1. Валет
Веки уставшие сном припорошены,
И замерзает тушь.
В небе буксует кораблик заброшенный
На холостом лету.
Ночь — луноликая тень безмятежности —
Спит на его крыле.
Здравствуй, дитя моей умершей нежности,
Маленький мой валет.
Я не носил, не кормил и не пестовал,
Не поднимал лица,
Не понимал торжества неуместного
И не винил гонца.
Не отрицал, что причастен деянием,
Деепричастен днём.
Не повторял: «Не суди, Судия. Не я
Так отражаюсь в нём».
Что моя вера — минутна и прожита,
Что мой кусок стены?
С пятого класса глаза обезвожены,
С пятого курса — сны.
Режет сугроб языка индевелого
Голоса санный след.
Я отпускаю тебя — неумелого,
Маленький мой валет.
Время на скорую руку заштопано,
Дыры мозолят взгляд.
Скоро мне станет понятно, за что по нам
Изза кустов палят.
Мелкими бесами рядятся попусту
Духи разрыв¬травы.
Хочется выть, не по¬волчьи, а попросту,
Почеловечьи выть.
Не долетят до последних небес дары
Наших дурацких слов.
Сентиментальны пророки и бездари,
Пагубен их улов.
Только увидев, что силы не выть ищу
В очередном нуле,
Руку протянет и, может быть, вытащит
Маленький мой валет.
Жизни ли трещина, яви ль окраина,
Сна ли воздушный шар.
Мне до сих пор недоступна игра его
И непривычен шаг.
Но без него как дойти до излучины,
Не расплескав горсти?
В небе кораблик ругается с тучами,
Тучи молчат: «Прости».
2. Дама
Не бывает любви, недостойной чужого горя.
Так слезинка ребёнка снежинкой сгорает в Боге.
Разбуди меня ночью — огнём, небесами, морем,
Нарисуй мои звёзды на белом своём пороге.
Если вечер поймёт, он сумеет уйти от плена,
Но скорбит петушок о беспутном своём Додоне.
Моя тень, словно гость, покидает чужие стены.
Моя линия жизни бежит по твоей ладони.
Не бывает любви, недостойной чужого счастья.
Так неловкости ложь всё равно обернётся зверем.
Разбуди меня там, между первым и третьим часом,
Разорви мою цепь за секунду до звона звеньев.
На весеннюю улицу выйдут, рыдая, пары,
Возлагая цветы к веслорукой своей мадонне.
Но пускай моя бухта искрится рядами палуб,
Моя линия жизни лежит на твоей ладони.
Не бывает любви. Никогда. Никакой. И точка.
И томление духа — всего лишь причуда тела.
Но — дурные вампиры — мы живы, и живы только
Отражаясь друг в друге и тем сохраняя тени.
Наша хлипкая нить — не замена привычным тросам,
Ведь она и горит, и в воде, понимаешь, тонет.
Просто всё это то, что случится не с нами. Просто
Моя линия жизни бежит по твоей ладони.
3. Король
Заливался в лесу соловей, словно в ухо яд.
Это просто престол. На престоле — всего лишь я.
Это просто мой век непривычен на цвет и вкус.
В нём грешно умирать. И как минимум странно жить.
Мы уже научились швырять о помост тоску
И молиться мечу и доспеху, презрев ножи.
Мы уже научились отделке звериных шкур,
Но ещё не привыкли к естественной смене кож.
Короли не должны и на нашем больном веку
Доживать до маразма, грехами шлифуя ложь.
Я любил этот век, но, законы его поправ,
На мгновение вышел за рамки привычных пут.
Я боролся за трон, на жену не имея прав,
На змеиный язык примеряя чужой типун.
Но жена или трон — всё одно — забираться вверх,
Обжираясь ли властью, любовью ли пасть набив.
Я — усталый политик, предавший свой верный век,
Хохотавший в кулак, предавая его на бис.
А народ благоденствует. В прошлом — война и мор,
За убитым ушли, к королевской припав ноге.
Я провёл этот год, выгребая его дерьмо,
Ненавидим двором и наследником — принцем Г.
Показания призрака — чушь, сумасшедший бред,
Но рачительный дьявол не прячет расчётный лист.
Отпечатками пальцев на смрадном его пере
Театральные жесты в дешёвую явь вплелись.
Это пальцы впились в деревянную плоть стола.
Это сердце стучит и пытается выйти вон.
Королева, которая годы меня ждала,
Тоже смотрит на сцену. А я смотрю на него.
Наконец¬то ты вырос, мой принц, ученик шута.
Мой подосланный призрак порвал беспорочный круг.
Ты сумел осознать — королём невозможно стать,
Не ломая себя. И ещё — не марая рук.
Так сыграй в моей смерти почётную роль косы,
Мой достойный наследник. Который, возможно, сын.
4. Туз
Ни один из грехов не приходит сам
Без одной из небесных кар.
Ты подобна стреле на моих весах,
Я подобен колоде карт.
Пустословие чисел, тиски игры,
Равновластие двух цветов.
И, конечно, четвёрка умильных рыл
Похотливых моих вальтов.
А у дам с королями надменный лик —
В нём и мощь, и краса, и власть.
Но под каждым из ликов живёт двойник —
Та же сила и та же масть.
Мы боимся взглянуть двойнику в глаза,
Страх в напыщенной позе карт.
Потомуто нет карты сильней туза —
На него не нашлось зеркал.
Голоса у людей, что глаза у лиц —
То кричащих, то лицтихонь.
У тебя не нашлось для меня улик,
У меня — для тебя стихов.
Но не тянутся руки сплестись в кольцо,
И бежать не пора, пока
Ни единой ухмылкой не лжёт лицо
Зазеркального двойника.
Я у зеркала жду, я уже привык
Не сводить воспалённых глаз.
Я пожму тебе руку — держись, старик, —
Правой левую — в самый раз.
Улыбнись на мгновение, спой, спляши,
Отрази мой смешной азарт.
Отыщи в зазеркалье моей души
Одного моего туза.
Отражается всё: от стрелы до слов,
Точка в точку. И все над «ё».
Ты почти отгадала моё число,
Я ещё не забыл твоё.
После смерти вальту обеспечен залп,
Плачет дама, хандрит король.
А тузы собирают огромный зал,
А потом забывают роль.
Потому что не ищут зеркальных пар,
Потому что привыкли врозь.
Отражения вертятся в сонных па,
Протирая всё ту же ось.
Ты потеряна здесь, я не найден там,
Но, набычась под стать мосту,
В рукаве, на изломе реки¬листа,
Притаился козырный туз.
5. Джокер
Минута смеха продлевает жизнь на пять минут.
Народная мудрость
Шуту не положен отпуск. Ни на день нельзя, ни на два.
Иные отвоевались, а он и дошёл, и дожил.
Иного ломает обыск, а им унывать не надо,
Ведь те, кто не унывает, живут на неделю дольше.
Иного арест ломает. Земля под ногами площе,
Сдают адреса и нервы в сыром беспределе камер.
Шута же искус не манит — ему выходить на площадь,
Ему становиться первым, кто кинет тот самый камень.
Иная вода — застынет, но нам бы ходить по этой.
Пророки бредут, зевая, за плугами лучшей доли.
О мире грустят акыны, о вечном грустят поэты,
А те, кто не унывает, живут на неделю дольше.
Навылет пробиты уши, заклеены рты и стёкла.
Не бросил бы пляса мальчик, когда бы не эти раны.
Шуту и беда — кликуша, и голод — родная тётка.
За то и паёк их смачен, за то их щадят тираны.
Картинное наше счастье не выдержит их объятий,
Судьба их сторожевая глаза опустила долу.
Но кто бы в дверь ни стучался, не смей унывать, приятель,
Ведь тот, кто не унывает, живёт на неделю дольше.
Как хочется взять перо и об этой мечтать неделе,
Как шут, что подолом задран на платье любого строя.
Но семь городовгероев причастность свою не делят,
И семь деревень назавтра забудут его гастроли.
В пропитанной водкой кухне один завершает опись,
Другой коньяк допивает под запах лимонной дольки.
А шут в коридоре курит. Шуту не положен отпуск.
И те, кто не унывает, живут на неделю дольше.
Напёрсточник
Я говорю: «Подвинься, здесь и так горячо».
Я ломаю свой взгляд о чужое бронзовое плечо.
Я говорю: «Выбирай, где истина, — она гдето там, внутри» —
И пододвигаю бокалы. Бокалов — три.
Такая игра в напёрстки. Ты тянешь средний бокал.
Ты сама разлила его, я тебя под руку не толкал.
Ты сама сломала традицию, не пригубив вина.
Истина ниже дна.
Ещё можно гадать по кофейной гуще, я так тоже могу.
Можно гадать по звёздам и по вишнёвому пирогу,
Можно ломать комедию на маленькие смешные слова,
Ожидая как минимум выстрела. Хотя выстрелов будет два.
Такая игра в театр — кукольный домик, волшебный зонт.
Я говорю, что занавес опускается прямо за горизонт.
Я говорю, что гдето на небе ктото включает свет.
Мне говорят, что нет.
Мне говорят, что на небе пусто — безлюдно и все в пивной.
В раю перекур, забытые боги толпятся на проходной.
У любви помятое ночью тело и лицо с рекламы духов.
Все великие поэты не умерли — они просто не пишут стихов.
Значит, пора поверить во всё то, что делал во сне.
Мне говорят, что это к весне, хреновой такой весне.
Мне говорят, что у каждого между душой и кожей броня.
Значит, и у меня.
