Из цикла «Кинобайки»0

Мотор, хлопушка!

—Ну а бегать­то она хоть умеет? — с нескрываемым сарказмом с высоты своих ста восьмидесяти вопрошал он, оглядывая поверх очков мою, прямо  скажем, явно малоспортивную  и не очень молодую личность. Это — вместо «здравствуйте».

Сам­то он в свои годы выглядел великолепно. Тогда ему было ровно семьдесят лет, которых дать этому импозантному, подтянутому мужчине никаким образом не возможно.

— А что это у вас лицо такое недовольное, а? — продолжал тем временем он, нависая надо мной.

Тут я взяла себя в руки.

— Умею. Бегать я умею, — выдавила я из себя.

— Да довольное, довольное у нее лицо! — вступились за меня товарищи. — Просто она болеет, вот пришла только  потому, что сегодня знакомство с режиссером, то есть — с вами!

Полное вранье, но — спасибо им. Я не болею. Я его боюсь.

— Ну ладно, Катя, идите, — процедил мэтр.— Посмотрим, как это вы бегать будете....

Я выпала в коридор. А внутри кабинета забушевали страсти. Слышался крик мэтра: «Да вы что, сдурели тут все?! Что вы мне баб каких­то подсовываете? Разве  могут они площадкой управлять? Это мужская работа! А эта тетка? Да не верю я, что она справится, что бегать сможет. А второй план выставлять кто будет? Я, что ли? У нее же режиссерского нет!

Гром и молнии поражали меня сквозь дверь, но отойти было невозможно.

Наконец мои коллеги смогли перехватить инициативу.

— Екатерина прекрасный второй режиссер по площадке. Давно работает, много опыта. Очень много знаний в различных областях. И бегать умеет, поверьте. И второй план выставит. Ну а режиссерского нет — так не главным же она, а вторым по площадке...

— Вы меня не убедите. Баба не может быть режиссером — ни вторым, ни каким.

— Ну давайте попробуем, а потом будем делать выводы!

— Давайте, но мы все потратим время напрасно, — отрубил мэтр.

Я в полуобморочном состоянии вывалилась на улицу — судорожно дышать никотином. Хотелось пойти обратно и сказать:  «Да пошли вы, да не буду я...»

Но! Мне очень нужна была эта работа. Да уж, фразочка из американ­ского детектива имени тридцатых годов.

 И потом, я его так любила! Я шла на встречу с ним с великой радостью и замиранием, думала — вот зайду сейчас и скажу: «Здравствуйте, дорогой Эрнест Викторович! Я ваш фильм “В моей смерти прошу винить Клаву К.” смотрела в детстве 10 раз, считаю вас прекрасным режиссером и счастлива работать с вами».

И вместо этого — что? «А ты бегать умеешь?» — с ходу. Прямо — кино «Бриллиантовая рука»: «А ты, Косой, плавать умеешь?»

 Черт! Съест он меня и косточек не оставит. Такой не выпустит живой ни за что. Пока в порошок не сотрет — не успокоится.

И честное слово, задрожала я как осиновый лист.

Теперь, думаю, пора объяснить неискушенному читателю, при чем здесь бег и что такое второй режиссер.

Второй режиссер — это такой киноработник, который должен организовать проведение киносъемок. То есть, с одной стороны, он «всех мочалок командир», а с другой — «мальчик для битья», потому что если что­то не так — все претензии от главного режиссера — к нему, ко второму. Нужно быть в курсе всех текущих событий на съемочной площадке, управлять командой более ста человек, которые полагаются на тебя, как на Бога, и, с другой стороны, половина из них легкомысленны, как дети. Вся информация от главного  к службам приходит через второго.

Второй должен уметь разруливать  форс­мажоры, которых на съемках каждый день огромное количество. Второй также занимается планированием съемок, то есть сводит актерские расписания, которые, к слову сказать, все время меняются из­за непрерывных гастролей, с расписаниями объектов, с погодными условиями и с режиссерскими капризами. В общем, второй режиссер — это такой «прораб» от кинопроизводства. Один мой киноприятель рассказывал, что в восточных странах не  употребляют термин «второй». Потому что обидно восточным мужам быть вторыми! Там у них эта должность называется «другой режиссер».

В наш век сериалов и скороспелых малоподготовленных съемок по­явилась такая практика — держать двух вторых. Одного — чисто на планировании: человек сидит дома или на студии и без конца передвигает дни длиннющего съемочного расписания, сопоставляя и совмещая огромное количество факторов.

Адская работа, поверьте мне. И очень ответственная! Если ты налажаешь в чем­то, то может слететь целый съемочный день стоимостью с небольшую виллу. Представляете, что в этом случае сделают с вами продюсеры? Ха­ха. Вот именно.

Пока один второй режиссер корпит над планами, второй второй режиссер в это время работает на съемочной площадке, воплощает планы в жизнь. Вот именно таким вторым мне и предстояло быть при Ясане. Второй по площадке непрерывно, как паж, состоит  при персоне главного режиссера (не путать с помрежем — это совсем другая работа) и производит все техническое обеспечение съемок: чтобы декорация вовремя была готова, актеры, грим, костюм, чтобы пленку вовремя меняли, чтобы проверяли материал, чтобы не шумели, не мешали, не лезли в кадр... Площадки огромные, особенно на натуре, вот тут­то и приходится бегать как угорелому зайцу. Не до всех докричишься, даже в мегафон, а иногда объяснять дольше, чем сделать, и опять же «второй план». Массовку выставить, объяснить каждому, что и когда ему делать,  куда идти и как. Хлопотная, но интересная работа. Нужно ли объяснять, что в этом  деле просто необходим контакт с главным режиссером!

Но контакта явно не предвиделось, вот так­то! Подлизаться к нему было невозможно. Разжалобить — тоже. Если кто­то хвалил его режиссерские работы, Ясан заявлял: «Это всего лишь одна из моих десяти профессий!» Если народ жаловался на усталость, то тут же раздавалось: «Когда я работал краснодеревщиком на фабрике, рабочие пытались избить меня, потому что я перевыполнял план в три раза». Если коллеги сетовали на кризис жанра, то слышали в ответ нечто вроде: «Чтобы прославиться — нужно работать, а ныть и плакать тут нечего».

Первый съемочный день начался так: Ясан оглядел нашу съемочную группу и изрек: «Во­первых, я не выношу курящих, а особенно курящих женщин. Чтобы с сигаретами мне на глаза не попадались — уволю. Курящая (она же и подавляющая) часть группы инстинктивно шарахнулась в сторону.

— Во­вторых, я не выношу мата и сквернословия, а особенно от женщин. Услышу — уволю.

Народ запереглядывался. На съемках зачастую, мягко говоря, у народа «проскакивает», и еще как...

— И в­третьих, я хочу чтобы все вы каждый день приходили на площадку с улыбками на лицах. Не желаю видеть вокруг себя кислые физиономии.

  Народ просто отпал. Во, фашист, а?

  И понеслось! Ежедневно растягивая рты в фальшивых улыбочках, работнички принимали на голову целый град упреков от режиссера, и  бегали курить и ругаться по очереди в подворотни, тайно, чтобы успокоиться.

 Меня же он просто трепал как Тузик тряпку.

— Что вы, Катя, вечно болтаетесь в кадре?

— Поправляем, Эрнест Викторович, не готовы еще!

— Быстрее! Все, я снимаю!

— Эрнест Викторович, еще минуточ...

— Хватит! Вон из кадра!

— Так ведь камера не готова!

— Знаете что, Катя, а почему вы в красной куртке все время ходите? Мелькаете  тут, в глазах рябит от вас.

— Так специально же. Чтобы случайно в кадр не попасть, чтобы вы меня видели.

— Если бы вы были в черном, я снимал бы и никто вас в кадре не заметил бы.

Чушь полнейшая. Историческое кино — и я в черной куртке в кадре. Издевается.

— Катя, а чтой­то вы тут все время командуете? Здесь есть кому этим заниматься.

— Эрнест Викторович, ну не будете же вы сами  рабочими и декораторами управлять.

— Не должна женщина командовать. Сделайте так, чтобы я вас не слышал.

— Все Эрнест Викторович, мы  уже готовы.

— Вон из кадра! Хотя нет, там, на заднем плане, идите  и переставьте массовку.

 «Задний план» находится метров за пятьсот. Как я бегала на этой картине! По шесть часов кряду! Спринтеры и марафонцы удивились бы, глядя на придурка, бегущего по сугробам сломя голову и с «приклеенной» улыбочкой на лице.

 Рутина ежедневной работы, усталость от ранних смен немного тормозила накаляющуюся обстановку. Но худо­бедно день за днем материал снимался, а производственных проблем мы тщательно избегали, дабы лишний раз не злить мэтра.

 В заброшенной церкви снимаем сцену ограбления храма. Нужно изнутри тихонечко, по команде выталкивать актеров в нужное время. Прячусь на полу между больших двойных дверей, так меня не видно, но мне слышны все команды. Шепотом передаю команды актерам — на них на всех «петли» сверхчувствительных микрофонов — громко говорить нельзя, помешаешь диалогу.

В общем, все  было сносно, и уже денек заканчивался потихоньку, но вдруг дверь, на которую я облокачиваюсь спиной, начинает тихо отъезжать и я лечу вверх тормашками с лестницы (слава богу, не в кадр).

— Блиииин, — непроизвольно вырывается у меня, но шепотом, есть надежда, что микрофоны «не словили».

Народ, который это видит, бесшумно крючится от хохота.

Но — дублю не помешали и благополучно закончили смену.

Однако перед уходом домой Ясан нависает надо мной и зловеще говорит: «Мне кажется, я слышал ругань на площадке?»

Прикидываюсь идиоткой: «Не может быть!»

— Я этого не выношу, я уже говорил!

И с пафосом удаляется. Черт, слышал. Он еще меня достанет.

На следующий день прихожу и делаю хорошую мину при плохой игре. Таскаюсь за ним хвостом — это входит в мои обязанности: режиссер обсуждает с утра с оператором план работы, я должна быть в курсе каждой мелочи и всех изменений, а потом передать нужным службам, что и как. Стою с блокнотиком чуть поодаль и позади — чтобы слышать и чтобы не попадаться на глаза лишний раз. Ясан недоволен объектом, недоволен декорацией, все ему не нравится, и он выливает свое возмущение  нашему флегматичному оператору. И вдруг! В запале он разражается целым каскадом отборных ругательств.  Непроизвольно меня разобрал смех. Я клянусь, что не фыркнула, не издала ни одного звука. Но он почувствовал. Он обернулся и уставился на меня в упор. Высокий,  в неизменном черном берете, темные волосы, вьющиеся, с проседью, модные прямоугольные очки. И я — с дурацкой ухмылкой на лице.

«Ревизор». Немая сцена. Ну, думаю, все. Заявление «по собственному» меня, пожалуй, спасет.

Вы не поверите, но на этом кончилась наша вражда. Он больше никогда не ругал меня, не делал замечаний, не придирался. А наоборот, он стал потрясающе милым, хорошим, умным и добрым. В общем, таким, как я его себе представляла, когда впервые хотела сказать ему: «Дорогой Эрнест Викторович! Я ваш фильм “В моей смерти прошу винить Клаву К.” смотрела в детстве 10 раз, считаю вас прекрасным режиссером и счастлива работать с вами».

 

Дорогой Эрнест Викторович! Спасибо вам за все, чему вы меня научили. У меня ведь и вправду нет «режиссерского» за плечами. Вы научили меня работать с массовкой. Вы научили меня придумывать и ставить маленькие эпизодики. Вы научили меня улыбаться, несмотря ни на что, и радоваться каждому съемочному дню. Вы научили меня работать с актерами, понимать, как строится кадр. Спасибо за то, что доверяли мне во многих вопросах и предоставляли действовать самостоятельно. Спасибо за интереснейшие ваши рассказы о вашем детстве, о своих других десяти профессиях и о многом, многом другом. Спасибо за чудесные беседы в свободные минутки на площадке.

Если еще когда­нибудь доведется — я буду счастлива работать на вас!

Пропавший продюсер

Недавно его стали замечать гуляющим по улицам. Казалось, это было совершенно невозможно!

Вначале никто не поверил первому очевидцу. Потом появился второй, третий, и в наши души закралось сомнение. Наконец и мне удалось увидеть его праздно гуляющим по Петроградской стороне. Он шел один, задумчиво и попросту, а старомодный мешковатый пиджак развевался на ветру.

В кулуарах загудели. Слухи о подкрадывающемся банкротстве и так просачивались уже давно. И уже год как он был должен денег нескольким съемочным группам, дирекции «Ленфильма», а также многим другим организациям, которые имели неосторожность иметь с ним дело. Особо просвещенные сообщали, что весь бизнес давно перезаложен в нескольких банках и — по нескольку раз. Но как­то все равно не верилось, что эта пирамида рухнет именно сейчас. Не верилось. А зря!

Десять лет назад мне довелось впервые познакомиться с новой продюсерской компанией, возглавляемой Продюсером. Наша команда — тогда у нас еще была команда! — видала и лучшие времена. Но — выбирать не приходилось. После работы на замечательном проекте «Бедный, бедный Павел» с чудесным и любимым режиссером Виталием Мельниковым мы попали в длительный простой. Поначалу все на новом месте нам казалось смешным и неуклюжим. Мы, привыкшие работать еще «по­старому» — вдумчиво, старательно, хорошо и с уважением друг к другу, оказались в центре какой­то непонятной и малопрофессиональной киносуеты. Делая скидку на молодость и неопытность продюсерской компании, мы все же старались работать, как привыкли — хорошо и вдумчиво. Несмотря на постоянную нехватку средств и диковатые требования помощников продюсера, плохо знакомых с кинопроизводством.

Офис у них был в хорошем месте, хорошо обставлен и жил абсолютно своей жизнью. Но денег у них всегда не хватало. Деньги для съемки приходилось вечно выпрашивать или, точнее, «выжимать». Директора текущих картин высиживали «за деньгами» в офисе неделями, словно древнерусские бояре у царских палат. И вечно финансовая дирекция офиса покрывала долги старой картины за счет новой. Получалась своеобразная денежная пирамида, наводящая на мысль, что когда­нибудь, по неписаным правилам финансовых пирамид, этот «колосс на глиняных ногах» должен рухнуть, погребя под собой всех, кто не успел убежать вовремя. Среди всего этого великолепия красовался Продюсер, крупный и пожилой, в неизменных старомодных «солидных» пиджаках. Через некоторое время, сплетники донесли, что был он ранее разведчиком, а потом работал в органах, а уж потом принял бразды правления одной из отраслей кинематографического питерского производства.

Прошло десять лет. За это время команда наша развалилась, но по отдельности мы то уходили от Продюсера, то возвращались вновь. Такова планида киноработника: сегодня густо, а завтра — пусто. Где есть работа — туда и идешь. За десять лет все привыкли к тому, что у этой кампании денег вечно не хватает, тут будет честным сказать, что по сравнению с новейшими продюсерскими кинообразованиями Продюсер уже казался продюсером, «хорошо финансирующим проекты». За десять лет все привыкли, что на каждой картине с каждого последнего рабочего месяца финансовая дирекция этой компании пытается «срезать» по пятьдесят долларов с каждого работника, что влекло неизбежные баталии, заканчивающиеся с переменным успехом.

В общем, все расслабились. А важный Продюсер неожиданно стал очень добрым и мягким. Беседовал с работничками запросто, даже иной раз выпивал прилюдно и как­то на одном кинобанкете дал мне интервью, в котором сообщил, что он считает кино «продуктом исключительно для женщин».

К этому времени он был должен денег массе народу (и праздно гуляющим его стали замечать именно тогда), но был столь приветлив, ласков и так уверенно говорил, что скоро все образуется, что все были уверены: такой сильный человек, как Маркин, не даст себе обанкротиться ни за что!

И вот в один прекрасный день Продюсер пропал. То есть — исчез. Перепуганные офисные работники пытались скрывать этот факт и выдали «новость» тогда, когда ее уже вовсю обсуждали в кулуарах.

История (по рассказам) была такова: у Продюсера было несколько собственных заводиков и киностудия. Во время кризиса заводики обанкротились, и тогда была заложена киностудия. А под все это дело было набрано немало кредитов. В этот день Продюсер уехал на очередную встречу с некими кредиторами и пропал. Телефоны Продюсера были обнаружены одиноко лежащими на даче и жалобно трезвонящими в пустоту. Рядом белела записка. С просьбой простить и не поминать лихом. Родственники сообщили в розыск. Офисные работнички, утирая слезки, выносили из офиса свое добро. Зарплату в последние месяцы они тоже не получали.

Ну а потом поползли предательские сплетни. Оказывается, Продюсер все это время получал денежки на съемки и ничего не снимал. Долги он не отдавал тоже. Месяц назад — развелся с женой. У него было двойное гражданство.

Одинокие прогулки старого разведчика стали ясны: разработка плана по вывозу крупной суммы за рубеж требовала особого тщания.

Ровно через неделю телеканалы и газеты разразились следующей информацией:

«Известный петербургский кинопродюсер Леонид Маркин исчез прямо из студии. Близким он оставил прощальную записку и 400 млн рублей долгов. Вместе с ним пропали деньги, выделенные на съемки нескольких фильмов, — около 30 млн долларов.

Генеральный директор компании “Кинопитер” Леонид Маркин пропал. Продюсер сериалов “Сонька Золотая Ручка” (на фото — кадр из фильма), “Бандитский Петербург” и т. д. оставил в офисе прощальную записку. В ней, по данным сайта “Фонтанка.ру”, он просил прощения у своего партнера за неудачное ведение дел и у своей жены — за все причиненные беды.

Однако, как сообщает “Фонтанка”, уже через несколько дней Маркина, который имеет гражданство РФ и Израиля, видели в Земле обетованной — живым и здоровым. Он прогуливался по улице со спутницей и разговаривал по телефону.

Леонид Маркин оставил в Петербурге семью и, по информации “Фонтанки”, долги — порядка 400 млн рублей.

По имеющейся информации, часть этих долгов — кредитные деньги, которые продюсер взял для того, чтобы заработать на строительном бизнесе. Однако проект не удался.

В настоящее время отдел розыска криминальной милиции ГУВД Петербурга ведет проверку по заявлению жены исчезнувшего Леонида Маркина.

 

Леонид Маркин работал более чем в десяти известных фильмах:

2010, «Смерть Вазир­Мухтара»;

2009, «Когда растаял снег»;

2007, «Пером и шпагой»;

2006, «Жизнь и смерть Леньки Пантелеева»;

2006, «Сонька Золотая Ручка»;

2006, «Столыпин… Невыученные уроки»;

2001, «Крот»;

2000, «Бандитский Петербург».