А случись, что он влюблен, а я на его пути... (или - наоборот?):
я - влюблен, а он на моем пути?
(Григорий Поженян)
Существует романтическая теория половинок. Меня Ряха об этом просветил, за что ему маленькое спасибо с моего столика! Есть за что! Слышь, Ряха? Это к тебе! Учти! Чуть жизнь мне не сломал этими рассуждениями!
- Половинки эти, будто бы всю жизнь рыщут друг друга, бывает - находят, чаще - нет, - вводил он меня в курс -
науки страсти нежной, -
словом, как кому повезет. Или - нет, смотря как посмотреть...
- Как это? - недоумевал я.
- Вот ты загляни вовнутрь себя, - предлагал он.
Я заглядывал: пусто и темно.
- Ну что? - нетерпеливо спрашивал он.
Я пожимал плечами.
- Хорошо смотри! - не отставал он. - Вспоминай, сопрягай!
Я и смотрел, хорошо зажмурившись.
- Видишь?
- Вижу!
- Что видишь?
Что сказать? Усилием воли вызывал в памяти Дон Кишота и Дульсинею Тобосскую, Ромео и Джульетту, Ивана-да-Марью, Ихтиандра и Гуттиэрэ... других сиамских неразлучников.
- Вижу, им нельзя друг без друга!
- Ай, молодца!
Теория эта едва ли сработает, столкнувшись с грубостью практики; об этом я уже на осьмнадцатом году жизни догадался, когда наступила полоса личных разочарований и крушений. Но как дать знать об этом Ряхе, который возлагал на свои взгляды все надежды, как Достоевский последний талер на zero в Баден-Бадене? Ведь не скажешь ему, вывернув глаза на сторону: «Ряха, дорогой! В действительности все происходит много проще. Половинками становятся задним числом, уже встретимшись. Попервоначалу их слишком много бывает, номинальных. А в реалитете - и одной пары за глаза хватит! И на про все остальное! Тем более, что прежние и будущие номиналки перестают восприниматься таковыми, вращаются пустоцветами, уходя в тень через плетень! Я уже не говорю, что есть однолюбы и многолюбы. Они - антиподы. О это - совершенно запутанная и безумно интересная тема!»
Впрочем, большую часть приведенного монолога сам Ряха дискретными порциями и выкладывал мне, репетируя на точку зрения собеседника, но забывая вернуться обратно. Я не разоблачал его. Зачем? Ежели доведется писать Роман, выдам за свое. А что? Ведь и Лермонтов, обрадовавшись смерти Печорина, опубликовал его 3аписки под своим именем!
- Для половинок не существует никого вокруг! - вопил Ряха. - Абсолютно никого из тех, кого можно обозначить объектом любви!
- Послушай, - втемяшивался я в его монолог, - чтобы внедриться в соседнее целое, состоящее, как им кажется, из ихних половинок, и занять место у чужого огня, надо... - и прикусывал язык! - А вот этого - не надо! - притормаживал меня Автопилот. - STOP!
К счастью, Ряха не слушал. Я - тоже хорош! Честный конокрад! Нельзя лезть с циничными предположениями, пусть и уравнивающим Ряхин романтизм. «Циник» и «романтик» - суть всего лишь ярлыки, от которых - прочеваться, как -
сна разума от! -
нежеланных плодов рожденных!
И - больше слушать бы; такой собеседник, как Ряха, не скоро встретится! Он много чего такого говорил, выкладывая собственные аксиомы. Об инкубационном периоде любви, когда уже влюбился, но еще не прозреваешь об этом. Об измене, которую по определению невозможно простить. О возможности и/или невозможности переделать любимую под себя. О том, сколько раз можно влюбляться и можно ли одновременно любить двух и/или более человек. Можно ли влюбившись - разлюбить, а после влюбиться наново. И что-то насчет однополой любви... Всего не упомнить. Но меня заинтересовала всего более теория половинок, выходящая непосредственно на реальность, которою я тогда жил. Он это знал. И продолжал излагать.
- Верность мало чего стоит, если она дается с трудом. Вообще ничего! Это - бесплатное приложение к любви, как и ревность, между прочим. В нагрузку!
- Это ты к тому, что верность и ревность структурируют любовь, вводя ее хоть в какие берега? - запутывался я все больше и больше в аргументах, - а то при всей карамазовской безудержности...
- Куда тебя понесло, безудержный ты наш? - охолонял он меня. - Теоретик! Пропадешь ты без меня со своей теорией в жизни!
Подчеркиваю: это - тогдашние разговоры наши. Теоретические. А что - практика? И публика неистовствует: «Даешь историю с предысторией!» И - впрямь! Их есть у меня...
Предыстория истории:
издалека и издавна
(хотя еще не издана)
А из зала мне кричат:
«Давай подробности!»
(Аркадий Галич)
Да-с, была еще девушка с вкусною фамилией, золотыми волосами и тихим ласковым голосом, сударь ты мой... Но это - статья особая! Потому - об этом особо! Начну издалека и издавна: в один из годов была нам уготована преддипломная практика на АТС. Мы с Ряхой дотоле были всюду вместе, но тут нашел камень косу, оба хотели на «семерку» - к дому ближе, а «четверка» была на Куличках. На «семерке» - всего одно место светило, а на Куличках - целых три. Никто не хотел уступать, мы почли ничтоже думая и недолго сумяшеся шваркнуть... о мой жалкий жребий! Легко сказать! С судьбою играли и - не только своею! Судьба внутри каждого, но виртуальные точки перекреста наших с Ряхою судеб оказались вне нас; мало того, их магнитуда повлияла на судьбу Златовласки!
Вернусь к чистоплотному и позитивистскому изложению фактов. Ряхе досталась «семерка»... Такую вот нам судьба после возможных внутренних борений фишку сдала, потрафив одному из нас! Там ему и сподобилось оказаться в одной точке с той, которая следуя чернышевским курсом разумного эгоизма составила его, Ряхино, счастие... Случай, Дона Анна, случай: мог бы кто и другой... вроде даже меня там под боком оказаться, а не самый что ни на есть наидостойнейший Ряха. И с чего вознамылился я вознестись в гибельные выси, где носятся планиды наши? по себе ли древо выбираю на сруб! Не иначе, в телегу - («Нarnessed to a cart star! Hitch your wagon to a star!») - звезду запрягаю! Поздно теперь жалеть. Особенно если -
нет раскаянья во мне!
Судьбе всемогущей и всевидящей оказалось мало обставить нас условиями: зачем-то ей потребовалось следственный эксперимент над нами, грешными поставить. Буду о себе, коль скоро не знаю, что у других там происходит. А у меня - (спущу пару-
начало было так далеко,
так робок первый интерес!
-тройку лет в Лету и -
продолжу)
Весна и первомай 68-го в наших краях выдались буйными, бурлило за компанию и мое сердце, что было не совсем обязательно, учитывая мой тогдашний настрой. Впрочем, это эмоции чувств, но упрямые факты показывают и гласят, что Ряха зашел ко мне со своею недавно явленной подругой; у меня моментально -
так ссумбурило сердце
и скаруселила голова,
что и по сей день не могу дождаться, пока гуща осядет на дно души!
Нас представили друг другу согласно неписаному протоколу. Ряха ли назвал наши имена, сами ли прошептали: «Тома - Рома»! - нечаянным случаем или отчаянною судьбой срифмованные... Возможно, то были единственные и относительно разумные слова, мною в тот день произнесенные. Она улыбнулась, обнажив косой зубик, губы мои безуспешно пытались расклеиться. Я коснулся своей ледяной рукою ее прохладной, ощутив чужой жар. Потом они повели меня выгуливать. Мысли Броуном и пляскою святого Витта скакали, не цепляясь друг за друга, становясь все длиннее, но обрывистее. Изложить их не представляется возможным: отдельные слова, сплошь перебиваемые многоточиями, никаких иных препинательных значков, только препоны препинаний...
Меня продефилировали по городу середь бела дня и ликующих толп. Я во весь путь молчал (трудно представить, что бы я наговорил, откройся мой рот и ссыпься наружу весь сухой поток сознания, и тем более - под ним!!) - это, как выяснилось в ближайшем дальнейшем будущем, не осталось незамеченным. Ею! Видимо, интуитивно я действовал по рецепту Агаты Кристи: «Все беды от не вовремя сказанного слова!» Но и оборотную сторону медали: о несказанных вовремя словах - не следует игнорировать. В будущем!
Насиделись до онемения, если не в языках, то в членах, на бульварной скамье. Они вдосталь наговорились, не обращая на меня никакого, ты што-с, внимания; иначе и быть не могло: невелика птица породы «досвадебный генерал» (я - о себе!) - и разошлись. Она исчезла в своем направлении (я даже не осмелился глянуть - в каком!)... только каменным затылком ощутил удаление позлащенного свечения ее волос... День разом обесцветился и обессмыслился.
И с чего он не последовал за нею? Ведь тот златовласый магнит сколь притягательнее меня, онемевшего, чем не меряй напряженку его: вебером, генри или теслой.
Оставлю это.
История не только повторяется, но и предваряется; задним числом это, кажется, называют «предысторией». Как бы то ни было, предыстория имела продолжение, плавно перетеча в историю и вытеча за ее пределы в настоящее! Замирает время в безводной пустоте Торричелли и Магдебурга, недвижным Солнцем в зените висит над нами, ни жив ни мертв я, не подозревающий об этом и не прозревающий этого... И - не прозрел бы, судорожно барахтаясь слепою птицей по периметру жизни, но - случилось невероятное! Такое, что со мною случалось в жизни всего пару-тройку раз. И больше не повторится! Надеюсь.
А в тот раз меня скрутила золотоволосая лихорадка! Дай Бог не каждому испытать такое!!
Как это было
Первая встреча
Тут - что?
Позвонила - кто?
Она!! - как? А вот - так! Да-с!
Вся предыдущая мертвая тишина оказывается и была знаком судьбы, что вот-вот произойдет непредставимое. Теперь, накрой меня тишина мертвым колпаком, буду точно знать что к чему, но поди ж ты... не накрывает! все время звуки, стоны, скрипы, шорохи, шепоты...
А вот тогда -
было, да!
Произошло! Прерывая сплошь обволакивающей ватности, она позвонила (это сейчас кажется, что иначе и быть не могло) и ласковым, тихим голосом назначила мне свидание, орнаментировав его необходимостью срочного прослушивания гибкой пластинки Ободзинского с песней о море (я даже ямбом подсюсюкнул, сиречь, подыграл, снеся почти то, что она просила, а именно, не «Море», а «Луну»?! Кто бы нашел в себе силы отказаться? Надо ли оговаривать, что встреча была назначена перед Плехановскою библиотекой, что Систрица моя, по заведенному ею с некоторых пор обыкновению, плюнула на меня сверху, когда я выходил, и как всегда - промахнулась, что вышел из дому без плевка и царапины заблаговременно, что бежал, не чувствуя ног и засматриваясь на свое отражение (другого мне не дадено - какое есть!) в зеркальных витринах, что я припоздал на какую-то битую минуту, потому как был начитан, что на первое свидание приходят «за полчаса до весны», но мне претило переть -
тропами чужими,
искал я сочетания иные -
а она - на две, скорее всего, проведенные за колонною, случившеюся тут же, в трепетном ожидании, которое укрощала, подозреваю, при помощи фихтеанского зеркальца, исследуя степень своей неотразимости, возможно, даже опасаясь в этой связи за меня. И - не зря!..
Благополучно перетоптавшись первые мгновения, пришли в себя, смирили дыхание и биение, трепета и сердец. Это были единственные моменты нашего равноправия. Очень скоро она почувствовала свою власть надо мною, освоилась сама и - освоила меня! Ласково пожурила за «не ту» пластинку (могла бы и не заметить, подобно чеховскому интеллигенту, презрительно отвертывающего бороденку от растяпы, пролившего соус на скатерть), но не очень и для виду, ибо «все» поняла «как надо»! И я понял, что она поняла, и от этого взаимопонимания -
все стало вокруг голубым и зеленым!
Прошлись по линии, ставшей после для нас традиционной: от Плехановки, по тенистой аллее 26-ти комиссаров далее - по Молоканской через одноименный садик насквозь по каменному мостику через пруд, украшенный черными стилизованными фигурами трех граций.
- Красивые... - то ли сказала, то ли спросила она.
- Да... - нехотя пробормотал я, не собираясь делить восхищение ею с троицей истуканок. - Не оборщай внимания! - нечаянно заплетшимся языком я обыграл вкусную ее фамилию.
Она прикусила нижнюю губу, раскрыла до пределов глаза и шутливо погрозила мне пальцем.
Вывернули влево. Но до бульвара не дошли и ни на какие соблазны большого города не отвлеклись. Маршрут молча диктовала она. В нашей паре я был ведомым. Мы почти дословно повторили трассу дореволюционной конки от Молоканской до Баилова без остановок и пересадок. Так и шли рядом, не касаясь друг друга.
По небезупречному городскому рельефу бывшей пустыни, фрагменты которой я еще застал допрежними временами в узкой береговой полоске между морским-озерным прибоем и в гранит одетыми брегами (объясняю подробнее: «бывшая пустыня», сиречь, полуостров на котором через века и - навеки воздвинется все остальное). Чудо! Да где мог быть такой бульвар, не шутите: «до самой Астрахани тянется! - уверяла безумная московская тетушка в минуты помрачения того, что у других называлось рассудком. Я, будучи в ответно-столичном визите, потешался над ихними кольцевыми и иными бульварами: «Где, дескать, море?» - крыть было нечем! А наш, на котором, что ни вечер южного забытья - вся незлободолюбивая /незлобивая+свободолюбивая/ публика высыпает! Не шутите: с двунадесятью языками и с такими стратами и стратификациями, что употребляя слова «элита», «простолюдин», «чернь», «интеллигент» и «etc.», следует запастись не одной парою елочных кавычек! Именно таким он - с незабываемыми трамваями от первого до пятнадцатого номеров, забытьем южных ночей, сладчайшим тугим виноградом, тутовыми и инжировыми деревами, плодоносящими круглые годы, всего не перебрать! - и видится сейчас из малопривлекательного далека-далёка...
Чего же доле?
Конечно, воздух мог быть почище, дожди - почаще, зелень - поярче, девушки - попривлекательнее и подоступнее, те же люди - поразнопородно- /осторожно - окрашено!/ -племеннее, да и - тех же двунадесяти, как говорится, но попонятнее... Словом, нигде Города не было другого такого. Заезжай-не заедешь, обыщись-не обрящешь!.. А раз так, вернемся на грешную землю с небезупречным рельефом местности, пока она нас еще носит...
И - заносит! Потом пара-тройка поворотов и вот мы проходим вдоль незабвенного и манящего бульвара, на который поглядывали с опаской: слишком эротически-сгущенными были сумерки и самый воздух, а таинственные контуры влюбленных, их неслышные шепот и клятвы, невидимые объятия и поцелуи дополняли запретные картины взрослой жизни... и ведь кто-то сидит сейчас на той самой скамейке, где и мы пару месяцев назад пребывали грешною троицей!? - к Азнефти. И - далее через баиловский перешеек, куда путь конке был заказан. Я потому так обстоятельно описываю нашу дорогу, что мысли мои не тем были заняты...
- А почему ты... в тот раз все время молчал? - тоном доброго следователя спросила Златовласая красавица.
- Я молчал. - Подтвердил я. И переспросил:
- Разве? - Потом полез в объяснения:
- Мне казалось... что нет. И я не знал, что надо говорить! - Понес я околесицу:
- Ты и не спрашивала ничего.
- А что я должна была спрашивать и задавать вопросы? Что я - следователь?
Как она про следователя. Кошки-мышки!?
- Нет, просто... ну, поговорим... еще.
- Хорошо. Расскажи, что ты читаешь?
- Я? Диккенса. «Записки Пиквикского клуба».
- Да?
- Да. И Гюго. «Последний день приговорённого к смерти». «Вадим» Лермонтова. Голсуорси «От четырех ветров». Достоевский. «Бедные люди». Мериме. «Маттео Фальконе».
- Всё?
- Почти.
- Как? сразу всех?
- Да. Я всегда по нескольку книг одновременно читаю. Это - ранние вещи авторов. Я все решил поперечитать по порядку.
- У-у-у! какой ты... систематизированный! А у меня ни на что времени не хватает.
Но так и не сказала, чем она очень занята. В таких интересных разговорах мы и дошли до намеченного ею финиша. Так я понял. Очень уж неожиданно Златовласка остановилась. Я озирнулся по сторонам, пытаясь определить, где нахожусь, слегка переигрывая, впрочем. Пусть подумает, что настолько я увлечен ею, что...
А дошли до баиловского круга, который и оборвал нас. Без лишних сантиментов. Вообще без никаких. К таким поворотам событий трудно привыкнуть. Мне бы спросить, когда мы встретимся еще. И встретимся ли вообще. Не зажмет же Ободзинского, которого мне нисколечки для нее не жалко. Только самую малость, если честно. Я привыкаю к своим вещам. А к ней - еще не привык. И привыкну ли? Хотелось и нет. Видеться с нею хоть каждый день, но чтобы не делалось привычкой. Найти такую меру! И, если да, встретимся, то я готов ждать, пусть она и не требует от меня этой готовности. Но, конечно, ничего не посмел сказать.
- До свидания! - сказала она.
Я воспрял и сном, и духом! А она, поймав неудержимый умоляющий взгляд мой, добавила:
- Как-нибудь...
Помолчали и разошлись. В разные стороны... Так и разлучились круглой баиловской баррикадой: Златовласка (набравшись смелости, углядел, наконец, куда именно - к автобусу, который свезет ее на Двадцатый!) - надеюсь, вспоминая обо мне, я...
Я - думая о своем:
(читай: о ней;
так обозначилось на физии моей - ..)!
И бесконечно счастливый -
летел обратным путем.
шубертовским мельником за своим ручьем!
Ноги сами так и несли, так и несли! Ни грана усталости. Я почувствовал себя Грушницким, которому нужны были сильные ощущения. В ресторацию, что ли? проиграться? куды? Завтра с утра на работу. Когда-то она позвонит? Что скажет? И еще - знает ли Ряха о нашей встрече? Вопросы, вопросы...
Другая встреча
Позвонила. Через неделю. Я даже заждаться не успел. Хотя все время не спускал глаз с телефона и нервничал, когда его занимали другие бессмысленной болтовней. При любом намеке на звонок первым бросался к аппарату.
- Что-нибудь принести? - опередил я золотоволосую просьбу.
Один из редких случаев, поставивших ее в тупик. Она излучилась тихим смехом:
- Как ты догадался? Ну, принеси... и сам приходи, не забудь!
Не забыл - ни себя, ни Мулермана и Королева. «Приснилось мне...» и «Этого мне только не хватало!» Может почувствует, чего мне не хватает и кто мне снится?
Тоже мне было еще очень интересно, каким путем меня поведут. Оказалось, тем же. Вероятно опасалась, что поиски новых могли завести в непролазные дебри. И не только топографические. Зато удалось чуть отнестись к кромке бульвара. К припозднившемуся в смысле барокко зданию Кукольного театра. Пусть я в нашей конке и был прицепным вагончиком, но вот тебе! - оседлал своего конька:
- Лучшее здание города! Ему уже шестьдесят лет. Раньше здесь Музей был. Такой с колосьями, кукурузами, хлопком. Меня сумасшедшая тетушка сюда водила, как убогий Monsieur l'Abbe Онегина. Я его обожал!
- Это - убогого?
- Совсем не о-го-го. Музей!
- А кто архитектор? - поинтересовались Золотые волосы.
- А... - я махнул рукою, дескать, стоит ли? - Этот ... Плюшкин, что ли... неважный такой... как бишь, его зовут, Плоховатый, нешто...
И выложил массу исторических анекдотов о здании, тетушке, а заодно и себе самом. Вообще, чувствовал себя посвободнее, чем в прошлые разы. Куда подевался страх потерять Златовласку? Или сам себе цену поднял? Словом, повел партию почти на равных.
О чем говорили? Да обо всем! Но самые интересные темы, касающиеся чувств, а что может быть притягательнее в двадцать с копейками? - обходили огородами, как и бульварные соблазны...
Книги, фильмы, песни...
Это - все. Хоть тресни!
В самом конце променада она вдруг остановилась перед светлым зданием конструктивистской наружности. Ласково улыбнувшись (ох и нравилась мне такая улыбка; я чувствовал, что пока она сияет, ничто не угрожает нашим отношениям) и, лукаво зардевшись, объявила:
- А вот мое любимое здание! Здесь появились на свет один за другим трое этих, ну... - и назвала Ряхину фамилию во множественном числе.
Я не знал, как реагировать. Это было первое упоминание подруги о друге. Потерявшись, выдавил из себя:
- Поздравляю!
Она расхохоталась:
- Я-то тут при чем?
Я не знал.
- Не знаю...
Неудержимый приступ хохота овладел ею. Я так и замер от непонятки. Еле справившись с собою, вперемежку со смеховыми извержениями, она выдала:
- Я... и я... я - тоже...
- Что - тоже?
- Что тоже?? Ха-ха-ха!! Тоже - родилась!
Тут она зашлась пуще прежнего.
- Как?
- Как? Тоже, как все! Ха-ха-ха!!
- Тоже поздравляю! - заело меня.
- Ой, не могу! И - меня! Всех поздравил!! «Тоже» - главное!
У нее потекли слезы. Она хохотала с какими-то взвизгиваниями, столь не идущими к ней. Транзитом сквознула безобразная мыслишка, не угостить ли ее пощечиной, как это делают в кино в подобных оказиях, но, устыдившись, вылетела через ухо прочь; такие подвиги не про меня! Вдруг Златовласка вздрогнула, замерла на полухохоте, изменилась лицом и сбежала не попрощавшись...
Дымок, мираж...
Понурив безвинную голову, я поплелся обратно. Тоскливый мрак овладел мною. И не отпускал в протяжении всего потерявшегося времени...
Что теперь? Она долго не звонила. С месяц. Я не находил себе места. Слонялся, как раньше, по периметру. Догался в терятках. А потом...
Встречи
Потом Златовласка дала о себе знать. Телефонным звонком. Назначила, как обычно, встречу на традиционном для нас месте, не обставив ее никакими условиями и условностями. «Приходи к шести!» И - все. Я и полетел стрелою, пущенной паки из лука в Беловежской Пуще! Только не с фанерой в руках, но гибкой пластинкой Ухналева: «И не то, чтобы - «да», и не то, чтобы - «нет»... да не над Парижем без нее пребываю, а в в нашем с нею городе!
Не нужно мне небо чужое,
и Франция мне не нужна!
Без нее, я имею в виду!
О случившемся казусе не вспоминали. Опять прошли мимо Кукольного театра. Меня чуть сносило к широким манящим аллеям бульвара, она взглядом возвращала к себе. Так и шли по самой бульварной кромке, заглатывая порочный воздух небольшими порциями, чтобы не заразиться эротическими настроениями. И вот, на Азнефти, вдруг (а у нее все лучшее и худшее начиналось вдруг!) - она сказала мне такое, что я стал всерьез подумывать, как бы сфорсировать отношения: вчера - рано, завтра - поздно, а сегодня - бразды не в моих руках... и при этом избежать провала...
Пока я давал задание Автопилоту, а он разворачивался маршем, меня встретило небольшое испытание. На перешейке, соединявшем два круга - Азнефти и Баилова, встретились три оторвошные с виду девицы. Златовласка расплылась в улыбке. Те - тоже, но в каком-то дурацком хихикающем регистре. Двое были довольно невзрачны, особенно на фоне золотоволосой красавицы. Но третья слишком напоминала мою спутницу, причем - в очень карикатурном исполнении. Если Тома была похожа, а я первым делом своим красавицам аналог в мире кино и литературы находил, чтобы свободнее ориентироваться, на Аллу Демидову и обрывочную Веру Васильевну, то Грета, как она представилась, была худенькой, рыжей растрепашной кошкой. Именно на нее, полагаю, имела виды Златовласка, подстроив, я в этом уверен и вне всяких презумпций, нечаянную встречу. Потому и нервничала слегка всю дорогу, чтобы ее сценарий приняли к производству. Меня же предлагаемая роль однозначно не устроила по многим причинам, да и ни по одной не могла устроить. Никак! Без всяких фотокинопроб! В этом вопросе ждать поблажек от меня не приходится! Я замкнулся (они решили, что нахохлился), отвечал на некоторые вопросы медленно и нехотя, на другие - слишком резко, словом, вел себя как всегда, когда что-то мне не нравится. И очень даже! И очень даже! Почувствовав мое настроение, Златовласка скомкала представление. Пока не освистали! Распрощались (лучше бы расплевались!) с Гретой & Ко... Но что-то у нас разладилось. Перемолчали. Обошлись без моих комментариев. Ни о каком форсаже (Автопилот выдал штормовое предупреждение) не могло быть и речи! Неужели меня хотели выставить средством устройства гретхиной судьбы? А что ж тогда - на Азнефти?! Сказать такое, а потом!.. тоже мне - Гретхен! И откуда что берется?! От крупского здания отвернулись, будто не оно давеча было причиною причин. Вот, дошли до круга, оборвавшего нас. И, прости-прощай...
Ах, как хорошо было до дурацкой и вредной гретхенской идеи! И, сказав такое мне на Азнефти! Что сказав-то? Сейчас, сейчас... Вот, вернусь и вновь переживу такое! Плетомый Автопилотом назад, остановился и долгим осолоневшим столбом стоял на азнефтинском круге перед (вот оно!) стендом, на который час назад Златовласка, оторвала благосклонное внимание от меня - судьбоносную киноафишу «Золотого Теленка» с крупным планом Бендера. Она выжала из этого случая комплиментарный максимум для меня: «Как вы похожи!» Я радостно потерялся (примите во внимание тогдашний мой возраст и литературные вкусы), подпустил медализма в свой вырожденческий профиль, но не удосужился отплатить ни симметричным, как это делают прожженные ловеласы, комплиментом, ни форсированием событий в нужном русле. Что бы это изменило? - задаюсь я сейчас вопросом. И - былой медализм благословляет меня восвояси.
Мне уж эта драная рыжая кошка, перебегшая дорогу!
Тьфу, тьфу, тьфу, три раза -
снимается зараза!
Сними, попробуй! Как хорошо было до! Верни, если сможешь!..
В библиотеке
Через неделю встретились. Уже в самой библиотеке. Она взялась за Зощенко. Но не рассказы. «Парусиновый портфель», мною доселе сей поры не читанный. Я уткнулся в «Портрет Дориана Грея», размышляя о вечной молодости,
буйстве глаз,
половодьи чувств,
и тому подобной ерунде, лезущей в голову в самое неподходящее время. Что-то вроде:
увяданья ее золотом охваченный,
я не буду больше молодым...
От элегических мыслей меня отвлекала Златовласка:
- Что такое «макинтош»? А - «вертеп»? Какая-такая языческая богиня? - поминутно уточняла она.
Я объяснял. Как мог.
- Ха-ха-ха! Здесь написано: бабушка-старушка! - завелись-завились было вполоборота колечками Золотые волосы, но, вспомнив крупские смеятельства, тут же охолонились. - И как это портфель бывает из парусины? «Мадера» - напиток такой или что ли? Смотри, смотри, прямо я не могу: у них внутриутробный срок в возраст включается! И как это они считают?..
Отложив в сторону «Портрет», я занялся «Портфелем». Нет, со вкусом у нее обстояло хорошо. Как и с юмором. Моим. Надо будет в следующий раз с нею по рассказам Зощенко пройтись. Вот будет номер!
А весь обратный путь я ей про трамваи заливал.
- Сначала была конка по линии, который мы идем. От вокзала до Азнефти. А потом ее в трамвай переродили. Слушай, какие раньше линии были! - Я прикрыл глаза, как бы призывая Златовласку разделить мое восхищение.
Она была настороже. Думала, наверное, что от меня всего можно ожидать. Если бы...
- Потом еще в Черный город протянули. Длинная такая! Мы там не были... еще, ну, да. Сейчас ее нет. Нечего показывать. А потом трамвай можно даже... Знаешь, ведь лет десять назад от Азнефти на Баилов можно было ехать. Правда, с основной городской сетью он не связан был. Но рельсы остались, смотри! - Я показал на узенькие змейки, оставшиеся от коночных дрючек. И еще не поздно... - размечтался я.
Златовласка пыталась вернуть меня на грешную, то есть неохваченную трамвайной сетью землю:
- Ты так много о трамваях знаешь. Это что твое...
Я понял, что она хотела спросить. И поспешил объясниться:
- Нет, троллейбусы мне нравятся меньше. Вот автобусы я ненавижу! Воздуха портят, в них тошнит, задавить могут. Только междугородные хорошие, но их я боюсь...
- Боишься?
- Конечно. Они такие... такие могучие, все могут! У них же не мотор - дизель! представляешь?! Они... Я ведь их вблизи даже никогда не видел. Говорят, у них внутри все есть!
- Как ты интересно рассказываешь!
Еще бы! Она не знает, что в детстве, когда мне скучно с было людьми, я уходил к трамваям! Стоит ли с ней сейчас об этом, - спросил я Автопилота. Он помигал красными огонечками: «Два первые раза подольше, вроде как бы тире, а следующие три короче - точками». Да, дела...
- Да...
Театр
Номер не прошел. Когда в следующий раз я притащил второй кирпич «Форсайтов», Златовласка, критически оглядев меня, торжественно объявила:
- Мы идем в театр!
Тут и я замер в восхищении, глянув на нее исподлобья:
Лицом у лицу,
лицом не увядать!
Вся косметизирована. Со смаком макияжа. Но в меру. Как говорится, с лица не воду пить. И - модное розовое платье «мешком», скрывающим достоинства фигуры. Я не знал, что говорят в таких случаях, поэтому сжал «Форсайтов» изо всех сил, и глубоко вздохнул.
Конечно, я не отличаюсь особой активностью. Наоборот. Пока мы с Автопилотом разрабатывали разнообразные планы, разыгрывали ситуации, просчитывали последствия... кто бы мог подумать: сам приглашен был, минуя стандартную кинематографическую стадию, в любители... нет, в «любите ли вы Театр?» Театр!
Театр! Когда я был в последний раз в Театре? Ой, больше трех лет назад, с тем же Ряхой. Оперный нам не достался, пришлось в ТЮЗ отправиться, что не далее как напротив. Там вечером драму показывали, не шутите! - из мещанской жизни. От сюжета застрял в голове момент, когда Благородный отец высказался вполне и напыщенною тирадой. Публика боялась проворонить хоть слово (я-так все пропустил мимо ушей). Дело не в том. Ряха, как закончился монолог, встал и зааплодировал! Весь зал, к крайней моей неожиданности, вскочил заводными солдатиками, устроив овацию! Я проел Ряхe плешь умоляющим взглядом:
- Но, чёрт возьми... как, мистер Холмс?!
Он скромно улыбался, сузив глаза.
- Как это тебе удалось?
- Так. Волшебная сила искусства! - объяснил он необъяснимое...
А потом у вешалки, которой заканчивается всякий театр, увидел нашу соседку с пятого этажа, не то Саиду, не то сестру ее - Рену (какими дрожжами росли, что не опознать невооруженным глазом), не которая - «Пусть Гутник учится!» - другая... Она ажурный чулок стала подтягивать, пока ее спутник, похожий на главного отрицательного героя пьесы, экранировал ее с тыла, но... смешно: разве ж от Ряхи укроешься? - вперился, будто сорок девять дней на барже Т-36 провел без женщин! Чудеса...
Хотел я подруге рассказать о театральных похождениях ее друга, но Автопилот задраил мне рот. Правильно. Воспоминания далеко могуть завести. Потом не разведешь... Да и театр - другой. Тот - впоблиз от Плехановской был, да в Лету и сплыл, пораженный жучками, вослед временам невозвратным, тоже не устоявшим и неустоявшимся... Наш - на Молоканской, то есть по традиционной конночной трассе диагонально к легендарному садику с красавицами-истукашками. Побоку их! Театр!
Театр! Зощенко! «Парусиновый портфель»! Не умею сейчас припомнить, откуда у нас билеты оказались... видимо-таки я проявился, наконец: Восток, Петруха, дело тонкое, где Томка - там и рвется!.. и все такое прочее, но нечаянное ее прикосновение ко мне в толкотне очереди я не забуду до «Донца Цитаты» (чит.: «дней последних донца»). Даже в буфет заглянули и поживились пирожными, от которых я не замедлил отворотиться, запив свой отказ лимонадом. А Златовласка тем промежутком «Аристократку» вспомнила и расхохоталась. И самый «Портфель», чего там? - произвел впечатление: велеречивый Ядов, пройдошная бабушка-старушка, бальзаковская Зоя Павловна, недоразвитый не по годам Борюшка, ревнючий Крутецкий и, особенно, этот, Слоняев со своим слоничком... ну, хрюничком, хрюшкой! По сей день «Портфель» этот - три «не»: не открываю, не пересматриваю, не перечитываю. Сохраняю девственность юношеского восприятия! Каково? Видимо, и на нее подействовал спектакль, коль скоро на несколько недель взяла тайм-аут, оправляясь от переизбытка впечатлений. И меня заодно оправляя. Пойми ее!
Возвращались по перешейку, не отвлекшись на бульварные соблазны и автопилотские нашептывания относительно форсажа-абордажа... И, главное, благополучно избежали явления Греты народу!
Другие встречи
Последующие встречи повторяли с некоторыми вариациями наши маршруты, разговоры, чувства. C высоты полета иной птицы, едва долетающей до средины Днепра, излюбленная линия передвижений наших шла от Плехановки вдоль конночной трассы и непроходимой бульварной границы через Азнефтинский круг по узкому перешейку вплоть до баиловского круга, привычно разрывающего нас! Мы уже обзавелись рутиною: своеобразными минными полями и горячими точками. Библиотека, от которой мы стартовали недоступный бульвар, Кукольный театр, Азнефть, баиловский перешеек, Крупский дом и грустный круг Баила плюс передвижная анти-секс бомба Гретхен! Иногда, впрочем, совершали незапланированные, во всяком случае мною, отклонения, сворачивая с проторенных мест в сторону. Но - никогда на заколдованный ее злою волей бульвар! Бульвар! Он, буквально, стал моим наваждением! иногда казалось -
еще немного, еще чуть-чуть,
неравный бой, он трудный самый!
Потому и трудный, что неравный, и в нашей паре я был... микроскоп в студию! Даже ничтожно-совещательного голоса не имел за душою, да и самая душа находилась вблизи ахиллова сухожилия, если не ниже... Какие там чуть-чуть и немного? Пока всего себя прежнего не выдавишь из себя, выше Чехова не поднимешься, бульвара с нею не увидишь!
А ведь как легко мы перешагнули бульварную грань тогда, да! - под первомайский психоз с ней и Ряхой! А теперь?! Да, это потруднее, чем впервые признаться в любви! или - поцеловаться! Не говоря обо всем таком прочем... Мне казалось, что стоит перейти эту границу, и все пойдет само-собою. Но:
граница на замке,
и на бульвар Приморский
нет ходу никому!!
А так - довольствовался малым. Тем, чем довольствовали меня. Тоже немало! Когда, не глядя друг на друга, слегка уклонялись вправо от прежней трассы (не потому ли, что она опасалась встретить Ряху, а я... что? - в смысле что терять было мне, кроме дружбы с ним, встреч с нею и еще какой-то мелочишки, вроде презренной жизни моей?!)... вздымаясь к таинственному и вечно безлюдному багировскому садику через дорогу от Губернаторского, где росли не виданные мною нигде раньше и никогда больше бело-розовые пуховые цветы с неземным абрикосовым благоуханием; тогда я не умел заглянуть в свое будущее с такою же легкостью, как сейчас - в прошлое... станут ли абрикосы эти через пять-шесть лет скрещиваться с апельсинами и/или ананасами, которым предстояло стать пресловутыми в духе академичной лысенковщины с m-me Glen & m-lle Arbatoff? Нет! Не встречал, ни таких цветов, ни тем более таких девушек!!
А других встречал? Ну? что - ну? Других - да, таких - нет! Неудивительно! Опять - подробностей? Примешивается отрава гретошных воспоминаний: когда во время из наших не весьма, впрочем, многочисленных прогулок по пути-трассе перешейка полуслучайно, но с далеко идущими недалекими намерениями, дважды оказывалась ее подруга - Грета, как ее мне представили в первый раз. Я надеялся, что вторая встреча с нею, если и состоится, то далеко за временным горизонтом. Тем и обманулся в скромных ожиданиях, стоило только забыться, положившись на Автопилота. Тот зазевался, а она - здесь как тут! Перешеек полон неожиданностей! Для потерявших бдительность. И хотя самый перешеек двоится на верхнюю и нижнюю палубы, но что этой пройде стометровка промеж, когда на такой приз меня номинируют в лице товарища Са-ах! - какого жениха! Подруг своих подверстает к этому делу. Да и самая Златовласка -
не двойной ли агент,
полный разных легенд? -
для меня, Ряхи, Греты, кто больше? Возможное участие Золотых волос в операции «охота» шокировало меня куда больше. Дипломатия - еще та! Вышинской школы! Во второй встрече Гретхенке повезло еще меньше, чем мне. И самой себе - в первый! Удачно отмолчался, пока они зурнили свое... золотоволосое, даже не глянул на нее прощаясь, чтоб не приваживать. Я-то знаю цену своему взгляду, неотразимому... для тех, кто мне сто лет не нужен! Как в воду глядел! И позднее тоже она еще и еще «случаями» дважды пересекала мой путь, но уже не перешеечный - жизненный! Прочь, видение!.. окстись! Не выходи на дорогу в неположенном месте! Зато в другие разы нам она, к моей словами не столь неописуемой, сколь описываемой радости, не встречалась. Y-e-e-e-s!! А вот мы со Златовлаской, как следует из предыдущей фразы, другими разами встречались! Хотя и не столь часто, как хотелось бы мне. Да и эти нечастые встречи редились. Меня явно переводили на новый режим. Полагаю, впрочем, что адекватно ее хотениям. Ибо...
Ибо, констатирую я, встречи назначала Золотоволосая девушка - моя ненаглядная и только она - ненаглядная моя, по телефону и только по телефону. Конечно, удобно вместе работать, еже: -дневно и/или столь же: -часно любуясь своим предметом, имея его при себе, на глазах, не задаваясь (выдавливаю из себя сукно слов) вопросами организации встреч и совместного проведения досуга (уф! что - «уф»? «фу» - «уф»!) Наш вариант в означенный алгоритм не вмещался. Пусть пошли нечастые и нерегулярные встречи, зато было и необрастание знакомыми, друзьями и соперниками, особливо, этими... блондинчиками... калгановыми... словом, узами связей, обязывающих к считательству с ними. Да, меня содержали в подвешенном состоянии, лишая встречной инициативы. Но - и в этом можно было найти свои преимущества: сюрпризность ее появления и гарантия от свершения собственных ошибок, пусть ограниченная все тою же безынициативностью! Впрочем, ревность, она цепляет душу своими остро-когтистыми лапами - когда события разыгрываются на виду, а закулисная - хронически сдавливает сердце... что хуже? не знаете, я - тоже, тогда - в кусты!
Давай, друг мой,
за Пруста, тихо сядем,
испробуем болесть,
жгучих строк! -
но и он уйдет ответа, сиречь - все хуже!!.. А - я все переиспытал даже на расстоянии - воображение почто?! Пусть Пруста я тогда не знал, все ж не было защиты от давления любовных атмосфер на раненое безымянною стрелой сердце. Так чувствовал я, и -
то были лишь цветочки,
над ними явятся и точки,
по нечитанному пока тексту - ведь и случится это во время парижских каникул, не раньше, чем через тройку? семерку! - долгих лет... И чего это в юности время так тянется? Поговорим об этом через полвека!
Односторонняя связь наша отзывалась нестабильностью, как и все, к чему она ни касалась хладною рукой и тихим ласковым голосом; отсюда и недоборщенность ситуации, составление лошади из кроликов: пусть она недобирала с каждой из наших - сторон треугольника... До самой неназываемой поры-времени, которую мы с нею молчаливо игнорировали... не буду пока об этом! О Ряхе тоже ни слова-вздоха сказано не было, будто и нет его на грешной земле, полнимой также и нашими тяжкими грехами, будто и нет его для меня, а меня - для него. И не имел я c ним случая видеться тоже. Кроме одного маленького раза. Который готов забыть. Но не сейчас. Когда понадобится. Ему!
Все же нечаянным нароком довелось увидеться с ним...
Ряха.
Нечаянная встреча!
Типа «столкновение»
Нет, лучше так: столкнуться. Это будет - подраматичнее! Да и было тоже. Перед библиотекою. Хорошо, не перед той - Плехановской. Там бы нервы запросто могли сдать. Попытался перехватить инициативу:
- О, Ряха! Сто лет тебя не видел! Где ты сейчас?
- Сейчас? - Он сделал старомхатовскую паузу, в течение которой меня сверлила одна мысль: «Знает или нет?»
Тем временем пауза закончилась, и он с хитрою улыбкой, которая с молодых ногтей водилась за ним, и которую он пускал в ход всякий раз, когда хотелось срезать ближнего своего. И - дальнего тоже!
- Сейчас? - повторил он. И, окрутив правою ногой окружность, в центре которой и оказался, глядя на землю, победоносно воскликнул: - Здесь!!
У меня отлегло от души. Не рано ли? Кто знает, что Ряха еще выкинет.
А он невинным голосом поинтересовался в свою очередь у меня:
- Твои-то дела как?
Я потерялся. Врать - нельзя. Сознаться? Спаси и помилуй! он в таком случае просто-запросто черную метку пришлет и - мне кранты! Отступать было некуда. Но - было когда!
- Никак! - сказал я независимо. И, дрогнувшим голосом, добавил: - Как-нибудь после расскажу...
Держи карман! Расскажу я тебе! А потом бочком-бочком, чувствуя себя под прицелом маузера, или чем он там против меня вооружен? - ноги унес. Заодно - и все остальное. Такой случай может не повториться! Рассказал один такой!
Только раз и увиделись. Ведь нужен был какой-никакой повод для встречи с ним, но - не находился. А какие же встречи без повода? - не считать же поводом для встречи с ним -
Встречи
(продолжение)
- поводы для встреч с нею, которые нетрудно находились, вернее, бремя их поисков она брала на себя, мне же доставалась сладость находок. Оставлю сладости в пользу поводов: я перетаскивал ей попервосначалу диски. Потом перешел на книги. Голсуорси. «Саги». Мулерман! Что - «Мулерман? «Представить страшно мне теперь...» - вот что Мулерман! - «Что я не ту открыл бы дверь, Мулерман!» Она мне тоже дала книгу на прочитку. Стейнбек. «Зима тревоги нашей». Одно название чего стоит! А тревога моя - разве ничего не стоит? И не она ли стоит за наваливавшеюся на нас зимой?
И в Плехановке добропамятной и достокозненной, переименованной мною, дабы по следам нашим Ряха не вздумал нас выследить задним числом! Никакого, впрочем, криминала: читали Зощенко, поикивая от смеха и давясь, если не от взаимной симпатии (и не говорите, что любовь слепа, - заметила ведь, скосив прозрачный глаз, что я семерку перекладиной не перечеркиваю, дорогого стоит; я не о семерке, на которой они познакомились, только - о цифири и не только о ней, само собою), то от молодой радости друг от присутствия рядом друга другого - точно! Провожал Златовласку по знакомому до боли маршруту. Вспомнил, некстати, как удостоился представления Гретхен - одной из (чтоб ее!) подруг (той самой, вернее, еще той! позже Грета и на Ряхиной свадьбе на третьих ролях фигурировала, не снискав успеха, впрочем, ни там, ни на этой странице, ни тем более в моей жизни!) - невелика мутанка птица-пугалица!.. Другими знакомыми не обрастал (Ряха не в счет, с чего его считать? себе дороже!) и неопороченными связями не обзаводился (будет не в счет, я сказал!) Был безынициативен до степеней известных. Даже в Театр был приглашен. Ею. Хорошо, хоть насчет билетов удосужился, несмелый я наш. Ну ничего не смел. Даже возразить. Пусть и согласен был с тем, что говорено. Скажет Златовласка:
- Советское кино - лучшее в мире!
Я и стаивал.
О книгах говорили. Тут я чувствовал себя увереннее всего. И - ее самоё! Зощенко. Булгаков. «Мастер и Маргарита». Кот Бегемот ее очень уж впечатлил. Больше всех. Как он усы гривеником протирал и кондукторше собирался заплатить за билет! Остальные линии, особенно древняя, не так затронули. Почти никак... Не пропускала ли мимо, как войну в «Мире»? Или меня, заневестившегося, сквозь прокруст Сциллы-Харибды испытывая невесть на что. Не знаю. Не в дискурсе.
А музыку уважала. Более чем. Все время что-то напевала. Иногда и вслух. А если и про себя - то в походке выказывалась. Очень тоже гармонию чувствовала. Особенно вкупе с поэзией. Мне бы так!
- А Полад, - бывало, спросит она, - который - оглы? Только вдумайся: «Все прошло...»
Я вдумывался. Действительно. Что прошло-то? Разве скажет... Или:
- А Мулерман! кого на Западе рядом можно поставить? - горячилась, будто это она золотоволосой лихорадкой скручена! - Некого!
И впрямь. Попробуй - возрази!
- А классической музыке чего-то не достает, запоминательства или понятности, что ли... Очень длинная тоже. Если сократить до увертюр, там, как «Дети капитана Гранта», или, я знаю? - пьес и этих - кантат что ли?... Оперы - как оперетты сделать, пускай все напевают... стихи бы все на песни покласть... И великих людей хоронить не на кладбищах, а в центре города, под ихними памятниками... - вовсю фонтанировала Златовласка.
Я солидно соглашался:
- Хорошо бы...
Она гнала дальше, дальше, дальше:
- Интересно, как они квн устраивают - заранее или неожиданно?
- Наверно...
- Как пишутся романы?
Я не знал.
- Как артисты запоминают текст?
Я уже читал Вайсфельда:
- В кино эпизодами снимают. И не подряд.
Она не знала.
- А эпизод и мы с тобою нетрудно запомним. Даже выучим и сыграем! Как там в «Убийстве Гонзаго»:
Можете вы в случае надобности,
заучить кусок строк в двенадцать-шестнадцать?.. -
Уж если малограмотные актеры...
Тут и она, наконец, согласилась со мною. Не все мне последнюю скрипку играть!
- А как артисты целуются? - вдруг спросила она, глядя в землю.
Сейчас бы я выдал хоть тысячу ответов, не отходя от кассы! А то и показал бы, предварительно попросив закрыть глаза! Тогда же - проглотил безгрешный свой язык.
- И обнимаются? и - все... остальное... - Она вконец запуталась.
Я набрал в рот воды. Оба покраснели. И - перемолчали это.
- Смотри, столб на дороге! - оживился я. Будто старого знакомого встретил. И как вовремя-то! - Прямо на нашем пути. Встал посередке и стоит...
- Ты уже говорил об этом.
- Когда?
- В прошлый раз. И даже на этом самом месте!
- Ничего себе! - почему-то удивился я.
Перешеек сюрпризами полнится!
И не только гретхоподобными.
Бывает, добрыми. Но чаще - злобными!
И как только он не обломится?
Несмотря на разговоры, молчали и недоговаривали еще больше. Ни-ни-ни слова о чувствах (а что может быть притягательнее в двадцать с копейками?) - обходили огородами, как и бульварные соблазны. Как можно? Исключено. Ни о чем таком. О политике. Международном положении. Сексуальной революции в Париже! Чехословакии с человеческим лицом! Русских танках в Нью-Йорке! Китайском ревизионизме! Боннском реваншизме. Израильской военщине. Американском империализме. Вьетнамской войне. Голоде в Африке. Ничего нас не брало! О быте тоже помалкивали. Учимся ли, работаем ли. Об этих... родственниках всяких. Дальнейших планах. Видах друг на друга. Даже если их нет. Опять на чувства сворачиваю. Что, заело? Тем более о Ряхе. А может рядом -
он и с нами сам-третей внизу? -
Внизу! Не буквально-цифроедно, конечно, ведь и в космосе нет верху-низу. А как бы в мёбиусе. На одной с нами плоскости через непроходимую пленку запараллелился! И далеко, и близко! Что только со страху в голову не полезет! Но... «Какое тут «но» может быть»? - встрял Автопилот. - Ты еще с побегом определись!» Действительно! Где тут побег предлагать?! самого бы не погнали! Уцелеть, и то!.. Туда же - побег! Эх, я! Какой же я «эх»!! Я «эх» - никакой! Никакой, ты-што-с, инициативы. Особого приглашения, нешто-с, к побегу али еще куда дожидаюсь... И - дождался, что самогон и... самого ни за что ни про что пригласили! Не на побег, слава Богу! не жениться! в Театр! Все равно - каково?
А таково, позже огорошило меня правдоподобное предположение Автопилота, что этим театром намекали на закулисность моих предприятий! И угораздило меня принять предложение! Надо было прямо объявить, что... Я не знал, что прямо объявляют в таких случаях, поэтому пустил события на самотек.
Так и потекла череда все более редких и менее регулярных встреч. Я предпочел бы рокировку элементов. И ничего-ничегошеньки я, каким был тогда - да! - не мог изменить в наших отношениях и в нечастых встречах, которые, повторюсь, назначала она, и только она, по телефону, и только по телефону. Бывало, думаю, еще как бывало, и как думаю! - о девушке с вкусной фамилией, вспоминаю и все такое прочее, почему, дескать, она не звонит, вот уже почти четыре недели с лишком - срок для нас (тут заминка - кто мы? что - мы? пусть будет: для двух сердец), прямо скажем, ирреальный, стало быть -
это не любовь,
а только кажется,
тем более, что я и более длительные срока перемогал, держал и выдерживал, терпел и перетерпливал... с нею? куда! - без нее! Зато - в любой любый для нее момент она могла объявиться, как это случилось обвальным счастьем разом - в прекрасный сумрачный октябрьский конец рабочего ежедневного рутинного дня:
- Ничего, что я на работу тебе позвонила? - с ласковым участием спросила Златовласка.
- Ничего, еще как ничего!
- На тебя там, наверно, все смотрят? - прошептала она.
- Нет, - понесло меня от смущения прямо в пропасть, срытую невесть откуда взявшимся куражом, - они уже... привыкли(!) - Я горел паниковским ухом уже и от смороженной развязности, и от центрового внимания к себе женской половины отдела, и от опасения очередного ее долгосрочного исчезновения - да еще раз от дикой своей реплики?
- У тебя все в порядке?
- Все... - грустно сообщил я. Какой там порядок, если денно и нощно дожидался ее звонка.
- Ну, пока! - заканчивала она, не внушая оптимизма.
- Пока... - и я долго прижимал трубку к уху, кой-как приходя в себя от потрясения.
И в ближайшие дни звонка вкуснофамильной девушки не дождался; только через некоторые недели, зато очень даже своевременно встретились и под шатром в цирке оказались, о чем еще вспомнится по жизни не раз! жаль, что не в нутре раскрашенного ящика, куда маг и кудесник загонял своих присных!..
Да-с, втроем (не пугайтесь, без Ряхи!) Что до наедине - это в следующий раз. Еще через полгода.
Будто бы у нас в запасе вечность,
что нам потерять
годок-другой?!
А в этот раз, надо отдать ей кесарево, она позвонила, причем абсолютно вовремя! Промозглой осенью (любимое время года для меня! впрочем, сейчас -
когда чело избороздили сорок зим...
+ любимая погода!)...
Позвонила к неописуемому, описываемому в этих строках, моему счастью девушка-мечта с ароматным именем, и все обошлось как нельзя лучше -
В виду имею -
с нею!?
Тогда, впрочем, я так не считал. Да и никак: не до счетов было! все Автопилоту перепоручил по доверенности!
Итак - Златовласка, цирк! хотя ожидания и превзошли успех по некоторым компонентам: мы втроем (Систрица сдала возможность оплевать меня сверху на включенность в наш состав в качестве ассоциированного члена) насладились взаимным обществом на фоне действий Великого Иллюзиониста! Как это он?! Мне нестерпимо захотелось оказаться с Золотоволосою подругой друга (без Систрицы) в одном из раскрашенных ящиков, что пирамидились на арене и вкусно пахли лошадьми!.. и - хоть в огонь!! Мне эти фокусы! Как? вечный вопрос - я и сам, признаться, под влиянием пару из них сподобил - с зажженной спичкой, доставаемой из кармана, и - это моя коронка, внимание! Сначала надо предупредить, что показываю один и только один раз, а на крики «бис!!» (если публика начнет неистовствовать!) вернуть всему status quo. Разогрев почтенную публику своими заявлениями, доставал платочек, которым накрывал небольшой предмет, и с некоторыми фразами поднимал платочек - а предмет исчезал! А на вызовы «бис и/или в крайнем случае «браво» - возвращал на место! Не буду раскрывать секретов - profession de foi! Только замечу, что фокусы мои, кроме как детям обеих полов, нравились некоторым из взрослых исключительно женского пола, причем - более пограничным из них по обе стороны от псевдозолотой средины моего тогдашнего возраста.
Все кончается. Даже цирковое представление. Осенняя встреча снарядила меня надеждою на всю зиму, в течение которой мы, однако, так и не свиделись.
Встречи
(окончание)
«А что потом?» - спросит наименее терпеливый из тех, кому тем не менее достанет терпения дочесть до настоящего пункта. А ничего, почти... Оставалась еще одна, последняя встреча наедине, но самая памятная, и потому как последняя, и потому как нечего больше припомнить, кроме эпизодов, вымыслов, домыслов... и все пошло по убывающей экспоненте.
Весна следующего года выдалась холодной и слякотной, преемствуя погодную политику предыдущей осени. Между ними пролегла зима с тревогой нашей, которую мы провели почти безотносительно друг к другу, если не считать редких перезвонов; впрочем, я позиционировался, как обычно, в качестве вызываемого абонента, всего лишь. Но - был почти спокоен, уже тогда я умел переключаться на Автопилота. С его бреющей подачи пытался горечь отсутствия Златовласки подсластить встречами с какими-то там фигурантками (Анкор, еще Анкор!) - имена которых не стоят ни букв, из которых складывались их имена, ни ролей, что им тем более не под силу было исполнить, ни ожиданий, завышенных не столько мною, сколько самою Золотоволосою красавицей, задавшей немыслимый уровень общения! Куда всем этим Дж/ф/, Дж/б/, Айвенго, Парусовой, Абрамович и иным, что поодноразовее и поплоскостопнее со всеми ихними КоКоКо тягаться с девушкою друга?! Никакое подслащивание не может заменить любовной сладости; стоит ли даже пытаться поверить истину верификациями? Да и кто мог повторить золотые волосы и... все остальное -
самой высшей
самой ценной пробы?
Разве что Синеглазка могла стать с нею рядом в немыслимом ряду, но - где она? я ее еще не встретил, а тот эпизод в поезде был надежно закапсулирован в подложке памяти... только и оставалось, что замереть в ожидании перемен. Я не говорю о прочих: Глэн была еще далече по времени, а Парижанка с Арбатовой - ко всему и по расстоянию находились за 3-9. Чего? - земель! и - времен... Что о них сказать, если тогда и не знал их вовсе? ничего-с? нечего!
А в душе звучал Мулерман сдержанным минором:
Приснилось мне, приснилось мне -
снегами полон шар земной,
приснилось мне,
что нет тебя со мной...
Наконец, зима переползла через новогодний экватор, ткнулась в весну и - с нею снова я... в последний раз; весна, отвратный месяц март, но рядом с ней или ничего не знаешь (насчет последнего раза), или разом все обо всем забываешь. В этот раз, впрочем, природа-погода потрафили. Абсолютно белое небо, удивительная тишина, накрывшая нас, глухие звуки, полная безветренность и светлая тревога, не отпускающая душу. Я даже решил, что судьба подает мне сигнал. Что может ожидать меня, хотя бы и стоящего -
пред целым морем бед -
самого худшего? - только если она не придет! И тогда я... Не знаю, что буду делать. Но Златовласка пришла! Теперь опасаться нечего! Весна, все впереди! Негативы - побоку! Но что означала тишина? Так бывает перед землетрясением. Когда все вот-вот провалится. То, что внутри. Во мне. В тар-тарары!! Вскрытие покажет... Мог ли я знать, что к этому разу она, вероятно, твердо решив для себя, что он - последний, вознамерится зафиксироваться в памяти моей на максимуме: вся - в красном и черном. Стендаль отдыхает! Плюс ажурные чулки в крупную клетку! Да мне бы по тем временам одного цвета и/или одного чулка достало бы до флюгера!
Тогда я еще не знал, что это - плохая примета (ее я сам позже придумал, между прочим): если то, что раньше было хорошо, а вдруг, внезапно, разом становится лучше некуда, то плохи дела! Знак судьбы! Если перевести в бытовой разряд, это будто бы вы в магазине захудалом раздобыли вещь, которую давно искали, и - наткнулись! И цена доступная! Повезло! Так вот, в другой раз, коли вы увидите, что тот самый магазин обновили, покрасили, продавцы в белом и все такое прочее... не надейтесь! Или вещи этой не будет, или цену втрижды взвинтят, или... ничего хорошего! Тогда я приметы этой не мог знать, поэтому все так и случилось!
Случилось, что я на секунду потерял сознание... Очнулся от сложного комплекса запахов: духов, книг, кулис... Потом пришел в себя окончательно. И более - не выходил! Шутка ли: она, Плехановка, Зощенко... да все разом! И - мне одному! Силы небесные! Я оставил ее у стойки и отошел (или она отошла, а я стоял столбом, важно другое):
Я оглянулся посмотреть,
не оглянулась ли она,
чтоб посмотреть,
не оглянулся ли я... -
такими терминами нас (и таких, как мы, если таковые найдутся) отпели позже, но самый источник был заказан тогда, весной 69-го, и мартовская рифма связала нас навсегда, пусть и оторвав друг от друга! Как это в «Обрыве?
Страсти крут обрыв -
будьте добры,
отойдите.
Отойдите,
будьте добры!
Впрочем, это не про нас. Потом библиотека уплыла вместе с незыблемым местом своим в никуда, а нас судьбою оставило на произвол самих себя! Ничего не понять! Все неузнаваемо изменилось: со светлого-светлого неба вертикально опускались огромные снежные хлопья, стало еще тише, чем сегодня утром, чем когда бы то ни было. Люди исчезли, мы оказались одни в целом мире. Я опасался, что снег спугнет ее, и мы вынуждены будем опять вернуться в народ. Но - нет! Она не стала кокетливо пищать, как джеромовские- (Клапка) -джеромовские девицы, а просто достала из своей черно-красной сумочки серую беретку и спрятала в нее часть золотых волос. Оставшихся вполне хватило для того, чтобы продолжать кружить мне голову. Заметив мою состолбенелость, что-то сказала. Я не расслышал. На всякий случай, ответил ей и... не услышал самого себя. Тогда я решился и прошептал какой-то невпопад о своих чувствах. Она прозрачно покосилась на меня и мы безостановочно двинулись испытанным прежде курсом. Поняла ли она чего, расслышала ли? Меня вдруг перестало это волновать. Захочу и повторю в голос! Если понадобится. Мне стало очень комфортно молчать с нею. Почему? Просто казалось, что и молчим мы об одном и том же. А если так и дальше пойдет, до чего же вместе додумаемся?! Тоже до того же самого? И тогда...
Тогда я решил закрепить успех, тем более, что манящая близость бульвара с нехлюдовской силою гравитировала к себе! Неудивительно! Весна, любимое временем время года, а при ней - любое время становилось любимым, а я - пьяным без вина. Зима осталась позади, с ней - все тревоги мои и наши. И я хочу ни больше ни меньше, как оказаться с нею уже не в раскрашенном ярмарочными красками ящике в лошадином балагане, но на не обитаемом людьми острове. Именно безлюдном и необитаемом, где ни с кем не надо соперничать из-за чего-кого бы то. Флюиды, адреналин, гормоны били у меня в голове гремучей смесью, и я возмечтал, чтобы она в точности разделила мои мысли и чувства. Или поделилась своими, столь же прекрасными! Ведь мы думаем об одном и том же. Не так ли? Чтобы проверить правоту своих догадок, я заговорил. Вернее, раскрыл рот. Нет, не так: сначала провернул слова сквозь мясорубчатый фильтр автопилотской цензуры. Потом собрался с духом и выложил все разом!
Я сказал про весну. Что это - любимое время года. Что весело бывает и без вина. Нет, что вино не обязательно способствует веселью. Наоборот! Что до следующей зимы - далеко. А прошлая - не вернется никогда и незачем тревожиться. И... все? Нет еще, главное, про полуостров, слегка ополовинив крамолу островных мыслей. Когда он был не обитаем людьми. «И трамваями?» - уколола меня Златовласка. Что - трамваи? На этот раз я решился действовать тоньше! Зачем пугать трамваями и автобусами! Не я буду, если не вытащу ее на бульвар! - Этот полуостров, - начал я издали и для наглядности открутил рукою полукруг в сторону южную, - был пресмыкаем. Представляешь, у нас под ногами ползали динозавры и ихтиозавры. Раньше. Сейчас вся поверхность окультурена и только узенькая («как пятка доны Анны!» - автоцитатной пилоткой пробреялось в голове) полоска промеж нижней палубой бульвара и морем... - напоминают мне оне... там даже следы... излагал... излагался... изолгался я, все глубже погрязая в несбываемых моих фантазиях... я... и они... А она?
Златовласая девушка Мечта слушала меня. Сначала - с любопытством, после - встревоженно; наконец - с улыбкой, которую я с наива принял за одобрение и ободрение... а кончила смехом, безжалостным и беспощадным! Так осмеять чужие (чужие? чужие! чуждые!) чувства! Не знаю, как и зачем я оставался жив! Она затрясла золотыми волосами в такт несвойственному и не идущему ей смеху так, что нелепая беретка повисла на одном ухе, но вдруг, что-то вспомнив, окоротила себя.
Полагаю, что именно в этот момент ею и была окончательно решена дальнейшая судьба моя! Из двух вариантов, как я понимаю, бывших в ее распоряжении: сделать ли мне предложение взять ее в вечные спутницы свои, в просторечии выдать себя замуж за меня, или - не встречаться более никогда! И она, выслушав меня, постановила. По всей форме. Приговором окончательным и обжалованию не подлежащим. Без права на апелляцию. Конечно, слегка похоже на мою будущую попытку (история повторяется - кому фарсом, кому трагедью!) с переменой цветов, как говорят шахматисты, предпринятую через 51/2 лет, когда я выкатился к Синеглазке и вообще без лишних, да без никаких шансов! Хватаясь за соломинку. Перебивая спину верблюду! Не то, что нынешние Золотые волосы! А - что? Что - а: à la guerre comme à la guerre! Так вот: герр Айртон**! Вот тебе, бабушка, и: «Тома - Рома»! Хрусть, душа пополам! Вот до чего любови доводят! Смешались «тогда» и «теперь»! И что сейчас: «тогда» или «теперь»? с Синеглазкой одно спасло... спасет, о чем сейчас не след говорить. А теперь? терпеть?
Вот так положила Златовласка в един миг порешить меня! Это я сейчас так догнался, но при ней мне все глаза застило холодом ее равнодушия...
- Какой ты!.. - выдохнула Златовласка. - Ну, что стал? - пошли! - И взглядом оторвала меня от бульварных красот и соблазнов. А более - от себя! - Действительно, красиво, - добавила, оглянувшись. - Жалко фотоаппарата нет. Пошли, холодно...
Не мог я тогда знать, что эта встреча - последняя, и -
их других, не будет, нет!
И сочтены они в этом самом заколдованном месте, которое не дано нам вместе переступить... Снег на глазах превращался в слякоть, слякоть в грязь, а та стала осаждаться в душе накипью и копотью. Я вязну в подробностях (знаковых!) - но вот и они остаются позади, все экспонируется вниз, убывают дьявольские детали, убываем мы!
Под уклон - 69
Мы убываем - нас убывает.
Как все похоже на «убивают»!
Больше мы не встречались, я имею в видах - наедине... Увы и ах! Не скажу, что впал в депрессию, пусть больше и некуда, вернее, неоткуда. Мне всего лишь недоставало ее. Счастье - дефицитный товар, сотканный из метафизики чувств; пресловутая Марксова формула: «деньги-товар-навар» применительно к счастью не срабатывает: ведь это товар особого рода, что был до товарного производства и исторического материализма, как говорится, и вчера был, и третьего дня был и после будет, а если оно не будет быть, какой с него навар?..
Лето-69 выдалось жарким, как и всякое в наших краях до и после. На вокзале в очереди за билетами (я - в служебную командировку, они - нешто вроде как бы в предсвадебное путешествие) столкнулся с законами жизненной драматургии в лице Ряхи и прекрасной его спутницы. Они были еще те, но я уже был не тот! Или - наоборот: смотря откуда падать, согласно Эйнштейну. Потому обменялись парой-тройкой незначащих фраз, залетевших ниоткуда; прощаясь, обнял их за плечи и неожиданно для самого себя, произнес: «Ну что,
друзья мои, прекрасен наш союз!»
Никто не осмелился возразить... Единогласно воздержались!
Под уклон - 70:
Перед окончательным падением
1970. Зима. Встречаемся с Ряхой и дуем к нашему общему другу Партизану, который удачно демобилизовался. Хорошо сидим. Звонок в дверь. Сердцебиение. Входит золотоволосая она. Учащенное сердцебиение.
- Я на минутку!
Общее удивление, переходящее в возмущение!
Она потерялась, и мы в три голоса уговорили ее остаться... А чего, спрашивается приходила? Судьбу дразнить?
Это мы уже проходили!
Это нам уже задавали!
Позже заявилась и та, которая не без оснований числила себя в партизанских невестах. Мы - всколькером? - впятером! - отправились в центр downtown’a. Я - «один, один, я всегда один!» - выступаю в роли непарного шелкопряда. Естественно, подноравливаюсь к ней, справедливо полагая, что такой случай на этом свете может не скоро повториться. В наши выяснения не вмешивались (и не вмещались!)... и я, будучи уже «не тем», а «никем», прошептал:
- Ты исчезла, я генерировал версии...
- И до чего ты догенерировался?
- До дегенератства, естественно!
Она покусывала меня репликами, скорее злыми, чем ироничными, будто в чем-то я был повинен; я ничего не мог противопоставить ей, предчувствуя, что последний парад подступает -
нахлынет горлом и убьет!
после чего только и останется, что отдать бесславные концы, смываясь с якоря!.. Будучи в коллективной прострации, зашли к Гутеру. Сняли его. А я? что ж -
непарный был,
таким я и остался!
Оказались в кинишке (вот она, запоздалая декорация стадии излетных чувств!) Не играет значения. И тут я, залучившись моментом, предложил ей, искупая неведомую мне провинность (или - собственную невинность?)... а что мне было терять? -
Побег!
Неудачная попытка -
и был удостоен последовательно четырехтактного:
Изумленного вздоха!
Пристального взгляда!
Ледяной паузы!
И - отрицательного покачивания головою!
Тем все почти и кончилось. Мне не хватило с нею, собственно, не тех условных голов-очков-секунд, что впоследствие имели быть в дефиците с другими кандидатками, но, скорее, сугубо личностных качеств: наполеоновской атакующей решимости (в смысле абордажа дамы) и шопенгауэровской пироманической воли (воплощенной в сжигании мостов за собою)... Да, скажу криво, позиции мои небезупречны были; может потому депрессивные возможности мои и не выказывались. И - Ряху я в каких-никаких в другах числил. Что говорить, этической экспертизы благополучно не миновать... Впрочем, матримониальных целей тогда я не ставил, тем более, - соблазняющих, следственно, нечистая по определению совесть моя была почти чиста! Относительно впрочем...
На дне:
Скверный анекдот
В том же году небывало жарким летом мы с Ряхой и Михой гуляли на Партизанской свадьбе. Подруги друга с нами не было, и узнать – почему, уже не у кого... Через некоторое время захотелось освежиться. Вышли. Пользуясь тем, что стемнело, зашли в кусты по какому-то делу. Помолчали, любуясь на буйную растительность. То ли сирень, а может - жасмин? Своего «я» в сумерках целиком не углядеть, что уж в ботанику вдаваться.
- Хорошо... - сдуру поделился я скудною мыслью.
- Очень! - с жаром добавил обычно нейтральный Миха.
И там вдруг Ряху потянуло на откровенность.
- Она поступила по-женски! - объявил он.
Я молчал. Миха - тоже. Подумаешь, невидаль. Один гость рассказывает другим какой-то анекдот. Перебивать неприлично. Ряха, ободренный нашим молчанием, продолжил то, что мы с Михой посчитали анекдотом:
- Пользуясь случаем. - Почему-то он предпочитал короткие фразы.
«Папашу Хэма начитался!» - решили мы с Автопилотом в один голос. Миха молчал хэмингуэйевским героем второго плана. Чего мешать? Закончит, тогда и оценим. Безудержным хохотом или вежливым смешком. Зависит от индивидуального чувства юмора, такта, всего остального. Наше молчание Ряху не тяготило нисколько: он твердо решил высказаться:
- Мы были в рассоре. Раздоре. Не разговаривали. И - тогда... Я все знаю. Тогда она поступила честно. Нет, чисто. Чисто по-женски. А этот... А - ты... - он показал на одного из нас. Потом сдал назад и сделал рукою неопределенный жест.
- Ты о ком? - осторожно спросил Миха, оглядываясь на меня. Боялся упустить момент, когда придется засмеяться...
- Подожди, - остановил его Ряха. - У нас мужской разговор. - И продолжил: - что я хотел сказать? На чем я остановился?
- Ты остановился. - Я подделался под его немногословный стиль - Остановился на «подожди». Что - «мужской разговор». На «хотел», что ты хотел. «Хотел сказать» - я хочу сказать... Что остановился на «чем». Или «чем-то». Да, точно, «чем-то»...
- Что хотел сказать? Ты можешь сказать?
- Сказать, что чисто. Нет, честно... сказать про рассор, раздор... - тут я не выдержал, хотя и не получил добра на взлет от Автопилота, но нарушил instructions: - А из-за чего вы рассорились и разодрались?
- Разодрались? Как? Не помню... Но я... на нее не в обиде. А вот ты...
- Я - тоже.
- Что - «тоже»?
- Тоже не в обиде
- Ты бы еще обижался. Ты-то тут при чем? ты... ты просто...
- Не все так просто. Просто...
Он не дал договорить.
- Я ее. Она - меня. - Его повело к склонению-спряжению. - Мы...
Я попытался помочь ему собраться:
- Мы ее?
- Какие «мы»? Нам нельзя. Без... друг без... А ты... ты... ты... - забуксовал он на ровном месте.
- Речь не обо мне... - осторожно перевел я стрелку. И зачем-то бросил соломенный взгляд на нейтрала Миху. Тот ждал продолжения, чтобы рассмеяться вовремя..
Но вместе со стрелкой у Ряхи в голове что-то провернулось, заклинило, разомкнулось и стало на место.
К сожалению. Моему. Большому (мысли теперь уже окоротились у меня, но это не имело значения). Ничего я не узнал такого. Ни о раздоре-рассоре. Причинах. Следствиях. Ни даже о себе самом. Наконец, Ряха окончательно очнулся и укоризненно пригрозил мне чем-то там. Конечно, в темноте большое плохо видится. Да еще - на расстоянии. Лет и дней. Надеюсь, не черною меткой! А тем более - не очною ставкой! Миха хохотнул...
Больше мы к этой теме не возвращались. Отсюда «Finita» со всем ее сосложением. Михе очень хотелось понять соль анекдота, но Ряха молчал. А я не собирался пересказывать ему все, начиная с событий двухлетней давности, когда громокипящим маем ко мне, изверившемуся в... Незачем, говорю, пересказывать! Так он и остался в неведении. Поделом. Меньше обо мне знаешь - лучше спишь, Миха! И - не только ты!
Зато я не остановился на этом выяснении и влез с запросом к женатому Партизану со своими незадействованными остатками куража, пытаясь разгадать одну из вековечных загадок жизни одним разом, вторгшись в запретную зону недоступного мне ареала со своим орлиным ореолом: «Счастлив?» - «Да?» - удивился он. На этом - и закончились мои выяснения. До лучших времен.
Худшие времена.
71-ая зима ХХ века. Весна. Лето.
Все обнуляется! Хуже: что есть, что нет... Зима? а была ли? Никак. Ни холодов, ни зимы, ни тревоги. Что не умерло, то замерло. Не помню, как дожил до весны. И не помню, дожил ли... Прошла весна, настало лето. Итак...
Лето. Жара. Дожил-таки. Звонит она. Я поражен, но виду, как всегда, не подаю. Когда-нибудь псевдоравнодушие меня погубит! Абсолютно невыразительная беседа. К тому же, строгих правил отец мой был рядом, что еще более споспешествовало моей зажатости. Поговорили ни о чем, но хронология самого факта звонка значила немало. Позднейшие подсчеты показали, что именно в этот день они с Ряхой подали заявление на заключение законного брака. Доигрались!
Свадьба
Через месяц они играли свадьбу. Я пришел с Михой (Партизан не мог себе позволить по своим семейным противопоказаниям и обстоятельствам). Мы поздравили молодых, она радостно улыбалась, добившись своего, не чужого, все пыталась охватить нас (Миха - не в счет!) в кадре прекрасно-прозрачных глаз своих общим и сравнивающим взглядом: меня и Ряху...
И самое время остановиться-отдышаться.
Я потупился от осознания своего проигрыша по всем статьям и параграфам. Маргинально запомнилась еще та Гретхен, которая, оказавшись за столом по правую руку, снаряжала меня по добыче персиков, до которых оказалась большой охотницей жар загребать, паки каштанов из огня да в полымя чужими руками. Я балансировал, добывая искомые плоды, одновременно уклоняясь от нее. Другие детали не оставили в сознании мало-мальски заметного следа. До того ли мне было? Засим мы с левосторонним Михой с какой-то радости благополучно перепились и отправились в ночное безгретхенское путешествие, читай: ночевать ко мне...
Полторы зимы и лета
Прошли немногие зимы и леты, и я, оторванный от своего полуострова, оказался на чужом - в Крыму, после - на Континенте в Мордве, связанный по рукам и ногам армейскою присягой (позже я ее растоптал, предварительно порвав с Полуостровом и Континентом). Звездными ночами и караульными постами, когда зимний Орион не давал мне ни сна ни отдыха, вспоминал я оказавшихся в одной виртуальной компании Голсуорси, Зощенко, Булгакова, Ильфа с Петровым, Стейнбека, Мулермана, Ободзинского, Ухналева, Кио, не зная, как вырваться из колдовского круга образов, в котором - о,
звездных ночей забытье! -
меня застало письмо (не от нее, что было заказано), равно и фотографии - от ее мужа, в просторечии - Ряхи, что в заказон не вместилось, как и не ее фотографии... письмо, свидетельствующее о его, ряхином, одичании. Растревоженный, я спустя полгода холодной осенью встречаюсь с ним в южном нашем граде, без армейских наваждений и любовных иллюзий... идем в ресторан со своею бутылкой водки (там все можно, как в Греции), а закусь по своему разумению заказываем уже там, где все можно. Водка нас так и не разобрала, посему в разговоре удачно избегаем всех общеволнующих нас обоих тем, пробавляясь: я рассказами и россказнями о недавнем армейском прошлом, он - отчетом о своих спортивных и производственных успехах. К себе он меня не зазывал: и к лучшему! Не ходить же к ним, в самом деле, ежевечерне в гости ромашовским поручиком? Словом, расстаемся почти друзьями и почти навсегда, лет на десять: мы - такие, можем. Дома меня настиг телефон. Она? Она! Она (тихо, неласково): «Где мой?» Я: «Усажен в автобус. Следует в заданном направлении. Координаты заданного направления уточняются!» Конец связи. Конец всему...
Были и -
некоторые встречи
сквозь годы и полугодия
Нам еще «случайно» судьба встречу организовала (что ж, что кавычки? - что у нее, судьбы, случайно?) - вот только зачем ей (ей? да не ей - судьбе!) нужна была встреча эта? - невдалеке от той же незабвенной Плехановки; в тот раз она показалась мне более своею тенью, чем прежней Златовлаской, до последней черты измотанною, бытом ли, детьми ли (не шутите - двое!)... Ряхою ли, вкупе ли... и я не проводил ее в никакое никуда. Тема себя изжила, а мы себя (и ее!) пережили, и незачем наново вызывать взаимную изжогу... Впрочем, от случайных стакновений и столкновений, мимолетных, странных, оставляющих по себе короткую память, не заречешься. У меня - своя жизнь, у других, живущих, как в сказке:
душа в душу,
тело в тело,
пока не надоело! -
чужая... В какой, спрашивается, песок ушли ряхины романтические уроки -
о половинках, о грехах,
бегах, погонях,
нечаянностях впопыхах,
локтях, ладонях?
По разу, никак не меньше продекламировали... продемонстрировали, проманифестировали, протестировали... зачем подбирать слова, если самое точное и адекватное не вмещается в строку, строка - в главу, а глава - в никуда?
Времена так легко от себя не оторвешь, как людей: временами я встречал Ряху: -«Эй, что, - кричал он через улицу, - женился!? каково тебе? дети есть!? - вопил он с неистребимым любопытством, будто все точки, свои и мои разом хотел расставить по местам. Я пожимал плечами: - «Эх, я! дескать, меня! -
Зачать да кончить,
кончить да зачать! -
какой же я - эх!» Какие времена - такие и встречи.
А раньше? Бурный первомай! Ожидания встреч и самые встречи! Прогулки вдоль бульвара, манящего и недоступного! Голсуорси! Театр! Плехановка и Зощенко! Цирк! Потом... потом все идет на спад.
Мельчают времена, ветшают чувства, вырождается романтика. Ничего не вернуть и, что еще хуже и непоправимее, - не хочется возвращать. Или только кажется, что не хочется?.. Ужли всякой любови, как театру, свой срок спущен, по стечении которого -
прощай вино - в начале мая,
а в октябре - прощай, любовь?
Не буду о грустном себе. Взгляну на них - беспристрастно и несправедливо. Проникая незамутненным чужими страстями и сталкерским взглядом в запретную зону. Что - любовь? кто больше, нет - безогляднее любил, тому и страдать беспредельнее, это - тем, облегченным от балласта страстей и баланса совести, все со скидкою дается и берется, даже непереносимое; что до нас, грехопричастных - тут все сверхпризом:
какие розги, Гименей,
нас ждут под кровлею страстей!
Это - тогда. Да. Но почему все последующее, когда прежние чувства ушли на обогрев никчемного пространства, а я как никогда далек от Золотых Волос, и не только в метафизическом смысле, вновь и вновь меня занимает? И то, что случилось с ними потом, окажется для меня едва ли не страшнее, чем для них самих, тем более уже смирившихся с неизбежностью... Не я ли был из тех, кто закладывал бомбы - ускоренного действия под чувства чужие, а более замедленные - под свои?
Ушло время, смеркнулась совесть, потерялся актуалитет. Осталась память... А кончится все как? Не иначе плохим-нибудь чем, но это если вообще есть самый конец всему? И надежд прознать почти никаких: уносится моя планида... Не потому ли «будущее темно, и я едва?..» - разве вполне дочесть все, что пишу, но тогда и дописаться до той же точки надо бы...
Муслумов Рустам Рафикович, доцент кафедры социологии и управления общественными отношениями УрГЭУ-СИНХ, кандидат психологических наук, живёт в Екатеринбурге.
