Музыка белизны
Надежда Жандр. Театр бессонниц. Стихи. — СПб.: Издательство Союза писателей Санкт¬Петербурга, 2011. — 184 с.
«Ах, тёмен, тёмен мир, и чувствуют лишь дети
Какая тишина и радость в белом цвете!»
Иван Бунин. «Белый цвет»
Ошеломителен белый цвет предрастворения в поэзии Надежды Жандр. Её Белизна — почти символ, она иерархаична, если так можно выразиться, «архаика» передаёт ощущение новизны куда более действенное, чем словарь постмодерна, лишающий предметы иерархии; при этом мир поэта кажется глядящим из осколков не вынесшего вглядывания за него зеркала потусторонности, отражающего «действительность»:
Белый — это свет.
И тот, и этот.
И, главное,
Он ничего не отрицает.
…………………………………
Не видящий белых кораблей
Не может плыть.
Белизна и её оттенки как прообраз гармонии, почти недоступные глазу, во многом синоним красоты. «”Красота страшна” — Вам скажут» (А.Блок), такова и белизна, новая метафизическая категория, приотворенная Надеждой Жандр в жанре поэзии, по Хайдеггеру, знаменующей язык изначальный, способный раскрыть и выявить то, что сущее для поэта.
Стена без окон, где твоя слеза? —
И с достоевских крыш от сонной фальши
Течёт по трубам, люкам дальше, дальше
Твоя слеза, эстетная слеза!
Поэзия Н. Жандр — взгляд в подзорный калейдоскоп, когда предметы кристаллизуются вокруг своих силовых осей, развернутых к наблюдающему вертикально, проходя через и через читателя как лучи.
С таким видением можно соглашаться или не принимать его, как и попытку критика осмыслить его именно таким.
«Он, мудрый, ищет белого забвения, // Касаясь ресницами яви», не поделенной земным светом на мираж и увядание, пишет поэт о ребёнке. В природе, столь же наивной и мудрой, есть цитатность «снов поэзии златых» (И. Анненский), полагает Надежда Жандр:
Пыльца кладбищенских растений,
и мерный шорох тёмных крыл,
и провалившихся могил
и перепонок средостений
открытый вздох? Пьянящих сил
болотных травяных брожений,
ворсинок бабочек, кружил,
живых её прикосновений
глубинный смысл… чтобы ты — забыл
и помнил чудное мгновенье?
Это чудное пушкинское мгновение — самой природы, не проецируемой на человека. Цитатность листа под дождём — он вне времени, рифмуясь с прошлыми и будущими. Как листы Иннокентия Анненского, сострадающие человеку. У Надежды Жандр словарь Арсения Тарковского, сухие прозрачные сумерки раннего Мандельштама. Сумерки культуры.
Жанна не станет невестой красивой.
Жанна смертельно устала.
Только при натяжении музыки над белым полем, музыки белизны над мозаикой, возникает чувство гармонии, отражающей «свойства грёз»:
Звук утих. Гармония — обман,
равновесия минутный роздых.
И качнётся тьма, и, чуть дыша,
как дитя с улыбкой в колыбели,
плавный свет — протяжная душа —
заиграет розовой пастелью.
Это сколы и осколки культуры, и за строками:
Цепкими лапками изпод пера
буквы выводятся верой и гладию.
Строгий узор. Книга легла
вечностью, силою, памятью, кладезью, —
читаются пастернаковские:
Благодарю и целую вас, руки
Родины, робости, дружбы, семьи
И здесь, у Пастернака:
О, ангел залгавшийся, сразу бы, сразу б,
И я б опоил тебя терпкой печалью!
«Разрыв»
и эхо строк Н.Жандр:
О, мой астраханский как сахар Сахары,
меч Волги, впадающий в ночь!
Заборы, засовы, оковы, заставы
не могут глагол превозмочь!
В этих палимпсестах некий постскриптум к духовному посвящению в русскую поэзию, оглядка на просохший черновик «Пророка»:
Мчались мысли.
И прислушивался сфинкс к Сахаре.
……………………………………….
Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик «Пророка»
Просыхал, и брезжил день на Ганге.
У современного поэта — не пастеризация строк нобелевского лауреата, но поиск сходных поэтических, «сцепление» предметов и ощущений, по Анненскому, в иной системе координат, где белый простор или поле — подобен порой щиту забытого героя, здесь мы вместе с поэтом приближаемся к гумилёвским мотивам. У Н. Жандр —пафос борьбы, и сострадание скрыто за белым листом. Проступая неожиданно — порой не в словах, но в пронзительном звучании, белизне немоты:
Колючей проволокой вьётся память, память…
Шершавый звук любви, изношенной шинели,
я, воин духа, близко прижимаю
к своей душе.
Ещё одна категория Н. Жандр — невесомость, подвешенность в пространстве, это молчаливое восклицание вослед Пушкину: «Тебе бы пользы всё — на вес»! Так прозрачны истончённые последние осенние краски пред метафизической белизной. В них предощущение гармонии, скрежет падающего листа, воспоминание о соловьиной трели.
Иль это наважденье, странный страх
за чёрной непроглядностью провала
вдруг сгинет утром, и в окна размах
нахлынут краски!.. Осень ли настала?
Поэт рассказывает о своей необычной стране, которая только её, но в этих музыкальных пейзажах не найти своеволия:
Столь странный север: на мое чело
упали льдинки с лап тяжёлых елей,
высокий призрак сна, белымбело,
и сладко спится, ветры в колыбели
перевернули розовый сугроб…
Н.Жандр любит употреблять прием повтора, выкликая иную звонкость. Повторяя даже рифму в строке: «… не может — не может», заклиная ответа…
Дождь. Осень. Белизна… —
напоминает о Музе И.Анненского, его томлении по идеалу здесь:
Одной лилеи белоснежной
Я в лучший мир перенесу
И аромат и абрис нежный.
Усталость снов, усталость культуры, преодолеваемы пронзительной музыкой воскрешающей и воскрешающей природы. Томящей пред Встречей… Ибо Белизна это богиня, — вечная женственность, тайна поэзии, звук белого зазеркалья, предвосхищающий свет.
Японский сад и русская камена
Елена Лапина-Балк. Тропы судьбы. Рассказы и стихи.
Издательство Союза писателей СанктПетербурга. СПб, 2011. — 176 с.
шелест лепестков
чтото настоящее
о проходящем
Елена Лапина-Балк
На первый взгляд может показаться, что писательница Елена ЛапинаБалк пишет о разрозненных событиях и предметах в несовместимых жанровых пространствах. Столь же своеобразна её человеческая судьба, разделившая жизнь на города и веси России и Запада. Но такая двойственность — основа единства. Все «тропы судьбы» ведут в Сад, где герои оставляют следы на берегу вечности. Один из циклов так и назван — «Следы на песке». Он — о возможности счастья, не увиденного, но прочувствованного: «Ах, вот отчего следы такие глубокие! Он взял её на руки». За спиной героини остаются неразгаданные следы — её собственные. Возможно, вся книга написана в стремлении понять и почувствовать этот почти призрачный узор, оставленный тенями, то оглядываясь, то в «хроническом состоянии ожидания», торопя будущее…
грустно сознавать
не люблю — не ревную
а так хочется
Нота блокадной трагедии продолжает звучать в прозе Елены ЛапинойБалк. Написанная от лица родственницы, повесть «Уля» включает небольшие эпиграфы к главам; в них —диалог двух берегов: настоящего и берега памяти, той Войны. Героиню и автора разъединяют сегодняшние границы, но соединяет память о времени, которое никуда не исчезло: «..говоришь, ещё холодно у вас там в Финляндии, но разве это холод… …ну как, всех своих подружек навестила, есть они ещё у тебя в Петербурге, ведь уже более двадцати лет в Финляндиито живёшь? А обидчиков своих смогла простить? Надо, девочка моя, простить… …а почему японский сад? А, ну да, ты же всегда у нас экзотику любила — экибана, фэншуй, мейхуа… …нет, в Париж не хочу — хочу на Колыму. Странно звучит, а тогда для нас с Зиной… Из телефонного разговора». В 1943 Улю через ладожское Озеро вывезли на большую землю, а оттуда на Дальний Восток, через Японское море, к отцу на Колыму, где жизнь поначалу казалась почти раем. Перед смертью, в больнице на Пряжке, в 2005 году, она вспоминала в бреду красную варежку — так отпечаталась в её памяти алая рукавица в черной пропасти ледяной воды у Дороги Жизни… Быть может, тогда возникла, через родственников, эта тяга к Японии, еще с дорождения, воплотившаяся сегодня в сад камней книги Елены? И появился цикл «Мой северный Восток», который составили восточные формы на финской почве с русской чувствительностью.
Стилистический диапазон автора широк — от акетичнопросветлённого до ироничногротескного, книга подлинно полифонична. Писатель Валерий Попов справедливо отмечает в предисловии: «Автор порой весьма насмешливо относится к своей героине, сознание которой — причудливый коктейль русской гламурномыльнойсериальной пены, суровых, неумолимых лютеранских устоев, в которые втиснуться русской душе не так просто, и собственных семейных переживаний». Писательница изучает занавесу декораций, вглядываясь в маски, за которыми открывается подлинный мир человека. В рассказах цикла «Ах, как это не смешно…» заграничный мир предстает слегка театрализованным, и когда вдруг маски спадают, холодные, на первый взгляд, люди предстают незащищёнными. Но разоблачение автором — как в произведении «Фрачок для гения», о начинающем писателе, мечтающем о Нобелевке — не ставит целью лишь показать глупое положение и несостоятельность обывательских мечтаний. Елена ЛапинаБалк сострадает героям, лишённым духовного стержня. Искреннее удивление у неё вызывает привокзальный финский бомж, выпросивший денег на дорогое мороженое. Такая всеоглядность порой скрывает сокровенное, не даёт выплеснуться боли:
Кричу…
А ты не слышишь
или не хочешь спасти.
Всё думаешь прихоть и
выдумки.
Шепчешь: тише, тише,
не мешай слушать
пенье иволги.
О совпадении и несовпадении людских чувств эта книга, о памяти, накопленной в ветвях вновь расцветающих мейхуа, о преодолении:
умереть успела много раз…
за чужих, за родных…
говорили: «Потерпи,
этот театр лжи — на час……»
А он играет всю жизнь.
Оживала…
Диалогизм свойствен творчеству Елены ЛапинойБалк. На презентации книги в СанктПетербургском Доме писателя Елена представляла других авторов едва ли не объемнее, чем своё творчество. В её поэтическом сборнике «Над пропастью снов …шёпот шёлка» (2007) присутствует развёрнутая перекличка с поэтом Алексом Сандерсом, стихи которого также наполняют книгу.
Жизнь — не ложь.
Я? —
Да совсем уже не я. —
обращается героиня к ЛенинградуПетербургу, сострадая городу возвращения и снов, во многом сбывающихся под единым небом. Совершенно органично выглядят рассказы в жанре хайбун. В этой лаконичной форме, объединяющей короткую прозу и стихотворение в стиле и духе хайку, автору удается сказать многое, с особой эмоциональной напряжённостью. Такова поэзия в прозе Елены ЛапинойБалк, переплетение мысли и настроения в единой ткани. В миниатюре «Значит ещё не пора» она пишет: «…и вдруг показалось, что я уже всё сказала себе… ему… слушающему меня миру… вдохнула просыпающегося рассвета
и услышала
звон колоколов души
значит не пора
Одухотворённое творчество Елены ЛапинойБалк не знает границ времени, связывая пространство и сознание воедино, порукой этому — её бережное отношение к людям и человеческой памяти, открытие только её образов и звенящей ноты, которая присутствует в разных жанрах, но всегда различима как единственный и неповторимый голос, переданный в «Цхинвальских зарисовках: «Потом стало тихотихо. Живые расходились, а мы — Невидимые — всё стояли и стояли… укутанные эхом Музыки прощания — и благодарные за память…
нет это не дождь
то плачут безутешно
души умерших
О том, что в пространстве литературы нет ушедших, напоминает сегодня творчество Елены ЛапинойБалк, акварельное и порой причудливое, эмоциональное и слегка отрешённое, взыскуя читателя здесь и вне.
