Часть 2
(окончание. Начало в № 7/2016)
Религия может считаться
матерью морали не в большей
степени, чем инкубатор –
матерью цыплёнка.
Lemuel K. Washburn
В Королевской библиотеке Копенгагена стоят рядом две старинные книги – активные участницы драматических событий более чем трехсотлетней давности. Одна из них – единственный, обнаруженный после долгих поисков, экземпляр трактата Уриэля Дакосты «Исследование фарисейских традиций»[1]. Весь тираж этой книги был присуждён к публичному сожжению при активном содействии другой книги – "Трактата о бессмертии души" гамбургского врача и теолога Сэмюэля да Сильвы. Обе отпечатаны в одной и той же амстердамской типографии и вышли одна за другой в 1623 и 1624 годах.
Странная история сопровождала их издание. «Трактат о бессмертии души» – яростная атака на основные утверждения Дакосты – вышел в свет раньше самой критикуемой книги. Сэмюэль да Сильва сумел раздобыть три главы без ведома и согласия автора и прежде, чем рукопись появилась в типографии. Детали случившегося никогда, по-видимому, не станут известны. Чтобы придать критике основательность, Сильва посчитал необходимым привести текст этих глав рядом со своим текстом. Этим он и сохранил для читателей достаточно полное изложение основных «ересей» уничтоженного трактата. Теперь, когда найден единственный экземпляр, избежавший сожжения, есть тому бесспорное подтверждение.
Что же побуждало Самюэля да Сильву и еще нескольких теологов столь энергично преследовать казалось бы обреченную книгу и её изгнанного из общины автора?
Уриэль Дакоста боролся с раввинистическим иудаизмом как религиозный реформатор, полный решимости просветить заблудших и вернуть их к фундаментальным истинам Писания[2]. Он даже уверовал, и об этом писал в своей книге, что Бог поощряет его усилия.
Правда, последние годы жизни привели его к иному мнению, и в своей предсмертной автобиографии он усомнился в божественном происхождении Торы и пришёл к выводу, что это "человеческое изобретение, подобное другим бесчисленным в мире"[3].
Спор был, однако, не только о религиозных церемониях, предписаниях и запретах. Каждая из сторон пыталась обосновать свой выбор в кардинальном вопросе человеческого существования: обрывается ли оно физической смертью или продолжается в иной, предусмотренной божественным замыслом форме.
Речь шла, таким образом, о бессмертии души.
Уриэль Дакоста потому и выбрал иудаизм, что Письменный Закон, первоисточник этой религии, избавлял от всякой заботы о будущем после неизбежной кончины, не отделяя при этом душевную часть от телесной.
Бессмертие души, которая платит по счетам умершего, получая награду за соблюдение божественных правил или наказание за их нарушение, казалось Дакосте выдумкой, близкой к безумию. Но его оппоненты считали безумием как раз отрицание этой истины.
Поскольку загробная жизнь со всеми её атрибутами (рай, ад, чистилище, воскресение из мёртвых, Страшный суд) вряд ли доступна практическому исследованию, спор идет о последствиях принятия одной из этих позиций. Дакоста: «... я живу довольный тем, что мне известенмой конец... Я не строю воздушных замков, радуясь или обманывая себя попусту ложными надеждами на вымышленные блага. Точно так же я неопечаливаюсь и не смущаю себя страхом перед гораздо большим злом» (там же, с. 136) .
С выбором Дакосты не могут, однако, примириться те, кому земная жизнь, лишенная продолжения, кажется также и лишенной всякого смысла.
Сомнительно, чтобы многие из живущих были серьёзно озабочены этой дилеммой: неизбежный конец если и не вытесняется из сознания, то нейтрализуется эмоционально, скрываясь за близкими обыденными целями. Но Уриэлю Дакосте его выбор стоил немалых душевных усилий.
Пример иного выбора, мучительного поиска веры, придающей жизни «такой смысл, который не уничтожается смертью» замечательно описан в «Исповеди» Льва Толстого[4].
Но ортодоксальные противники Дакосты озабочены, казалось, не поиском смысла человеческой жизни, но защитой традиционного раввинистического иудаизма. Лучшим средством для этого представлялось обвинение в безбожии. Сэмюэль да Сильва: «...кто отрицает бессмертие души, очень близок к отрицанию самого бога, ибо кто не боится ничего и не надеется на другую жизнь, тот не знает страха божия, а без этого нет знания бога...»[5]. Утверждение, что душа погибает вместе с телом разоблачает принадлежность к «богопротивной секте» Эпикура и презренных эпикурейцев. Да Сильва снова и снова возвращается к этому обвинению, уличая Дакосту в намерении возродить "постыдную, давно погребенную секту эпикурейцев". Из всех видов ереси самым низким кажется ему именно тот, который связан с именем Эпикура: "Кто возражает против истинного учения, подтвержденного Законом и авторитетами, тот явно поддерживает и проповедует девиз глупых и невоздержанных эпикурейцев: "Будем есть и пить, ибо завтра умрем!" (там же, с.122). Для венецианского раввина Леона да Модены Уриэль – «совершенный эпикуреец и отрицает бога» (там же, с.111). При этом, никто из критиков не пытается подкрепить свои обвинения утверждением, что образ жизни Дакосты соответствует учению древнегреческого философа. Предполагается, что у человека просто не остается иной возможности: « Короче говоря, если душа умирает вместе с телом, то да здравствует Эпикур и хвала Эпикуру...» (там же, с. 118 – 119).
Русскому слову безбожник, он же атеист, соответствуют в иврите четыре обозначения. Два из них (אתיאיסתן ,כופר באלהים) идентичны русским,но два других наделены особыми оттенками: כופר בעקר – отрицающий суть и אפיקורוס – эпикорус. Итак, имя Эпикура, греческого философа 4-3 веков до н.э. стало нарицательным в еврейских религиозных кругах. Бенедикта Спинозу, обвиненного в атеизме, так и называли – эпикорус. Знаменитый Рамбам, средневековый теолог и врач, полагал, что убить эпикоруса, если тот открыто выражает свои мнения – дело богоугодное (мицва)[6]. Это слово вошло и в современный разговорный иврит: депутат кнессета успокаивает религиозные партии, обещая не предлагатьэпикоровские законопроекты.
Но не только для еврейских ортодоксов эпикурейство означало безбожие и аморальность. Отцы христианской церкви и католические философы проклинали его с не меньшим усердием[7]. Еще раньше поклонники греческого пантеона преследовали Эпикура теми же обвинениями. Чем же заслужил греческий философ столь сильную и стойкую ненависть трех религий? Почему именно его еврейские и христианские теологи выбрали главным безбожником человеческой истории? Стоит, мне кажется, сделать небольшое отступление, чтобы понять это.
Боги Эпикура
Нестерпимый атеизм, о котором твердили религиозные иерархи, мало соответствовал тому, что писал и говорил сам Эпикур. Боги существовали и вполне благоденствовали в его сложной и сбалансированной системе. Он даже предложил логическое доказательство их существования, которое потом охотно использовали богословы: понятие о боге рождается в душе каждого разумного существа и знакомо издревле каждому роду и племени, а значит и отражает всеобщую реальность[8].
Правда, боги Эпикура сильно отличались от хорошо известных олимпийцев. Эти боги не вмешивались в войны греков с троянцами и не спускались на землю, чтобы соблазнять понравившихся женщин. Им не приходилось, подобно богу монотеистов, создавать собственными трудами весь существующий мир и направлять его по заранее намеченному пути. Их комфортное существование в межмировом пространстве не нарушалось никакими заботами. Тому, кто избавлен от ответственности за все безобразия, творящиеся на земле, нет необходимости устраивать потопы или изливать огонь и серу на города, погрязшие в мерзости. Так Эпикур разрешил проблему теодице́и.
А что же люди, лишенные божеского попечения? У них нет причин для уныния, если они принимают эпикуровские принципы и устроивают свою жизнь в соответствии с ними. Ненарушаемое спокойствие, душевное умиротворение и безмятежность – это и есть счастье, доступное человеку. И оно вполне достижимо, если удается избавиться от двух главных страхов, мешающих благоденствию. Первый из них – свойственный всему живому страх смерти. Человеческий разум способен преодолеть его при помощи знаменитой формулы Эпикура: «Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем»[9].
Другой страх – это страх людей, принявших на веру постулат философов и богословов о бессмертии души. Но вселенная Эпикура устроена таким образом, что легко избавляет и от этого страха: всё в мире составлено из простых и неделимых элементов, в их числе и такая тонкая субстанция, как «душа». И эти простые элементы, эти атомы, в определенное время освобождаются и рассеиваются. Человек растворяется в создавшей его природе, и это конец всем тревогам о страшных судах и вечных наказаниях, как, впрочем, и беспокойным надеждам на неземное блаженство.
Эпикур, полагали его сторонники, избавил человечество от «вечного господина, которого мы должны бояться днем и ночью. Ибо кто же не будет бояться бога, который все провидит, обдумывает, замечает, который считает, что ему до всего есть дело, который во все вмешивается, весь в хлопотах». Но из этого с не меньшей очевидностью следовало и другое: отняв у бессмертных богов возможность и желание управлять событиями, награждать и наказывать, Эпикур «с корнем вырвал религию из человеческих душ»[10].
Религии, впрочем, вполне справились с нанесенным ударом, и ответили испытанным приемом в такого рода спорах – подменой понятий. Отказ от религиозных догматов объявлялся безбожием, разрушающим нравственные устои. Особенно вредоносным считалось неверие в бессмертие души.
Инкубатор морали
Ортодоксальные противники Дакосты предупреждали: «... каких только пороков, дерзких, надменных поступков и злодеяний нельзя будет найти в поведении, мыслях, делах человека», который поверил бы, что за физической смертью нет для него никакого продолжения[11].
У этого утверждения – длинный ряд сторонников, от прошлых веков и до наших дней. Ниже представлены лишь две ссылки из многих возможных.
Блез Паскаль, математик и теолог, младший современник Уриэля Дакосты:
«Бесспорно, что человеческая нравственность целиком зависит от решения вопроса, бессмертна душа или нет»[12].
Много позже, у Достоевского, сказано не менее определенно: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, все позволено»[13].
Следует ли понимать эти пугающие предупреждения таким образом, что пока не оспаривались главные религиозные постулаты, с моралью всё было в порядке? Религия сотни лет оставалась главным цензором и учителем нравственности. Удалось ли ей привить народам высокие моральные принципы? Достаточно открыть наугад любой том человеческой истории, чтобы усомниться в этом.
Религиозные авторитеты, утверждал Дакоста, пытались достичь своих целей путём обмана и запугивания, подобно плохим воспитателям, добивающимся послушания детей устрашающими сказками. Быть может, они «придумали все это из-за злобы людской, чтобы выдуманными ужасами удержать людей в границах долга, так как чем-либо другим их трудно смирить»?[14] Но и в этом случае им следовало признать собственное бессилие: «...если же эта болезнь в людях неизлечима, прекратите обманы, чтобы не обещать, подобно неумелым врачам, выздоровления, которого вы не можете дать» (там же, с. 96).
Сам Уриэль Дакоста считал исправление человеческой нравственности делом хотя и трудным, но не безнадежным. Следовало, прежде всего, избавиться от религиозных пасторов, нагруженных всеми пороками, которые они призваны искоренять. Ещё важнее – отделить нравственные принципы от священных постулатов, которыми каждая религия обозначает свою территорию, порождая предубеждения и конфликты. Всё, что есть разумного в Моисеевом и во всех других религиозных законах, основано на изначальном естественном законе. Он и есть подлинный «закон природы и от рождения внедренная в умах норма правильного поведения» (там же, с. 93). Это он удерживает человека от посягательства на жизнь и собственность другого, это он побуждает любить близких и друзей. Обществу следует принять разумные и справедливые законы и позволить естественному порядку вещей проявить все свои возможности.
Естественный закон Уриэля Дакосты отступает не только от религиозных, но и от более свободных античных представлений. Он, как кажется, делает первый шаг на пути, ведущем к замечательной догадке Чарльза Дарвина о «моральном инстинкте» всех социальных животных[15].
Мораль относится к тем часто употребляемым понятиям, которые трудно поддаются определению. В любом случае, современные биологические исследования в этой области достойны внимания.
Социальные животные удерживаются в своих сообществах правилами, поощряющими определенные виды поведения и вытесняющими другие. Биологические «заповеди» запрещают убийство, беспорядочное спаривание, воровство совместно добытой пищи. Высшим млекопитающим, в частности приматам, знакомы эмпатия, сожаление, привязанность. Они способны к кооперативному поведению, взаимной помощи и даже альтруизму. А отсюда один шаг до максимы современных исследователей Marc Bekoff and Jessica Pierce: «Мораль – это наша биологическая судьба, но не подарок от бога»[16].
Тем, кто убежден в плодотворности такого подхода, придется ответить на неизбежно возникающий вопрос: отчего же естественный закон,отчего биологические «заповеди» , проверенные эволюцией, теряют свою силу в городах, народах и государствах? Почему никакими средствами, в том числе и с помощью Высших сил, владеющих ужасами ада и блаженствами рая, не удается распространить эти «заповеди» на все человечество? Ответ мог бы, вероятно, исходить из того, что в своем необыкновенном процветании человек выстроил гигантские сообщества, слишком далёкие от небольших и связанных родством групп, естественной среды для этих законов. Он освободился в значительной мере от коррегирущего влияния эволюции. А там, где не действует эволюция, где не помогает биология, там и религия бессильна. Хуже того: монотеистические религии вооружили эти громадные, «сверхестественные» людские коллективы дополнительным оружием презрения и ненависти друг к другу.
Ортодоксы со всем этим, разумеется, не согласны. Они считают, что победили: в израильских ешивах учат тому иудаизму, который изгнал Дакосту и Спинозу. Но спор продолжается. В тель - авивском квартале Флорентин узкая улочка названа именем Уриэля Дакосты, а сам квартал – излюбленное место беспечной публики, которая в ночных клубах, пабах и барах по-эпикурейски наслаждается жизнью, не слишком беспокоясь об угрозах ада и соблазнах рая.
Примечания
[1] Uriel da Costa. Examination of Pharisaic Traditions. Exame das tradições phariseas. Facsimile of the Unique Copy in the Royal Library of Copenhagen. Supplemented by Semuel da Silva's Treatise on the Immortality of the Soul. Tratado da immortalidade da alma
Translation, notes and introduction by H.P. Salomon and I.S.D. Sassoon, 1993, Leiden, New-York, Koln. E.J. BRILL
[2] Маркс Тартаковский. Личность в истории. Уриель д Акоста. https://www.proza.ru/2012/02/25/1661
[3] Уриэль Дакоста. О смертности души. Пример человеческой жизни. Москва - Ленинград. ACADEMIA, 1934. Пер. С. Игнатова и А. Денисова. Стр. 147.
[4] Лев Николаевич Толстой. Без любви жить легче. АСТ, 2014. Гл. 12
[5] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958, 4, 118.
[6] Цит. по Рон Гуэта. Эпикур: человек и понятие.
[7] Б. Э. Быховский. “Гассенди.”. Москва, Мысль, 1974. Гл. 4. Реабилитация Эпикура.
[8] Марк Туллий Цицерон. Философские трактаты. М., «Наука», 1985. О природе богов. Книга 1.
http://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1422369001#t098
[9] Материалисты Древней Греции: Собрание текстов Гераклита, Демокрита и Эпикура. – М.:, Государственное издательство политической литературы, 1955. Стр. 209.
[10] Марк Туллий Цицерон. Философские трактаты. М., «Наука», 1985. О природе богов. Книга 1.
http://ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a=1422369001#t098
Параграф 121.
[11] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958, с. 118-119.
[12] Блез Паскаль. Мысли., с. 347.
[13] Фёдор Достоевский «Братья Карамазовы», М., «Эксмо», 2004, I, 2, 7, с. 85.
[14] Уриэль Дакоста. О смертности души. Пример человеческой жизни. Москва - Ленинград. ACADEMIA, 1934. Пер. С. Игнатова и А. Денисова. Стр. 95.
[15] Чарльз Дарвин. Происхождение человека и половой подбор.
[16] Marc Bekoff and Jessica Pierce. Wild Justice. The moral lives of animals. University of Chicago Press. 2009
Франс де Вааль. “Истоки морали: В поисках человеческого у приматов.” Альпина нон-фикшн, 2014. iBooks.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer8_9/Kunin1.php
