На стихи Эстер Рáаб (иногда встречается Раб) долго никто не писал музыку. Они были слишком шероховаты. Малоромантичны. Ни на кого не похожи. Оказалось, они просто ждали своего часа. И мелосу подчиняются…
Если каждый человек – целый мир, то тем более человек одаренный, часто странный, почти всегда сложный. Но если мы одной эпохи и одного жизненного пространства, нам легче если не принимать, то хотя бы понимать «своих» поэтов, музыкантов, художников. Годы идут, и незаметно вчерашнее близкое становится далеким, и жившие в начале века двадцатого – в конце его, а тем более уже в новом столетии и тысячелетии удаляются от нас все дальше и дальше, становясь частью истории. А бывает и наоборот, не понимали, не замечали, не принимали, поэта давно нет, и вдруг к его творчеству и к нему самому появляется интерес…
Эстер Рааб
Жила на свете женщина по имени Эстер Рааб. Родилась на земле Израиля, когда государства еще не было. Бялик и Черниховский, Рахель и Леа Гольдберг, Натан Альтерман и Авраам Шлионский – почти все писатели и поэты, начинавшие творить новую литературу на иврите до возрождения государства Израиль, были родом из других мест, откуда и мы сами. Женщины-поэты: Рахель родилась в Вятке, Йохевед Бат-Мирьям – в Белоруссии, Леа Гольдберг приехала из Литвы, Мирьям Ялан-Штекелис из Кременчуга, Зельда из Чернигова, Элишева из Рязани, Хана Сенеш из Венгрии… Кое-кто среди них учил иврит с малолетства дома или в школе, но для каждой если не язык, то природа страны Израиля, климат, запахи, краски – всё это на первых порах было экзотикой.
Эстер Рааб была первой женщиной-поэтом, родившейся на земле Израиля.
У нее как будто все органы чувств иные: зрение, обоняние, осязание, слух, вкус. Она – поэт, росший и выросший среди каменистых пространств, обжигающих ноги песков, знающий только по книгам про бескрайнее желтое море пшеницы, про густые лиственные леса и широкие реки...
Ну, кто еще так скажет: «капот реглаим ракот ке-ядаим», что ступни ее ног гладки (мягки, нежны) как ладони? И при этом она в семи словах создает образ женщины, которая неспешно ступает по раскаленному песку, будто, если использовать медицинский термин, пальпирует, то есть прощупывает его (от глагола: лемашеш)…
Но когда вчитываешься в строки Эстер Рааб, к тебе приближается ее мир, ее земля, ее физическое и душевное самочувствие в данном ей пространстве, и постепенно видимое и любимое ею уже не кажется слишком странным, чужим. Ведь поэзия это всегда мир чувств, мир взаимоотношений человека с другим человеком, с природой, поиски смысла жизни и своего места в ней. А в мире чувств и страстей мало что меняется, но выражает их каждый по-своему, бывает, что и сравнить не с чем.
Нравились ей прежде всего люди Второй алии (1904-1914), типа Иосифа Трумпельдора. Когда и она, как и все, завороженно смотрела, как он управляется с одной рукой, связывая и поднимая тяжелые связки снопов, он поднял и ее саму…
Она еще многих застала в живых, хотя развитие ее личности пришлось на более позднее время, на период Третьей алии (1919-1923). Маня Шохат, к примеру, приезжала к ним домой, и отец вел с ней беседы по-немецки. А поэты, писатели и художники, некоторые станут ее друзьями, прибывшие в Эрец-Исраэль издалека, даже, если они и изучали иврит в детстве, между собой часто говорили на русском, немецком, идише. Но они переучивались, овладевали современным ивритом, окунаясь в новую среду порой как в ледяную воду, что-то ломали в себе, но в творчестве сохраняли – сознательно или бессознательно – традиции другого культурного, литературного и художественного мира… Эстер стала понемногу понимать русский язык, выучила французский, общалась с людьми, читала книги, но никаким и ничьим влияниям не поддавалась.
Впрочем, условия жизни были таковы, что ни литература, ни культура не рассматривались даже второстепенной задачей. Важнейшим делом было выжить, заселять страну, строить ее, каждую пядь земли отвоевывать: у песков, у малярийных болот, а отвоеванное защищать. Так ведь возникли первые поселения.
Так появился и будущий город Петах-Тиква (Врата надежды). А Эстер Рааб была дочерью одного из основателей этого города.
Первыми словами, произнесенными Эстер Рааб, были има и аба, а не мама и папа. Пески, болота, верблюды, ослы, колючки – почти библейский пейзаж начала двадцатого века был её пейзажем. Может, потому и с библейскими пророками и царями она общалась на равных, они ведь были земляки, из этих же мест. Эстер чуть ли не с детства вела дневник, рано поняла, что она не такая, как все, кто ее окружал, она – поэт. Размышляла об увиденном, прочитанном, услышанном, считалась образованной девушкой, но хотелось собственного яркого бытия, и она скоро начнет менять места проживания – Дгания, Бен-Шемен, Египет, Тель-Авив, снова Петах-Тиква, потом Тивон… Будет влюбляться (если может выбирать мужчина, то может и она, женщина!), но страдать, потому что ее любят не те, в кого влюбляется она сама… Сила ее чувств, ее независимый нрав, дух противоречия, ее хлесткие, беспощадные оценки близких людей иногда могут даже покоробить слух и смутить душу читающих ее дневники и некоторые рассказы.
Рааб Иеhуда и Лея (в девичестве Шенбергер), родители Эстер
Отец Эстер, Иеhуда Рааб (1858-1948), был родом из Венгрии. Рослый, плечистый – бывали, порой, и в галуте такие могучие еврейские парни, – он хоть и рос в религиозной семье, ещё в Венгрии научился скакать на коне, стрелять из ружья, фехтовать, впрочем, там же он изучал и сельскохозяйственные науки… И почти все эти знания и умения пригодились ему на новом месте…
Ждали дилижанса, который повезет их, всю его семью, с морского побережья в глубь Земли обетованной – из Яффы в Иерусалим. Но по дороге могли и ограбить, поэтому собирали одновременно побольше путников. Иеhуда, 18-летний тогда парень, ждать не хотел и пошёл пешком. Поднимался в Святой город с трепетом в душе.
Дело было в 1876 году. И когда мечта его, казалось бы, осуществилась, он почувствовал себя в таком захолустном галуте, какого не знал даже в своей венгерской деревне Сент-Иштван, ибо семья оказалась в самой гуще ортодоксального еврейства. Элиэзера, отца Иеhуды, это устраивает, пусть, но сам-то он приехал строить, пахать, приближать «светлое будущее». Временно приходилось помогать отцу в сыроварении и продажах… Когда узнали, что кроме иврита он знает и немецкий и венгерский языки, сразу предложили работу в банке. Но как только была организована первая группа желавших поселиться возле арабской деревни Умлабас, что километрах в 15 от нынешнего Тель-Авива, Иеhуда Рааб оказался среди этих пионеров-первопроходцев. А места были болотистые, малярийные. Но именно он, Иеhуда Рааб, проложил тут первую борозду…
Давайте уточним, сделаем более объемной предыдущую фразу:
В 1878 году, ещё до первой алии (до 1882), до «билуйцев», Иеhуда Рааб проложил первую борозду в мошавé, которая станет городом с величественным названием «Врата надежды» – Петах-Тиква!
Отец был для Эстер эталоном человека, с ранней юности преданного не только идее, но и конкретной цели для самого себя – победить эти пески, камни, болота, все уметь – обрабатывать землю, разводить скот, построить для евреев сильную и цветущую страну. И всему этому обучал каждого, кто хотел учиться, и обязательно своих детей. «Благословенны руки твои, что сеяли зимним утром, под пение скворцов… Руки, что подняли лозу винограда и вырастили эвкалипты – флаги по берегам Яркона…Руки, что умели взнуздать коня и крепко держать винтовку – отгонять врага от лачуги своей – царящей тут над песками и колючими травами…»[1]
О, она гордилась тем, что ее отец поднял тут первый пласт девственной земли, целинной, как мы называли такую землю, когда ездили студентами в Сибирь да Казахстан, и что ему доверили вырыть первый колодец… «Он был мне, – писала она, – не только биологическим отцом, но и духовным, мы понимали друг друга молча, без слов». Не было ни игрушек, ни цветных картинок, ни книжек для детей, но Эстер просыпалась и часто находила от отца записку с рисунком. Потом она скажет, что родители соседских детей человека рисовали, приделывая к нолику четыре палочки.
И я понимаю, ведь помню: точка, точка, запятая, вышла рожица кривая; ручки, ножки, огуречик – получился человечек… А Иеhуда рисовал и зверей и людей, и очень похоже. Один рисунок хранится сегодня в музее Петах-Тиквы. И говорят, что первый герб города нарисовал тоже он. Но самое поразительное, почему-то никто этого не отметил: Иеhуда Рааб (Бен-Эзер), прожив 90 лет, скончался 27 мая 1948 года, то есть он дожил до исполнения своей самой главной мечты, ведь Давид Бен-Гурион провозгласил создание независимого государства Израиль 14 мая…
Впрочем, ни любовь к месту, ни к отцу не помешали ей бросить и то и другое, бунтарка, в 1913 году она удирает из дому и присоединяется к группе Дгания, ставшей первым кибуцем в стране. Но тут началась Первая мировая война, и ей пришлось вернуться в отчий дом. Через год её видели на цитрусовых плантациях Нес-Ционы, трудилась в Бен-Шемене, оттуда – снова домой. Где бы она, молодая, ни странствовала, все-таки возвращалась домой… Как и ее отец, не боялась никакого труда, в том числе и физически тяжелого. Жизнь была суровая, без конца изматывала малярия, не хватало продуктов. И в поле и в хлеву труд многочасовой, ручной, летом – под палящим солнцем… Поэтому и стихи ее, особенно первые, – колючие, сравнения звучат для нас непривычно, образы, на наш слух, мало поэтичны, как изделия из грубой глины или неотёсанного камня, всё шершаво.
Петах-Тикву называли матерью мошавóт – эм а-мошавот. Мошава – это поселение или колония. Зихрон Яаков, Ришон Ле-Цион, Рош Пина, Реховот, Хадера – все придут, все поднимутся потом, первой была – до всех мошавот – Петах-Тиква.
Эстер Рааб, 1933 г.
В 1919 году учительницей снова вернулась в Бен-Шемен, а в 1921, уже в Петах-Тикве, стала свидетельницей кровавых событий: арабские погромщики свирепствовали вовсю, сначала в Яффо, потом и в Реховоте, Петах-Тикве, Хадере… 47 евреев было убито, в том числе писатель Йосеф Бреннер, 146 ранено. Вот когда отцу Эстер пригодилось его умение держать в руках винтовку… Человек земли и солдат в её обороне. Она поведает об этих событиях, но не скоро, лет через 50, в рассказе «Весна 1921 года в Петах-Тикве». Кстати, оставил свои интересные воспоминания и отец, книга его вышла в свет в 1956 году.
Позднее, давая редкие интервью, она настаивала, что именно стихотворение «Отцу» было первым её стихотворением, а критики называли первыми другие стихи, Мне думается, что она, как Ахматова, как наша Двора Барон, в какие-то периоды жизни сознательно строила свою литературную биографию, и хотя по её же дневникам чётко устанавливается год её рождения – 1894, в некоторых изданиях, даже в Краткой 4-х томной энциклопедии годом рождения назван 1899.
Эстер Рааб и ее первый муж Ицхак Грин в Египте
Не сиделось ей подолгу нигде. В том же 1921 году она едет в Египет, в Каир, к сестре отца, тете Тове. Постоянно общаясь там с кузеном Ицхаком (Изаком) Грином, и видя, что он ее любит, Эстер, человек быстрых решений, выходит за него замуж. Прожили они в Каире четыре года, до 1925-го. Он любил ее, а она? По дневнику судя, она беззаветно и безответно любила его брата Авраама-Хаима, но тот едет в Бейрут изучать медицину, а по возвращении женится на другой и отправляется работать врачом в Цфат… Неужели месть? Пишут, что в поздние годы, когда ни того ни другого давно не было в живых, Эстер тепло отзывалась о своем муже Ицхаке. Сумела оценить? А пока что они возвращаются из Египта, решив строить дом в Тель-Авиве. Грин был богат. Кто-то прислал к ним талантливого архитектора Зеэва Рехтера, бывшего одессита. «Заказчики» вели речь о трех комнатах и большой террасе. Рехтер молча чертил что-то на их глазах, весь его облик, движение рук произвели большое впечатление на Эстер. Ушел, потом вернулся с чертежом на 7 комнат и огромной террасой. Восторг! Два этажа в форме двух кубов – один на другом, на обоих уровнях – по ширине стены – террасы. Вилла темно-вишневого цвета строилась с 1927 по 1929. Племянник и биограф Эстер Рааб, сын любимого брата Беньямина (сестер у Эстер не было, только три брата), Эхуд Бен-Эзер в книге «Дни медовые, дни полынные» (1998) называет эту виллу «Красный дом в золотых песках». Насчет фамилии Бен-Эзер: это Иеhуда Рааб в память своего отца Элиэзера в 1922 году сменил имя Рааб на Бен-Эзер, многие в семье это приняли.
Рисунки Эстер Рааб
Эстер осталась Рааб.
После публикаций в журналах отдельных стихов вышла, наконец, ее первая книга. Само за себя говорит и ее название – «Кимшоним» («Терновник»). «Спрячу в песке своё лицо – Так верблюд ищет пропавший след»… Поэт Авот Иешурун, ступив на родную землю, решил ногами изучать язык зыбучих песков, ходить по ним босиком. У Эстер таких проблем не было – она родилась с этим знанием. В литературных кругах признавали смелый стиль ее самовыражения, самобытный сочный иврит, необычную в женщине свободу и силу духа, подкупало ее мало кому доступное, почти чувственное слияние с этой дикой для большинства природой, она же знала по имени каждый цветок… Все это так, но у книги успеха не было. И это наложило отпечаток на всю ее дальнейшую творческую жизнь, даже судьбу. Однако работать она не переставала.
Эстер Рааб. Избранное. «Змора», 2008
С ней охотно дружили, особенно в тот период, когда она жила в своем «красном доме» среди золотых песков. Эстер всех принимала радушно. Сюда приходили поэты Авраам Шлионский, Натан Альтерман, Лея Гольдберг, при этом она не скрывала, что не любит их «галутную» поэзию. А друзья-художники ее «изображали» – сохранились портреты, сделанные ими. Нахум Гутман, приходя вместе с женой Дорой, устраивался в сторонке и писал «этюды с натуры», бывали и Хаим Гликсберг, и Циона Таджер. Циона – единственная среди них, как и Эстер, уроженка Израиля, и лишь она одна пережившая поэтессу… Каждый был личностью. Незаурядные люди, увлекательные беседы, сама Эстер назовет этот период жизни «веселым».
Шутливый портрет-маска (гипс) Эстер работы Нахума Гутмана
Но после смерти мужа Ицхака Грина осталась она в Тель-Авиве одна, богатая вдова в огромном доме, куда раньше стекалась вся богема. Первое время люди еще приходили. Потом вдруг полное забвение. Ни мужа, ни ребёнка, ни живой души, ни единого весёлого звука. Пройдет время, она доверится судьбе ещё раз, вторично выйдя замуж за художника Арье Элвила, но этот брак вскоре расстроится. Нет у неё уже и материального достатка. Всё как-то растаяло, ушло, как будто прежнюю жизнь песком поглотило. Один друг оставался у неё – брат Беньямин. Но в 1966 году и его не стало.
Эстер же ни за кого не держалась, а если влюблялась, удержать мужчину не умела, возможно, из-за своей гордыни. Чувствовали, что эта женщина их сильнее?
Во вступительной статье к сборнику стихов израильских поэтесс «Я себя до конца рассказала» (1990) Авраам Белов пишет: «Критика сразу обратила внимание на то, что в стихах Эстер Рааб нет обычной для женской поэзии мягкости, материнской сердечности, интонаций сострадания…» В стихах Эстер Рааб редко чувствуешь, что писаны они женщиной. Знаешь это, но не чувствуешь. Белов продолжает: «Стих её, крепко сколоченный и вполне материальный, демонстрирует характер, силу, независимость, подчас даже с элементами агрессивности. В некоторых её любовных стихах женщина, а не мужчина задаёт тон, командует, навязывает свою волю:
«Всю ночь за собой, по трудным дорогам, / В цепях неразрывных тебя волочила»… С налёту прочиталось «всю ночь за тобой по трудным дорогам», так естественно читать от лица женщины-поэта, но нет: «Всю ночь за собой» она его «волочила». И почему-то возникает образ русской женщины, всё тянущей на себе: тяжкий труд, семью, мужа-пьяницу…
Портреты самой Эстер Рааб не всегда вяжутся с обликом, встающим со страниц её книг. Иногда такой домашний вид на снимках, как если бы только и дел у неё, что полить свежий росток, испечь пирог с капустой да утереть детишкам носы… Почему с капустой, какие в Израиле пироги с капустой? Да потому что у неё на удивление славянский тип лица и тёплый, мягкий взгляд, может, украинка или белоруска.
Эстер Рааб. И малый росток – в радость
Любопытно, говорили ли ей это при жизни? Цви Арад, поэт и переводчик, знавший ее при жизни, сказал мне, что я права, ее облик никак не вязался с ее стихами.
«Ты будешь так меня любить, / Что твое сердце будет ежедневно разрываться, / Ибо не стану подругой твоей навсегда»… Его, а не ее сердце будет разрываться от любви. Мятежная, своенравная, к нему – требовательная, себя – заранее прощающая, ибо она – выбирает.
И выбирает Она – величавая – царя Давида: «Семь раз окунусь в море / И пойду навстречу другу моему Давиду»… Так вот, запросто, раз любимый, то просто «мой Давид». И подруги у нее рангом не ниже: с пророчицей Деборой (на иврите Двора а-нэвия) сядут они под пальмой выпить чашечку кофе... И о чем же она - со своими собеседниками? – ну, не о шляпках же, «аль а-мильхама вэ-аль а-hагана» – о войне и обороне! Уважала тех, кто умел постоять за себя, свои взгляды, за силу духа…
Эстер хотела быть и была похожей на свою Дебору, а плата та же – одиночество: не всякий может запросто сесть за стол, чтобы выпить кофейку с женщиной, чувствующей себя на равных с библейскими героями. Кого из женщин-поэтов поставить рядом? С таким вот не женским взглядом? Разве что Эльзу Ласкер-Шюлер: «Я – Давид. Ты – товарищ мой по играм»! Вот и у нее так же всё предметно, осязаемо, полно энергии. Мужской энергии... Слабость, покорность ненавидела. Не любила свою тёзку царицу Эстер, правда, не за то, что жила в галуте, который не вызывал ее симпатий, а за то, что во всём была покорна, послушна.
Но как получилось, что она начала вообще писать, печататься?
«Две вещи сделали меня поэтом, – скажет она, – дикая природа и прекрасные учителя. Синее небо над Петах-Тиквой дало мне всё. Природа была восхитительна, первобытна, и гармония царила между средой и человеком…» – эти слова записал ее друг писатель Реувен Шохам (Голос и портрет. Хайфа, 1988). Два человека посвятили много лет исследованию жизни и творчества Эстер Рааб: Реувен Шохам и уже упомянутый выше племянник поэтессы, Эхуд Бен-Эзер.
О, одиночество – с детства знакомое для нее состояние, в пожилом возрасте оно стало почти невыносимо. И вдруг радость! В ее жизнь ворвался молодой Реувен Шохам. Написать серьезную работу, монографию о поэзии Эстер Раб, предложил ему университетский профессор Гершон Шакед. Монография Шохама вышла в 1973 году. Реувен ее много интервьюировал. Эстер, увлеченная собственными воспоминаниями, вниманием к ней молодого ученого, и сама как будто ожила, снова стала писать стихи. И прекрасно! Но для него ее привязанность в какой-то момент стала обузой, не могло быть иначе. Он учился, работал, делал карьеру. Доктором наук Шохам стал еще при ее жизни, потом станет и профессором. Среди ее бумаг нашли фотографию красавца типа Жана Маре да еще с обнаженным торсом. Бремя страстей человеческих… Но стихи, стихи!
«Как эвкалипт после грозы – усталый и могучий, тебя ещё покачивает ветер… / Лишь до груди твоей / я головою достаю. / Глаза твои высоко, тепло же их – в меня струится»…
Если второй сборник поэтессы («Стихи Эстер Рааб») увидел свет только в 1963 году, спустя 33 года после первого, то именно в последние годы жизни Рааб опубликовала еще два сборника — «Тфилла ахарона» («Последняя молитва», 1972) и «Хемият шорашим» («Шелест корней», 1976).
После ее смерти в 1981 году сразу (в 1982-м и 1983-м) выходят новые книги стихов, публикуется и ее проза, про которую в энциклопедии (КЕЭ) сказано, что она «выразительная и самобытная» и является «значительным вкладом Рааб в израильскую литературу». Самый большой сборник, «Избранное», издан был к 100-летию со дня рождения Эстер Рааб, в нём почти 500 страниц («Змора-Битан», 1994). А послесловие Эхуда Бен-Эзера возвращает нас к тому дню, когда Эстер получила «пропуск» в поэзию:
«Стояла весна. Я взяла с собой на прогулку писателей Якова Рабиновича и Ашера Бараша – они выпускали журнал "hедим" (hедим – эхо, отклики, отзвуки). Оба были веселы, непринужденно болтали, как если бы поддались окружающему их волшебству. И как-то стёрло, размыло границу... Несмотря на разницу в возрасте, а они были намного старше меня, я вдруг, тоже со смехом, вытащила из кармана листок со стихотворением и протянула его Барашу. Он остановился, прочёл до конца и стал очень серьёзным. Его чёрные глаза как-то тяжело опустились на меня. И голосом уверенным и твёрдым он произнёс: «Ты должна писать…»
Если образ отца с годами только набирал силу и власть над душой и думами, то образ матери более чем расплывчат, да его попросту нет. Земля – её мать. И не в переносном поэтическом смысле, а в самом биологическом, будто и молоком она вскормлена Землёю, а не женщиной. Образ Земли-матери, в объятиях которой так хорошо и естественно свернуться калачиком, как в колыбели – это исключительный случай в поэзии. И другие писали об израильской земле, но для одних она была лишь метафорой, образом Матери, к которой возвращаются после дальних странствий на чужбине, и её сравнивали с другой, оставленной Землёй, или же она была родиной-мачехой, пожирающей детей своих. Для Эстер Рааб – она не абстрактный или собирательный образ матери, это сама Мать, и в этом смысле ее мироощущение опять же приближается к библейскому, ханаанейскому… Она вся здесь:
Сердце моё в твоих росах, родина,
Ночью в колючих полях,
В кипарисовых ароматах, во влажных кустарниках
Расправляю я спрятанное крыло…
Дороги твои – песчаные колыбели…
(пер. Р. Левинзон)
Разные они были, не ладили. Мне ее мама Лея симпатична: только 3 жены сопровождали своих мужей на эти жуткие болота, среди них – Лея. И все вынесла, мужу верной опорой была. По ее письму Иеhуде в Париж, куда он был послан для встречи с бароном Ротшильдом, это особая история, можно судить о ее остром уме, культуре изложения мысли. Да, строгая была. Свою дочь не понимала? Видимо, так…
Малышка Эстер и ее папа Иеhуда Рааб, а фигуру мамы Леи она позднее со снимка «уберет»
И тема не-материнства, и тема неслучившейся и несбывшейся любви повторяются то тут, то там. «Всё, что могло случиться, не случилось – такова моя участь… Мои птицы в небе… А облака собьются вместе, несутся прочь и исчезают».
Всё несбыточно, печально. О сне или о несбывшихся мечтах, неосуществившихся желаниях? Горечь. Ничего и никого ни оживить, ни вернуть…
«Я нашла утром в мусорной корзине свой сон, расчесала его золотые волосы и полила своей (как будто шепотом) живой кровью, а он остался вялым листом…»
Почему же и литературная судьба не была особенно удачной?
Она не входила ни в какие группы, ни в какие течения, школы, она ни на кого не была похожа. И о ней мало писали, благожелательно, но мало и редко. Жила обособленно, и творчество её оставалось в стороне от литературной сцены, однако и одинокая, она не обособлялась от жизни, от происходящего вокруг... Я с удивлением читала её стихи, обращённые к таким разным людям, нашим бывшим землякам – поэту Евтушенко и Юлию Даниэлю… Наивно, но в своё время печать так много писала о деле осуждённых в Советском Союзе Синявского и Даниэля, что Юлия израильская поэтесса Эстер Рааб как бы усыновила. Эти стихи даже вошли в сборник «Последняя молитва».
«Твоё имя, иври (не еhуди она его называет, а библейским словом иври из Танаха – Ш.Ш.) – звучит для меня как Весна. Ты молод и чист, и глаза твои как глаза древнего иври – черны и прекрасны. Юлий Даниэль, песнь, трепещущая в твоих жилах, вливается в моё сердце и бьётся в нём. Взойди в Ханаан, подойди к колодцу, вот к этому, древнему. На нём кувшин живительной воды. Утром я поставлю этот кувшин на голову и понесу его навстречу тебе…» (1971). Вот вам чистейший образец понятия цабар – сабра – жёсткий, колючий снаружи и – беспредельная доброта и обнажённое навстречу (кому? – кому-то) сердце! Но любовь только взаимная или никакая…
На русский язык стихи Эстер Рааб мало переводили. В «Маленькой антологии» Александра Воловика (1988) – 8 стихотворений, в сборнике «Я себя до конца рассказала» (1990) – в переводе Рины Левинзон – 11, еще 2 перевода Зои Копельман в «Антологии ивритской литературы» (Москва, 1999). Больше мне не встречалось.
Случайно ли или есть в том некая символика, но именно поэтесса, родившаяся не далеко от страны Израиля, а на этой земле, написала стихи, начинающиеся строкой-молитвой: «Благословен, что создал меня женщиной».
Независимая по характеру, иногда даже строптивая, оригинальная в поэзии и смелая в прозе (до недавнего времени мало известной), она недаром цитируется многими профессорами-женщинами, стоящими в первых рядах израильских феминисток:
Барух ше-асани иша –/Ше-ани адама вэ-адам, /Вэ-цэла рака;/
Барух ше-аситани / игулим, игулим – ке-галгалей мазалот /
У-ке-игулей пейрот – / Ше-натата ли басар хай / Порэях /
Ва-аситани ке-цемах ха-садэ – / Носэ при /
Передо мной два перевода этого стихотворения. Оба профессиональны, оба передают его смысл, но красоты этой узорчатой звуковой вязи передать, наверное, невозможно, это тот случай, когда стихи просто непереводимы. Одно дело сказать: «я – земля и человек» и совсем иное звучание на иврите – «адама вэ-адам», а какими звуками передать эту игру губ, языка и нёба, эти ласкательные переливы для обозначения данных Женщине природой округлостей или овалов, сравниваемых поэтессой с кругами Зодиака: «и-гу-лим, и-гу-лим – ке-гал-галей мазалот».
В начале 2004 года мне довелось побывать в Художественном музее Петах-Тиквы на редкой выставке, посвященной жизни и творчеству поэтессы Эстер Рааб. Куратор музея Дрорит Гур-Арье сумела собрать много редких портретов и фотографий, и не только самой Эстер, но и ее друзей, художников и поэтов. И множество рисунков, среди них очень смешные: вот небольшая компания завалилась жарким днем в гости к Эстер – тут и Нахум Гутман, и его жена, сама Эстер, еще кто-то; в почти пустой от мебели комнате двое читают на диванчике, кто-то прикорнул на полу, жара, забавные позы; на другом рисунке Н. Гутмана – вся компания, выстроившись в ровную шеренгу, направляется на пляж: один длинный и худой, другой низкорослый и тучный, женские фигуры в длинных, по моде, юбках, зонтики... Как будто и сам переносишься в их время.
Рааб Эстер. Портрет работы Хаима Гликсберга
Художники Нахум Гутман, Хаим Гликсберг, Циона Таджер были добрыми друзьями Эстер, мы видим ее портреты их работы, но и их собственные фотографии. А вот неожиданный портрет поэтессы Леи Гольдберг (худ. Н. Гутман), подругой Эстер ее никак не назовешь. Эстер была хоть и старше, но проще, без флера европейского воспитания, более раскрепощена и в обычной речи и в своей поэзии. Она восстала против сдержанности, мягкой лирики, уравновешенной музыкальности стиха и Рахели, и Леи, и Бат-Мирьям. И они не знали, как воспринимать ее стих – неуравновешенный, резкий, никакой рифмовки... Но прошли годы, каждый занял свою нишу и в израильской поэзии и в сердцах любителей поэзии. На этой выставке, в этом зале, когда посетители расходятся и гаснут огни, они остаются одни, рядом. Может быть, разговаривают... Эстер очень страдала, что судьба не дала ей ребёнка. Как страдали и Рахель и Лея Гольдберг. После смерти Леи Эстер напишет ей письмо в стихах, – сердечное и полное печали, не поэтессе-сопернице, а подруге, с которой ее роднят несостоявшееся материнство и гнетущее чувство одиночества…
В Израиле любят песню «Баллада о Иоэле Моше Саломоне». Особенно в исполнении Арика Айнштейна, о возникновении города Петах-Тиква. Однажды седой доктор грек Мазараки вышел со спутниками из Яффы, верхом на конях... И пошли они вдоль реки Яркон, а когда дошли до места, заметил доктор: тут «птицы не поют», и повернул коня, дурной, мол, это знак, а за ним и другие… И только некто Иоэль Моше Саломон заявил, что остается. Легенда так понравилась поэту Иораму Таhарлеву, что он облек ее в стихи, и песня, и исполнение так хороши (сила искусства!) что Саломону даже памятник поставили, смешной.
А на самом деле … Кое-что недосказано даже в Краткой еврейской энциклопедии (см. том 7): «…Саломон в 1877 г., совместно с Д. Гутманом,И. Штампфером, Э. Раабом (см. И. Рааб), после неудачной попытки приобретения земли в районе Иерихона купил участок для сельскохозяйственного освоения в пяти милях от Яффы, в районе будущего города Петах-Тиква. Прожил семь лет в новом поселении и, когда оно стало, по его мнению, жизнеспособным, вернулся в Иерусалим». Не сказано, что, основав поселение в 1878 году, они вынуждены были вскоре покинуть его из-за эпидемии малярии. Кто-то вернулся в Иерусалим, кто-то в Яффу. А Саломон основал другое поселение – Иеhуд, еще ближе к сегодняшнему Тель-Авиву, и в нем-то он и прожил означенные семь лет, вернулся в Иерусалим, где и похоронен в 1912 году. А Гутманы, Штампферы (кстати, Иеhошуа Штампфер – дядя Иеhуды и Моше-Шмуэля Раабов и их учитель иврита, человек-легенда, потому что пришел из Сент-Иштвана, из Венгрии, в Иерусалим пешком!), еще с десяток семей, включая семейство Рааб во главе с Элиэзером, его сыновьями Моше-Шмуэлем и Иеhудой, женой Иеhуды Леей и даже ее родителями, вернулись строить Петах-Тикву.
Рааб Моше-Шмуэль, дядя Эстер, брат Иеhуды – и на земле работал и до 75 лет не расставался с винтовкой и пистолетом – охранял поселение, двое из его восьми детей стали раввинами в США (в Бруклине и Филадельфии). Оставил огромное потомство – больше 60 внуков и правнуков
Спрашиваю у иерусалимской внучки, знакомо ли ей имя Эстер Рааб. Удивительно, но она, оказывается, знает. У них в классе есть девочка с такой фамилией. И ведь правда – родственница по отцу… Такое вот совпадение.
А потом случилась у меня история еще более поразительная.
Захожу, это уже в Тель-Авиве, починить ремешок от часов в магазин-мастерскую на улице Алленби. Хозяин полагает, что ремешок лучше бы новый, вот, выбирай на витрине. Там не только ремешки, но и разные украшения – из серебра и золота… Вдруг в уголке под стеклом замечаю какой-то лист, а на нем типографским шрифтом четыре буквы RAAB. Застыла и не могу отвести взгляда. Хозяин спрашивает, не нужна ли мне его помощь… Я очнулась, говорю, какая странность, недавно я сделала радиопередачу о поэтессе Эстер Рааб, а тут вдруг ее фамилия… Молчит, поворачивается спиной, берет с полки папку и протягивает мне. «Можешь взять!» Видя мое замешательство, добавляет: «Вернешь при случае». Невероятно, но именно так в мои руки попал исторический документ: генеалогия семейства Рааб с 1848 по 1978 год! Двадцать три страницы! Как он может доверить человеку с улицы такую ценную вещь, я же могу не вернуться, мы знакомы всего пять минут... Не слишком внятный лепет, конечно, но при таком потрясении… Он даже не улыбнулся. Не спросил моего адреса... Но дал свою визитную карточку. Зовут Яков Шалман. Один из потомков семьи Рааб... Я тут же пересняла все 23 таблицы. Очень торопилась, а вдруг владелец магазина усомнится в правильности своего благородного поступка? Потом разобралась, что родословное древо было создано к торжественному сбору всех членов семьи в честь 100-летия города Петах-Тиква и 30-летия создания государства Израиль.
Генеалогическое древо семьи Рааб (в моем архиве - 23 таблицы)
Из рода в род каждая семья отцов-основателей Петах-Тиквы пишет свою историю со своим главным героем. С одним фактом никто не спорит: именно Иеhуда Рааб провел здесь своим плугом первую борозду! Почему он?
Счастливый прадед. Слева направо: Иеhуда Рааб, его сын Барух, внук Аарон и правнук Гилель
И этот ларчик открывается куда как просто: только он один с юности знал, что такое плуг и как его держат. Только у него имелся опыт всякой сельскохозяйственной работы, и он обучал всех и всему. А у Иеhуды родилась дочка, которой он дал библейское имя Эстер. И выпала ей честь называться первой женщиной-поэтом, родившейся на земле Израиля. Остальное вы уже знаете...
Израильская марка памяти поэта Эстер Рааб
«Израиль не возник из ничего. Государство создается не лозунгами, а строится усилиями халуцим (пионеров-первопроходцев) трех поколений, начиная с основания Петах-Тиквы…» (Давид Бен-Гурион).
Первая публикация (сокращенный вариант): «Еврейский камертон», приложение к газете «Новости недели», август 2016.
Примечание
[1] Все цитаты, если не указано иначе, в вольных переводах автора.
Оригинал: http://berkovich-zametki.com/2016/Starina/Nomer3/Shalit1.php
