Вступление
Но что на свете есть сильней,
но что сильней, чем страсть?
Иосиф Бродский
Инопланетному наблюдателю, вглядывающемуся в историю земной цивилизации, она может показаться сплошным победным шествием. За какие-нибудь 5000 лет странное двуногое существо под названием «человек» ухитрилось заселить почти всю поверхность планеты. Следы нашей деятельности найдутся на всех континентах, островах, морях и реках. Мы научились выживать в ледяных горах Аляски и Скандинавии, в раскалённых песках Сахары, в джунглях Амазонки, в Сибири и в Антарктиде. Мы путешествуем с огромной скоростью по земле и по воздуху, по воде и под водой, а теперь ухитрились проникнуть и в бездны космоса.
Казалось бы, всё поддаётся человеку, всё отступает перед ним. Дикие звери, грозившие ему на заре его существования, теперь прячутся от него в гуще тайги, в горных ущельях, в полярных льдах. Даже загадочный мир микробов, насылающих болезни, поддаётся нашим врачам, умеющим бороться с эпидемиями, уносившими раньше миллионы жизней.
Конечно, случаются ещё катастрофы, которые мы пока не в силах понять или остановить. Например, загадочной остаётся природа землетрясений. Что может заставить скалистую земную твердь, такую прочную и надёжную под нашими ногами, вдруг начать трескаться, вздыматься, трястись, превращая в руины наши дома и фабрики, соборы и колокольни, мечети и минареты?
Не менее загадочны извержения вулканов. Жителям Помпей и Геркуланума легко было верить, что потоки лавы и тучи пепла были посланы на них из жерла Везувия разгневанными богами, уставшими от человеческих пороков и злодеяний. Но сегодня прогресс просвещения лишил нас даже такого утешительного объяснения.
Что создаёт смертельный столб смерча, движущийся от городка к городку, как рассвирепевший чёрный великан из сказки? Каким образом гигантская волна цунами преодолевает сотни километров, чтобы обрушиться на беззащитные поселения на берегу? Откуда берётся яростная энергия урагана, тайфуна, шторма, снежного бурана?
Мы смиряемся с непредсказуемостью и неотвратимостью природных катастроф и учимся по возможности ограждать себя от их губительного воздействия: строим дамбы против наводнений, обзаводимся противопожарными машинами и самолётами на случай огненных бурь в лесах, следим со спутников за приближением ураганов. Но есть вид катастроф, которые мы раз за разом устраиваем сами, своими руками, своими страстями, которые заваливают трупами луга и окопы, дороги и улицы, превращают в развалины города и селения, топят корабли, выжигают поля и сады.
«Война? Какое непонятное явление, – восклицает Лев Толстой. – Когда рассудок задаёт себе вопрос: справедливо ли, необходимо ли оно? – внутренний голос всегда отвечает нет.»1
Однако войны заполняют всю историю человечества, и мы не видим никаких симптомов того, что они могут прекратиться в обозримое время. Сегодня всё необходимое для жизни – продовольствие, жильё, одежда, транспорт, тепло – производится с такой эффективностью и в таких количествах, что, казалось бы, на земле не должно было бы остаться ни одного нищего и голодного. Из-за чего же вступать в смертельную схватку? Недаром некоторые философы и политики пытаются заверить нас, что история завершена, прогресс науки и техники вынес нас к сияющим вершинам всеобщего благополучия и мира, осталось только гасить тлеющие очаги старых пожаров.
Но как мы можем верить этим радужным картинкам? Открывая каждый день газету, усаживаясь перед экраном телевизора, мы видим в новостях бесконечную череду злодейств и преступлений, устраиваемых людьми в одиночку и скопом. Кровопролитные конфликты полыхают на всех континентах, и конца им не видно.
В начале 20-го века миролюбцы тешили себя надеждой на то, что дальнейшие войны сделались невозможны и бессмысленны, потому что изобретено убийственное оружие – пулемёт. Когда Первая мировая война рассеяла их грёзы, добавив к пулемёту подводные лодки, горчичный газ и танки, они стали говорить, что изобретение бомбардировщиков – вот что сыграет миротвореческую роль. Ведь потребуется массовое безумие народов, чтобы затеять военный конфликт, зная, что и мирным жителям не будет спасения от бомб, сыпящихся с неба.
Осознание серьёзности этой угрозы отразилось в массовом распространении пацифистских движений, в росте популярности таких фигур, как Лев Толстой, Бертран Рассел, Махатма Ганди, в создании различных интернациональных союзов. Выпускники Кембриджа и Оксфорда в Англии дали торжественную клятву не брать в руки оружие, и премьер-министр Чемберлен повторял без конца главный догмат своих политических верований: «Никто не хочет войны». На Черчилля, призывавшего страну вооружаться перед лицом Гитлеровской угрозы, смотрели как на безумного поджигателя новой бойни, сделали политическим изгоем, Би-Би-Си отказывало ему в праве выступать по государственному радио. Тем не менее массовое безумие народов произошло и получило название Вторая мировая война.
Сегодня главные надежды на поддержание мира возлагаются на Организацию Объединённых Наций. Разве не может это уважаемое международное собрание послужить арбитром, разбирающим конфликты между народами и находящим мирные способы удовлетворения справедливых стремлений и требований различных государств и наций? Верховный орган ООН, Совет Безопасности, даже облечён властью осудить очередного агрессора и санкционировать военное противодействие ему со стороны других народов или направить миротворческие силы в район очередного конфликта.
Отдадим должное ООН – эта организация способствовала тому, что за прошедшие 70 лет множество местных войн не разрослись в общепланетный пожар. Но неподвластными международным усилиям остаются военные конфликты, загорающиеся между различными этносами или религиозными группами внутри отдельных независимых государств.
Есть ли у нас надежда на то, что страх перед термоядерным оружием сможет удержать человечество от новой большой войны? Сознаюсь, моего заряда оптимизма не хватает на то, чтобы тешить себя подобным упованием. Недаром в годы холодной войны тактика взаимного сдерживания двух враждебных лагерей обозначалась английской абревиатурой MAD (Mutual Assured Destruction), что в переводе на русский означает «безумный». А мы знаем, что массовые сумасшествия народов случались в мировой истории с такой же неизбежностью, как извержения, ураганы, землетрясения.
Пока Творец не стёр нас с поверхности Земли термоядерной тряпкой, как стирают с доски неудачную формулу, нам стоит всё же направить Его дар разумного сознания и вглядеться в феномен войны холодным взглядом исследователя. Для этого нам придётся постоянно обуздывать свою привычку спешить с нравственным осуждением или оправданием человеческих деяний и порывов. Понятия правоты-неправоты применимы только внутри того или иного исторического социума. Когда же мы пытаемся исследовать противоборство различных социумов, нам оставлен только критерий «кто оказался сильнее, живучее, долговечнее».
Именно здесь таится главная трудность, мешающая плодотворному научному анализу военных конфликтов. Как и остальные отрасли науки, политическая философия находится в ведении людей разумных, объективных, умеющих контролировать бушевание собственных эмоций. Когда они сталкиваются со взрывами человеческих страстей в исторических катаклизмах, им крайне трудно допустить предположение, что человек способен наслаждаться насилием, разбоем, убийством как таковыми. Они любой ценой пытаются истолковать погромы, нашествия, массовый террор как некие нетипичные отклонения, порождённые, конечно же, теми или иными внешними причинами или кровожадностью прорвавшихся к власти лидеров.
Новый подход должен состоять в том, чтобы вглядеться в этот хаос с таким же хладнокровием, с каким Менделеев вглядывался во взаимодействие элементов друг с другом. Лесные пожары могут возникать и распространяться причудливо, но где-то в глубине это всегда будет взаимодействие углерода древесины с кислородом атмосферы. Мы можем провести сортировку различных войн по разным признакам, но сначала следует вглядеться в микроклетку военных пожаров, в порывы индивидуальной человеческой воли.
Что же мы знаем об этих порывах? Уже премудрый Экклезиаст вынужден был развести руками и признать, что «всему своё время, и время всякой вещи под небом... Время убивать и время врачевать; время разрушать и время строить... Время разбрасывать камни; и время собирать камни... Время раздирать, и время сшивать... Время любить и время ненавидеть; время войне, и время миру» (Ек., 3:3-8).
Толстой, вглядываясь в феномен войны, пишет во Втором эпилоге к «Войне и миру»: «Движение народов производит не власть, не умственная деятельность, даже не соединение того и другого, как то думали историки, но деятельность всех людей, принимающих участие в событии».2
После полувекового вглядывания в бурление человеческих страстей и катаклизмы мировой истории я созрел для того, чтобы выделить три главных порыва, которые, в разных сочетаниях и с разной силой, присутствуют – являют себя – и в индивидуальных судьбах, и в судьбах народов.
Первый из них: ЖАЖДА САМОУТВЕРЖДЕНИЯ. Подробно он рассмотрен в моей книге «Практическая метафизика»3, где он обозначен как «стремление осуществлять свободу своей воли, расширять своё царство я-могу».
Второй: ЖАЖДА СПЛОЧЕНИЯ – с соплеменниками, с единоверцами, с единомышленниками, даже со всем родом человеческим. Очень часто этот порыв находится в непримиримом противодействии с первым, что приводит к миллионам индивидуальных драм и социальных конфликтов.
Третий: ЖАЖДА БЕССМЕРТИЯ, то есть тяга человека преодолеть парализующее сознание своей смертности, обрести чувство причастности к чему-то вечному. Из этого порыва вырастает всё, что принято называть религиозной жизнью людей, но и множество суррогатов религиозного устремления.
Ни один из этих порывов нельзя объявить хорошим или дурным, полезным или вредоносным. Все три могут приводить человека как к замечательным свершениям, так и к преступлениям и гибели.
Первая часть моего исследования будет посвящена подробному анализу этих трёх главных порывов, изучению того, как они проявляют себя в разные эпохи, у разных народов в мирное время.
Во второй части я попытаюсь рассортировать известные нам войны, представить некую сетку координат для этого многообразного исторического феномена. Борцы с лесными пожарами знают, что обронённый на поляне окурок или молния, ударившая в дерево, не могут сами по себе произвести океан огня, разливающийся на десятки километров. Нужно ещё, чтобы имелся пересохший валежник, трава и листва, истомившиеся без дождей, поднявшийся ветер, не убиравшийся много лет сухостой. Так и пожар войны не начинается просто потому, что случилось политическое убийство или был потоплен пассажирский корабль, или сбит заблудившийся самолёт.
Моя рабочая гипотеза сводится к следующему:
Вспышка военной агрессивности, то, что Лев Гумилёв назвал «состоянием пассионарности», возникает в народе в тот момент, когда большинство людей, составляющих племя или нацию, вдруг проникаются убеждением – или поддаются иллюзии, что война даст им возможность разом утолить все три главных порыва: жажду самоутверждения, жажду сплочения, жажду бессмертия.
Попробуем же вглядеться в каждый из этих порывов по отдельности.
Примечания:
1. Лев Толстой. «Набег». Собр. соч. в 20 томах (Москва: Кушнерев и Ко., 1911), т. 2, стр. 87.
2. Толстой, «Война и мир», ук. соч., т. 8, стр. 262.
3. Игорь Ефимов. «Практическая метафизика». Москва: «Захаров», 2001.
Часть первая
ЖАР СТРАСТЕЙ
1. ЖАЖДА САМОУТВЕРЖДЕНИЯ
Благословен приятель победивший,
Благословен удачливый мужчина,
Благословен любовник, придавивший
Ногой – весну, соперника – машиной.
Иосиф Бродский
Она пронизывает жизнь каждого человека от младенчества до седых волос. Каждая мать знает, как трудно уговорить ребёнка не отнимать игрушку у младшего братика, не топать по лужам, не сбрасывать посуду со стола, не рвать страницы в книге. Вырастая внутри своего племени, государства, империи, молодой человек постепенно осваивает запреты, табу, традиции, законы, которые ставят пределы его жажде самоутверждаться. «Не убий, не укради, не лги, не прелюбодействуй» – не то будешь строго наказан в этой жизни или в посмертном бытии, подвергнешься всеобщему осуждению. Усвоив правила своего социума, человек кидается искать, на каком из оставленных ему путей он может утолить своё стремление расширять царство я-могу максимальным образом.
Конечно, эти поиски начинаются лишь после того, как обычная борьба за выживание отступила на задний план. Робинзону Крузо на необитаемом острове, герою Джека Лондона, бредущему по снежной пустыне, Ивану Денисовичу в лагерном бараке не было нужды ломать голову над тем, как заполнить наступающий день. Пойманная рыбёшка, подстреленный суслик, лишняя хлебная пайка играли для них роль победного свершения. Но, достигнув элементарного уровня благополучия, обеспечив себя пропитанием, одеждой, жильём, любой житель планеты начнёт искать объектов дальнейших завоеваний. И Боже мой! Какое необозримое поле вариантов вырастает здесь перед нашим взором!
Все творческие достижения, все египетские пирамиды, римские акведуки, индийские храмы, итальянские соборы появились на свет потому, что их создатели жаждали самоутвердиться через свои творения. Та же самая страсть двигала Архимедом, когда он формулировал закон плавучести тел, Коперником, вглядывавшимся в движение светил, Леонардо да Винчи, рисовавшим Джиоконду, Ньютоном, составлявшим формулу земного тяготения, Бахом, сочинявшим очередную фугу.
Но и рядовой спортсмен, рвущийся победить очередного соперника, певец, покоряющий зрительный зал, финансист, сгребающий миллионный куш на бирже, – все движимы ненасытной страстью к самоутверждению. Она же рождает счастливый толчок в сердце шахматиста, выигрывающего партию, гольфиста, посылающего шарик в заветную лунку, охотника, подстрелившего фазана. Слишком мала дичь? Тогда Теодор Рузвельт, Эрнст Хемингуэй и сотни других любителей сафари отправляются в Африку убивать буйволов, львов, слонов.
Однажды на пустом двухполосном шоссе за мной прицепился «понтиак», едва оставлявший метр пустого пространства между нашими бамперами. Левая полоса была свободной, но он не хотел обгонять меня – ему важно было нагнать на меня страху. Не выдержав нервного напряжения, я съехал на обочину. Он умчался вперёд и вскоре нашёл себе другую жертву, двигавшуюся с нормальной скоростью. Когда я обгонял их, нос «понтиака» почти касался ехавшей по правой стороне «тойоты». Видимо, опасное преследование вплотную (по-английски tailgating) было любимой – а может быть, и единственной – формой самоутверждения в жизни этого водителя.
Если утоление страсти содержит элемент опасности – тем лучше, тем острее человек переживает осуществление своей свободы. Амундсен достиг Южного полюса, а Роберт Скотт живым не вернулся. Линдберг успешно завершил свой перелёт, а Амелия Эрхарт бесследно исчезла в океане. Альпинисты, пытающиеся покорить Эверест, не могут не помнить, что число погибших на его склонах уже перевалило за двести. Недаром Пушкин писал:
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.1
Смертельная схватка – самая манящая и возбуждающая форма самоутверждения. В Древнем Риме тысячи зрителей стекались в цирки, чтобы накачиваться адреналином при виде гладиаторских боёв. В наши дни никаким христианским проповедникам, никаким защитникам животных не удаётся искоренить корриду в испаноязычных странах.
С таким же упорством возрождались до недавнего времени дуэли. На копьях (Айвенго), на шпагах (д’Артаньян), на пистолетах (Печорин), на мечах (японские самураи). В Российской империи в конце 19-го века сняли запрет на дуэли между офицерами, ибо считалось, что они помогут воспитывать и укреплять боевой дух. Теодор Рузвельт, посетив Германию, с большой похвалой отзывался о немецких студентах, продолжавших увечить друг друга на сабельных поединках.
Бескрайние возможности самоутверждения открывает ярмарка тщеславия. Гордиться норковой шубой, ролс-ройсом, трёхэтажной яхтой, коллекцией редких картин, карьерным взлётом, успехами детей, коттеджем на берегу океана, знакомством с богатыми и знаменитами – поистине, миллион вариантов.
Ещё одной широко распространённой формой является поношение власть имущих. Проклиная президентов, сенаторов, судей, губернаторов, ты как бы возносишься над ними в глазах окружающих и в своих собственных. Лозунг «долой!» не требует ни логических аргументов, ни изучения проблемы, он тешит души безотказно. Уместен был бы вариант Декартовой формулы: «Поношу – следовательно возношусь».
Отдельным томом – самоутверждение в любовных романах и приключениях. Дон Жуаны и Казановы всех времён и народов дают нам миллионы пикантных инструкций к тому, как заполнять жизнь тем, что для Онегина было «измлада и труд, и мука, и отрада». Сам словарь волокитства выдаёт его спортивно-игровую сущность: «любовные победы», «сломил её сопротивление», «осаждал непокорную», «не везёт в картах, повезёт в любви».
Если же человеку не удалось найти пути к утолению страсти к самоутверждению, он заболевает. Болезнь эта получила название «депрессия». Наиболее популярными лекарствами от неё стали алкоголь и наркотики. Они не излечивают, но служат какое-то время обезболивающим средством. Я знал нескольких русских литераторов советских времён, доведённых до запойного пьянства цензурным гнётом и невозможностью свободно творить и печататься. После эмиграции на Запад и получения выхода к читателю, пьянство ослабевало или совсем прекращалось.
У страсти к самоутверждению есть одно печальное свойство – она ненасытима.
Бывают, конечно, счастливцы, которые могут сказать себе: «Я достиг всего, чего желала душа моя, и теперь готов удалиться на покой, оставить противоборство, наслаждаться чистым созерцанием». Но и в прошлом, и в настоящем мы найдём тысячи примеров того, как человек на вершине успеха спрашивает себя: «Ну, достиг – а дальше что? Ну, завоюю сердце и благосклонность ещё одной красавицы – двух, трёх, четырёх – а дальше что? Ну, заработаю на биржевой игре ещё миллион – два, три, десять – а дальше что? Ну, сочиню ещё десяток песен, выпущу новый альбом дисков, сорву аплодисменты переполненных залов – и что?».
О чём тоскует царь Экклезиаст? Что заставило Льва Толстого на вершине успеха оставить писание романов на 20 лет? Почему стал отшельником прославленный Сэлинджер?
Примеры судеб знаменитых художников, поэтов, музыкантов, пришедших к полному душевному краху, можно исчислять сотнями, если не тысячами. Да, ненасытимость страсти к самоутверждению помогала им творить, искать всё новые и новые формы самовыражения. Но согласились бы они ступить на свой путь, если бы заранее знали, что их ждёт в конце? Недаром Пастернак писал:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью убивают,
Нахлынут горлом и убьют!2
Увы, не только прославленные творцы, но и все безжалостные завоеватели оставались людьми и жаждали самоутверждаться до бесконечности. Не мог Александр Македонский насытиться завоеванием Персии, Чингис-хан – Китая, Батый – Руси. Карл Двенадцатый Шведский, покинув родину навсегда в 18 лет, провёл в походах двадцать лет своей недолгой жизни (он погиб 38-летним) просто потому, что только это занятие доставляло ему полное удовлетворение. Мне кажется, образ именно этого монарха, стоял перед внутренним взором Бродского, когда он сочинял «Балладу и романс короля» в поэме «Шествие»:
Жил-был король, жил-был король,
Он храбрый был как лев.
Жил-был король, жил-был король,
Король без королев.
Он кроме хлеба ничего
Не ел, не пил вина.
Одна отрада у него
Была – война, война!3
Забегая вперёд (подробнее о завоевателях мы будем говорить во второй части), можно задать себе вопрос: как могли Наполеон и Гитлер совершить, с разрывом в 130 лет, одну и ту же погубившую их роковую ошибку – вторгнуться в Россию, оставив за спиной такого непримиримого врага, как Англия? Оба уже имели к моменту похода на восток в своём подчинении почти всю Европу. Используя её промышленные ресурсы, они конечно могли бы за пять-шесть лет выстроить мощный флот, способный тягаться с британским, и осуществить высадку сухопутной армии на «туманный Альбион». Я не нахожу другого ответа, кроме одного: у обоих не было терпения провести пять-шесть мирных лет. Война для обоих была наркотиком, единственной формой самоутверждения, которая приносила утоление их томящемуся духу.
Если все пути к осуществлению свободы исчерпаны, если алкоголь и наркотики перестают помогать, у человека всегда остаётся последний вариант: самоутверждаться через преступление.
Да, как огонь может нести нам и спасительное тепло, и убийственный пожар, точно так же и страсть к самоутверждению может выразиться не только в творческой энергии, но и в самых разрушительных деяниях. Она пронизывает дух соперничества, порождающий зависть одних и высокомерие других. Она толкает человека тиранствовать над женой и детьми, унижать сослуживцев, мучить животных. От сдирания скальпов американским индейцем до стрельбы по одноклассникам и сослуживцам, от браунингов анархистов до бомб джихадистов – всюду мы видим многоликую маску страсти самоутверждаться любой ценой.
Решаясь на преступление, ты вступаешь в противоборство не с жертвой его, а со всей могучей правоохранительной системой государства и можешь гордиться мощью выбранного тобою противника. Ты можешь быть абсолютно уверен в свободе своего выбора, а это всегда придаёт ореол полной независимости. Недаром образ преступника так часто окрашен почтительным интересом поэтов и писателей. Макбет у Шекспира, Карл Моор у Шиллера, Фауст у Гёте, Печорин у Лермонтова, Жюльен Сорель у Стендаля, Жан Вальжан у Гюго – все они подсвечены глубоким сочувствием авторов. Цветаева была зачарована реальными разбойниками – Разиным и Пугачёвым, сочинила разбойника Егорушку («Ухитримся-ка, Егор, жить поплоше. / Удавиться нам от жизни хорошей»),4 да и сама с гордостью принимала участие в разбойничьих налётах большевистских продотрядов на разорённые гражданской войной русские деревни.5 О Маяковском и говорить нечего – он просто упивался всеми видами погрома. («Выше вздымайте на фонари окровавленные туши лабазников!»)6
Для нашего исследования особенно важными и поучительными должны оказаться примеры преступлений, совершаемых «бескорыстно», когда ради утоления страсти к самоутверждению человек идёт на риск сурового наказания, не получая при этом никакой материальной выгоды.
Что двигало богатой голливудской звездой, которая раз за разом попадалась на мелком воровстве в супермаркетах? Неизвестным отравителем, подкладывавшим ядовитые пилюли в бутылочки с аспирином на полках аптек? Другим негодяем, засовывавшим бритвенные лезвия в яблоки на лотках фруктовых лавок?
Наступление электронной эры распахнуло бескрайние возможности перед любителями безнаказанно гадить ближнему. Можно запустить вирус в сотни чужих компьютеров и упиваться мыслью о том, какую горечь ты доставил людям, утратившим плоды многолетних трудов. Можно анонимно сеять клевету и ложь, которую твои жертвы долго не смогут смыть с себя. Одна мамаша, недовольная поведением одноклассницы своей дочери, вступила с ней в переписку по интернету, изображая влюблённого молодого человека, а когда та поддалась и ответила на виртуальную влюблённость, принялась осыпать изощрёнными оскорблениями и насмешками и довела несчастную девочку до того, что она покончила с собой.
Как правило, полиции и прессе удаётся отыскать те или иные мотивы для громких убийств, волна которых катится по Европе и Америке в последние десятилетия, как эпидемия. Стрельба по знаменитостям, скорее всего, случается в погоне за мировой славой, и Ли Харви Освальд, Чарльз Мэйнсон, Марк Чепмен, Джон Хинкли получили её в избытке. Воспалённая эротика толкала на серийные убийства Теда Банди, Джеффри Дамера, Ричарда Рамиреса, Андрея Чикатилло. Расовая вражда часто лежит в глубине трагедий, в которых чёрный расстреливает белых пассажиров в вагоне поезда, а белый подросток – чёрных молящихся в церкви. У Тимоти Маквея, взорвавшего административное здание в Оклахоме, Теда Качинского, рассылавшего бомбы по почте, Андерса Брейвика, расстрелявшего сотню иммигрантов на норвежском острове, были экстремальные политические идеи.
Плюс к этому все они жаждали самоутвердиться любой ценой, скажем мы.
И подтверждение этому найдём в бесконечной летописи убийств, в которых так и не удалось отыскать никакого другого мотива, которые совершались в «лабораторно очищенном» виде. Без всякой корысти убивал и калечил женщин Давид Берковиц (по кличке «Сын Сэма», 1977). Мы до сих пор не знаем, чего добивались члены секты Аум Синрикё, пустившие ядовитый газ зарин в Токийское метро (1995), что стоило жизни нескольким десяткам и тяжёлого отравления – тысячам пассажиров. Два чёрных снайпера, принявших мусульманство, расстреливали из гнезда в багажнике автомобиля жителей Вашингтона (2002) без разбора, даже не видя их лиц, не зная, белые они или чёрные, мусульмане или «неверные». Немецкий пилот, намеренно разбивший пассажирский лайнер в Альпийских горах (2015), не удостоил мир никакими объяснениями.
Некоторые убийцы всё же дают откровенные показания о том «чистом» наслаждении, которое приносит им злодейское деяние.
Ричард Рамирес: «Я люблю убивать людей, убил больше двадцати. Люблю смотреть, как они умирают. Выстрелю им в голову или зарежу хлебным ножом и смотрю, как их лица покрываются смертельной бледностью. Люблю всю эту кровищу. Вам не понять меня... Я за пределами добра и зла».7
Генри Джек Эббот: «Ты всадил нож в его грудь по рукоятку. Он говорит “за что?” или “нет”. Ничего больше. Через нож твоя рука ощущает трепет его жизни. Ты переполнен чувством нежности... Ты уже загнал нож в него несколько раз, не отдавая себе отчёта в этом. Опускаешься на пол вместе с ним, чтобы прикончить. Это всё равно что резать масло – никакого сопротивления. В конце они всегда произносят одно и то же слово: “пожалуйста”. И у тебя возникает странное ощущение, будто он молит тебя не о пощаде, а о том, чтобы ты завершил суровый акт как мастер... Все твои чувства в этот момент вознесены на необычайную высоту.»8
Эббот самоутверждался убийствами, а знаменитый писатель Норман Мэйлер выбрал – решил – самоутверждаться, затеяв кампанию по его освобождению из тюрьмы. Он применил безотказный в интеллектуальной среде аргумент – «общество виновато в совершённых преступлениях» – и добился своего. Через три месяца после выхода на волю Эббот зарезал молодого официанта в ресторане. Повод: тот сказал ему, что туалет за баром – только для служащих.
Недавно по телевизору снова показали убийцу певца Джона Леннона, который сидит в тюрьме уже 35 лет, каждые два года подавая прошения о досрочном освобождении. Выяснились новые детали в судьбе Марка Чепмена. В депрессию он впадал с юности. Леннона выбрал себе на роль кумира и настолько поклонялся ему, что тоже женился на японке. Вскоре, впадая в приступы ярости, начал избивать её, но она до сих пор считает себя его женой, навещает в тюрьме.
В какой-то момент Чепмен нашёл себе другой пример для подражания: Холден Колфилд из романа «Над пропастью во ржи». Следуя заветам Холдена он поставил себе задачей не смиряться с засильем лицемерия и очищать мир от него. Леннон, в его глазах, перешёл от смелого бунтарства на стезю благонамеренного лицемерия, поэтому подлежал ликвидации. Но во время следствия, отвечая на вопросы журналистов «зачем убил?», он сделал признание больше похожее на правду: «Я просто устал быть никем».
Некоторым преступникам сам акт убийства казался слишком коротким, и они предваряли его фарсовым судебным разбирательством. Видимо, им нужно было насладиться страхом и отчаяньем своих жертв, их цеплянием за несбыточную надежду «получить оправдание». Террористическая организация Секигун (ответвление Японской Красной армии, 1970-е) регулярно присуждала к смерти собственных членов за всевозможные «буржуазные» грехи: одну молодую женщину казнили за ношение серёжек, другую – за пользование клинексами (попытки возбуждать эротизм). Мужчина не сумел выполнить порученный ему угон автомобиля – его связанного оставили умирать на морозе в сгнегу. Другой не вынес пыток, предшествовавших казни, и ночью покончил с собой, откусив себе язык.
Лидер группы, студентка фармакологического факультета Хироко Нагата, объясняла на суде, что их целью является свержение буржуазного миропорядка, что они никогда не смирятся с существованием режимов, допускающих эксплуатацию человека человеком, и что одним из средств к этому является «сотрясти мир ужасом». «Чем больше мировая пресса будет трубить о наших казнях, тем лучше».9 Можно было бы отмахнуться от преступлений японских «красноармейцев» как от редкой паталогии, если бы ХХ век не дал нам примеры массовых судебных фарсов, устраиваемых Сталиным, Мао-Цзедунгом, Кимирсеном, Кастро, Пол-Потом.
В прошлом голос атамана, вождя, бунтаря, призывающего своих последователей в кровавый поход, могли расслышать несколько сотен человек, собравшихся на площади. Голоса Гитлера, Сталина, Муссолини, Мао, Хо-ши-мина, выступавших по радио, слышали миллионы. Я рискну высказать предположение, что без изобретения радио возникновение множества тоталитарных государств в мире было бы невозможно. Но сегодня мы дожили до новой – глобальной – системы коммуникаций, и возможности атаманов сзывать сообщников через Интернет сделались безграничными.
Что предлагают, чем заманивают в свои ряды молодых людей со всего мира вербовщики Нового Халифата? Нет, они не делают упор на божественной мудрости пророка Мухаммеда, на справедливости законов шариата, на обещаниях райского блаженства. Откровенно и красочно они рекламируют только одно: массовые казни и расстрелы. Смысл их призыва: «Присоединяйтесь к нам, и вы получите бескрайние возможности самоутверждаться, безнаказанно убивая множество людей, объявляя их врагами Ислама».
То, что этот призыв срабатывает в таких масштабах, может пошатнуть веру в человечество даже в душах самых убеждённых гуманистов. Молодые люди с образованием, с блестящими возможностями впереди оставляют свои дома, родных, страну и устремляются под чёрные знамёна ИГИЛа. Можно искать утешения в мысли, что таким образом осуществляется очистка мира от тысяч потенциальных серийных убийц. Увы, многие из них не утруждают себя далёким путешествием и приступают к своим чёрным делам прямо по месту жительства: в Бостоне, Париже, Брюсселе, Египте, Калифорнии, Израиле.
Энтузиазм юных добровольцев, рвущихся в отряды Джихада и Нового Халифата, трудно понять, если мы не вглядимся в альтернативу, стоящую перед ними. Самоутверждение внутри стабильного мирного государства включает в себя соперничество с тысячами соплеменников, многие из которых превосходят тебя талантом, энергией, образованием, привлекательностью, унаследованным богатством. На любом из выбранных путей перед тобой будет маячить угроза поражения и краха, угроза «ощутить себя никем». Пугающая статистика юношеских самоубийств говорит именно об этом.
Часто молодой человек больше боится поражения, чем гибели, – потому и пускается в непостижимые для нас рискованные эскапады. Если же ты выбрал сражаться за какое-то дело, движение, религию, политическую партию и уверен в их окончательной победе, поражение тебе не грозит. Нечто, хранящее частицу тебя, будет жить и после твоей гибели – вот что греет им душу. Они утоляют не только жажду самоутверждения, но и две другие: жажду сплочения и жажду бессмертия.
Когда Чингиз-хан начинал свои завоевания, в его казне было не так уж много богатств для вознаграждения отличившихся соратников. Вместо слитков золота он одаривал их торжественным обещанием: «Ты будешь свободен от наказания за пять – десять, двенадцать – преступлений, которые совершишь в будущем». Вербовщики Нового Халифата действуют тем же приёмом: заманивают безнаказанностью за убийства. Их организация оперирует на тех же территориях, по которым 800 лет назад катились полчища монголов. Неужели им удастся навербовать достаточное число мусульман Средней Азии, Афганистана, Северного Кавказа, чтобы организовать новое нашествие на многострадальную Русь?
В мировой истории много раз повторяется одна и та же последовательность событий: немногочисленное, но воинственное племя покоряет богатую страну; победители становятся правителями в ней, неслыханно богатеют, утрачивают боевой дух; через сто-двести лет в страну вторгается новая волна завоевателей, побеждает, устанавливает свою власть. Свобода и изобилие ослабляют воинственность, потому что у каждого появляется много других возможностей самоутверждаться, расширять своё я-могу.
Так персы в 6-м веке до Р.Х. под водительством царя Кира захватили процветающий Вавилон, Малую Азию, часть Египта. Но пятьдесят лет спустя, во время похода на Грецию их армия уже перегружена обозами с всевозможными яствами, вином, танцовщицами, они больше думают о добыче и развлечениях и терпят поражение от сплочённых и суровых греков. А ещё 200 лет спустя 30-тысячная армия Александра Македонского покоряет 20-миллионную Персидскую империю.
Такую же последовательность демонстрирует история арабов: неслыханные военные успехи и завоевания в 7-8 веках; богатство, роскошь, упадок воинского духа в 9-10 веках; поражения на территории Халифата от вторгающихся турок-сельджуков, турок-османов, монголов в 11-13 веках.
Здесь проступает закономерность необычайно важная для нашего исследования феномена войны. Предварительная формулировка её может звучать так:
В государстве свободном, изобильном, процветающем все люди имеют достаточно возможностей самоутверждаться мирными путями; в государстве деспотическом, бедном, сдавленном запретами, война становится единственным реальным выходом для осуществления свободы, без которого человек не может существовать.
Самый ближайший пример – первая половина 20-го века. Во Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Чехии, Скандинавских странах люди имели достаточно свобод, чтобы находить многообразные пути к самоутверждению. В Германии, Италии, Японии, России режимы оставляли человеку только одну возможность: поддаться нагнетанию милитаристского духа и видеть в войне единственный путь утоления своей главной потребности. Тезис Чемберлена «никто не хочет войны», вызывавший всеобщее согласие в Лондоне, Париже, Праге, Амстердаме, мог вызвать лишь насмешку в Берлине, Риме, Токио, Москве.
Не исключаю, что и неукротимая воинственность сегодняшних мусульман напрямую связана с тем, что религиозные правила лишают их возможности самоутверждаться в финансовых спекуляциях, в свободном поиске и завоевании возлюбленных, в спортивных состязаниях, в художественных свершениях и многом другом. Даже обычное лекарство против неизбежной в таких обстоятельствах депрессии – алкоголь – им недоступно. Остаётся только обвязаться палками динамита и идти взрывать неверных.
Так или иначе, трезвый взгляд на Древнюю и Новую историю требует от нас сдать в архив представление о «венце творения», внушавшееся нам в течении двух веков Жан Жаком Руссо, Пьером Прудоном, Карлом Марксом, Львом Толстым, Бертраном Расселом, Махатмой Ганди и прочими знаменитыми гуманистами. Извержения бессмысленной злобы и безграничной жестокости, заполнившие 20-й век в небывалых ранее масштабах, требуют сменить табличку на клетке с Homo Sapiens в Музее животного мира. К словам «Добр, разумен, миролюбив» необходимо добавить внизу: «Может быть злобен, ядовит, вооружён и очень опасен для окружающих и для самого себя».
(продолжение следует)
Примечания:
1. А. Пушкин. «Пир во время чумы». Собр. соч. в 8 томах (С.-Петербург: «Просвещение», 1909), т. 3, стр. 557.
2. Борис Пастернак. «О, знал бы я, что так бывает…»
3. Иосиф Бродский. «Шествие». Собр. соч. в 5 томах (С.-Петербург: «Пушкинский фонд», 1992), т. 1, стр. 114.
4. Марина Цветаева. «Егорушка» ХХХХ
5. Марина Цветаева. «Вольный проезд». Избранная проза в 2 томах (Нью-Йорк: Руссика, 1979), т. 1, стр. 48.
6. В. В. Маяковский. «Облако в штанах». В сборнике «Стихи о любви» (Москва: Гос. изд. художественной литратуры, 1959), стр. 88.
7. Cyriax, Oliver, Wilson, Colin & Damon. Encyclopedia of Crime (Woodstock & N.Y., Overlook Press, 1993), p. 361.
8. Abbot, Henry Jack. In the Belly of the Beast (New York: Random House, 1981), p. 76.
9. McKnight, Gerald. The Terrorist Mind (Indianapolis—New York: The Bobbs-Merrill Co., 1974), pp. 160-168.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer10/Efimov1.php
