстро перевоспитала. А КГБ не перевоспитаешь.
Мне по наивности казалось, что все управляющие страной структуры состоят из людей, делающих общее дело. К моему удивлению это оказалось далеко не так. Мне пришлось лечиться в Кремлевской Загородной больнице и лежать в отделении, где больные лечились долго и успевали познакомиться и даже подружиться друг с другом. «Номенклатурные работники» разных ведомств ненавидели друг друга и почти не общались. «Спецы» высокого уровня из Совета Министров ненавидели работников ЦК Партии, от которых зависело принятие решений. Работники ЦК и спецы вместе смеялись над членами Верховного Совета, называя их «никчемными пешками». И все вместе высказывались критически о действительности, и смеялись над Брежневым. У всех этих ветвей власти были разные по значимости привилегии, разные пайки, столовые, санатории и пенсии. И, конечно, разные возможности.
При переходе из ЦК в КГБ нам пришлось просить Андропова об одолжении оставить нам старую поликлинику, где мы уже привыкли к детским врачам. Без просьбы Андропова этот вопрос нельзя было решить. Нас должна была уже обслуживать поликлиника для высшего командного состава КГБ. Столовую в Доме на Набережной отменили. Продуктами мы стали снабжаться с «базы». Утром надо было позвонить, назвать свою фамилию и на следующий день заказ доставлялся домой. Спрашивать: «Что у вас есть?» не полагалось, т.к. за этим всегда следовал ответ: «А что Вы хотите?» Отказа не было ни в количестве, ни в ассортименте. Мое воображение было весьма ограниченным. Лимитировали только деньги. Конечно, я помогала родителям и друзьям.
Вот один из примеров нашей жизни о том времени, когда Володя работал в КГБ. Для поездок на дачу мне очень были нужны резиновые сапоги. Достать их у меня никакой возможности не было. Магазины были пусты, а если что и «давали», это требовало времени для стояния в очередях, которого у меня никогда не было. Мое нытье надоело Володе и он, вздохнув, сказал, что «попросит Ивана Ивановича». На мой вопрос, кто такой Иван Иванович, Володя объяснил, что это человек из их канцелярии, ведающий хозяйственными делами. В тот же день Иван Иванович позвонил мне и любезно спросил: «В чем проблема, Наталья Александровна?» Я, смущаясь, объяснила, что не могу достать резиновые сапоги.
Ответил, что это не проблема, и пообещал заехать за мной и отвезти меня туда, где «все есть». Я думала, что это 200-я секция ГУМа, где иногда Володя бывал, сопровождая каких-либо важных «друзей» ЦК КПСС из соц. стран. Там продавались иностранные товары, получаемые ГУМом, но, конечно, без всяких очередей. Но Иван Иванович повез меня на оптовую базу. Я до этого никогда не видела такого количества всяких товаров, в основном иностранного производства. Среди стеллажей с полками ходили какие-то люди. Иван Иванович предложил мне не спеша все рассмотреть и выбрать все, «что захочется». Я выбрала первые же мне понравившиеся сапоги и разыскала Ивана Ивановича, объяснив ему, что выбрала и готова заплатить за покупку. Иван Иванович очень расстроился, поглядев на мой скромный выбор: «Что же Вы так слабо. Не стесняйтесь, выбирайте, что нравится». Может быть я бы и решилась выбрать что-то еще, мне многое нравилось и очень хотелось иметь, но вспомнила грозный приказ мужа «только то, что необходимо», и отказалась. Раз просила резиновые сапоги, только они были мне разрешены. Иван Иванович попросил меня разрешить присоединить к заказу «для тов. Тихомирова, помощника Ю. В. Андропова» еще три кожаных пальто для семьи Ивана Ивановича. Я не решилась отказать ему в этом. Оказалось, что покупку не надо оплачивать на базе. Поинтересовавшись, какой обувной магазин мне удобнее, подобострастно услужливый товаровед предложил мне зайти на следующий день в «Дом обуви» на Ленинском проспекте. Там мне выдали в запечатанном виде мой заказ где-то в подвале, после того, как я оплатила свою покупку в кассе. Представляю, сколько дефицитного товара для друзей, для нужных людей или для перепродажи получал Иван Иванович, да и директор этого магазина. Ведь таких, как я, у Ивана Ивановича было немало. Больше к нему я с просьбами не обращалась, несмотря на его звонки и заманчивые предложения, а от Володи покупку кожаных пальто Иваном Ивановичем скрыла, боясь гнева мужа и неприятностей. Но по всей видимости это было обычным делом.
Володя стал обслуживаться в каком-то ателье на Кутузовском проспекте, где кроме заграничных пальто и костюмов, которые тут же подгонялись по его фигуре, можно было приобрести шляпы, галстуки и белье. Я тоже получила право «обшиваться» в дефицитном ателье, где меня очень любезно встречали, всяких заграничных тканей было очень много, но стиль сшитого был столь ужасен, что я сразу становилась похожа на члена райкома. По-другому опытные закройщицы шить не умели… Отсутствие индивидуальности делало все сшитые вещи лишенными всякой элегантности, и я поняла сразу - это мне не подходит.
Вместо пансионата на Клязьминском водохранилище для летнего времени нам предложили отдельную дачу. Володе стоили большого труда отстоять пансионат на лето. Нам уже он не полагался. Володины друзья по ЦК стали общаться с нами «с опаской». Перестали приглашать поиграть в волейбол, что они часто делали после работы. Волейбол был в те годы популярной «партийной игрой». Сейчас таким стал теннис.
Единственной и большой радостью для нас была возможность читать замечательную литературу. За небольшой отрезок времени мы смогли прочесть все, или почти все, что составляет сейчас достояние российской литературы, а тогда было запрещено к публикации в СССР. В КГБ с грифом «Секретно» или «Рассылается по списку» эти книги можно было брать домой. Так мы прочли нашу замечательную классику: Бунина, Набокова, Замятина, Солженицына, всех и не перечислишь. Добавьте к этому многие иностранные журналы, и секретные сводки обо всем, что происходит в СССР в течение каждого дня. Сложностью для меня было не давать прочесть эти книги друзьям, не делится с ними восхищением от прочитанного. Родителям своим я все-таки читать давала. Было очень интересно, что в 70-х годах я смогла получать те же книги для прочтения за деньги (по моим воспоминаниям: 1 ночь -1 рубль) в ксерокопиях или перепечатанные на машинке на папиросную бумагу в затертых копиях. По всей видимости кто-то в КГБ догадался таким способом зарабатывать деньги. Потеря возможности читать книги для меня была наиболее болезненной даже на фоне всех грядущих неприятностей в нашей семье.
Наверно, мы бы привыкли к такой жизни. И стала бы я, наверно, действительно «полковничихой» или даже «генеральшей», «кгбешницей», как меня с отвращением называла мама. Я часто слышала: «А где наша кгбешница»? «Полковничиха» еще не приходила?» Может быть я бы даже полюбила вкус закройщиц из привилегированного ателье… Но судьба распорядилась по-другому.
Очень хорошо помню жаркое лето 1968 года. Мы живем с детьми и двумя няньками в пансионате на Клязьминском водохранилище, куда после работы каждый день меня привозит, а утром отвозит на государственной машине один из двух сменных шоферов. Иногда приезжают и остаются ночевать мои или Володины родители. Володя очень занят, часто не приезжает, бледен, угрюм, неразговорчив. Я многократно спрашиваю его, не болен ли, т.к. необычное поведение мужа тревожит меня. Но работа, забота о детях, устройство быта, занимают почти все мое свободное время. К тому же в пансионате все так удобно-привозят заказы с продуктами, в столовой вкусно готовят, на территории пансионата есть прекрасные корты, на которых вечерами можно найти хорошо играющих партнеров, дети здоровы и ухожены. А водохранилище такое чистое, вода в нем такая теплая, и вечерами я все плаваю и плаваю …Но что-то уже тяжелое, пока еще неразгаданное, уже смущает меня…
Мое подозрение, что что-то происходит и Володя от меня это скрывает, родилось на обычном семейном ужине, на кухне в доме моих родителей, где после работы мы собрались, как всегда, все вместе. В этот вечер моя тетя, очень радостная и взволнованная, сообщила нам, что получено разрешение на ее командировку в Прагу. Сестра моей матери Лидия Григорьевна Кваша всю свою жизнь занималась любимой петрографией, была в этой области экстраспециалистом. Семьи своей не имела, большую часть своей жизни провела в геологических партиях. Жила с моими родителями. С 60-ых годов она стала изучать и систематизировать метеориты. Работала до последних дней в Комитете по метеоритам Академии наук и заведовала коллекцией метеоритов в Минералогическом музее. В 1966 году при исследовании одного из метеоритов, Лидия Григорьевна обнаружила в его составе минерал, содержащий воду в его кристаллической структуре. Она многократно проверяла и перепроверяла свои результаты, боясь ошибки, и только после этого опубликовала свою статью об этом открытии. Ее результаты в то время стали сенсацией. Сейчас уже обнаружен с десяток образцов метеоритов с кристаллической водой.
8 августа 1968 года в Праге должен был состояться Международный Геологический Конгресс, на котором тете Лидочке было предложено сделать доклад об ее открытии. Мою бедную незамужнюю непартийную тетю Советская власть никогда не пускала за границу. И вдруг, к нашей радости, не только разрешение на поездку получено, но она даже едет в составе делегации за государственный счет. Она сможет повидать мою сестру Таню, ее только что родившуюся дочку Сашу. Как все радовались! Все, кроме Володи… Ко всеобщему недоумению, Володя, подняв глаза от тарелки с супом, тихо и мрачно произнес: «Лидия Григорьевна, я прошу Вас отказаться от поездки. Не надо Вам ехать в Прагу». Все были в полном недоумении, но Володя, ничего не объясняя, продолжал настаивать на своем, все более и более мрачнея. Мы, конечно, были в курсе всех последних международных новостей, знали о тяжелых переговорах между СССР и Чехословакией, были полностью на стороне чехов в их попытках изменить, улучшить систему до «социализма с человеческим лицом». Все друзья моей сестры Тани и ее мужа Иржи активно в этом участвовали в своих научных институтах, в своих лабораториях в Праге, стараясь привести к власти людей более молодых и современных, избавится от старых консервативных партийных кадров в науке. Но только один Володя знал, что вопрос об оккупации уже решен Политбюро ЦК КПСС. Но поделится этим страшным секретным решением власти не мог, даже с нами, самыми близкими ему людьми. Смеясь над опасениями Володи, мы стали обсуждать подарки для Тани и ее семьи, собирать Лидочку в необычную для нее дорогу. Что-то надо было купить из одежды, я же взялась отгладить ее единственный нарядный костюм, в котором ей предстояло сделать доклад, словом, делали все, чтобы облегчить тете Лиде ее первый и такой для нее важный выезд «за границу».
(окончание следует)
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer9/Tihomirova1.php
