Очарование песен Арика Айнштейна (1939-2013) открывалось не сразу.
Голос и не яркий, и не громкий, но по его первому зову слетались к нему лучшие композиторы и лучшие музыканты. Казался свойским малым, простым и доступным, но с годами изменился, душу особенно не раскрывал, толпе и шуму вокруг своего имени предпочитал дом, общество самых близких людей, музыку и чтение. «Зэ пгам – лийот иш мефурсам» – не берусь утверждать, что он знал эту пастернаковскую строку в переводе на иврит, но добрую часть жизни прожил именно по формуле «быть знаменитым некрасиво»…
Нас не было еще «в стране», как выражаются в Израиле, поэтому мы пропустили тот миг или период, когда молодежь «припала» к песням Арика Айнштейна как к свежему роднику, голосу друга, который тебя понимает – похоже, как мы когда-то к песням Окуджавы, Высоцкого...
Альбомы Арика Айнштейна
Я никогда не стремилась с ним встретиться. Его всегда было так много – десятки пластинок, кассеты, диски, кинофильмы, он был весел и остроумен даже в телерекламе, а когда давал, наконец, интервью, не верилось, что «наш» Арик не играет, что на самом деле чрезвычайно скромен. Чрезмерная стеснительность для артиста, певца – вещь редкая: будто прячется за шуточками, смешками, потом признается, как волновался с утра в день вечерней передачи, ведь его будут «потрошить» вопросами, придется что-то говорить, а в конце вдруг понимаешь – он вынудил себя прийти к зрителю не ради себя, а по-приятельски, ради автора новой телепередачи, чтобы поддержать его, как тот и просил. Смущен, но мы уже знаем словечко «рейтинг», всё понимаем, и сочувствуем именно Арику. Он улыбается ведущему, а мы непроизвольно улыбаемся ему. При рождении ему дали имя по дедушке Лейбу (лейб – лев, на иврите – арье), записали как Арье Лейб, сын Дворы и Якова Айнштейнов, но никто иначе, чем Арик, никогда не называл…
Но как смог он сохранить и умножить легендарную популярность, не выступая на сцене, почти не давая интервью, не стараясь поразить, если уж кому-то удалось запечатлеть его в видеоклипе или в популярной телепрограмме? Только записи в ульпане, для нас – «закулисные», однако так ведь длилось тридцать лет?!
Утром 25 ноября 2013 года после утренней пробежки прохожу мимо магазинчиков под нашим домом. Газеты обычно лежат на стендах, одна на главной странице сообщает, что с нынешней пятницы открывается еженедельная колонка Арика Айнштейна. Придется покупать газету «Маарив»… А вечером следующего дня его не стало.
Сидишь, как камень, перед телеэкраном, не верить не можешь, но это невыносимо. Как в тот день, много лет назад, когда тоже вдруг сразила весть о смерти Владимира Высоцкого. Володю, он сам просил так его называть, я интервьюировала, впрочем, как Олега Даля, Смоктуновского, Вию Артмане, Евгения Весника, всех не упомню, тогда это была работа, да и молодая была, наверно, посмелее, или чтобы преодолеть в себе страх? Андрея Вознесенского или там Гришу Поженяна пригласить в свой молодежный клуб? Проще не бывает…
Арика Айнштейна я бы ни о чем не спрашивала. Каждый в Израиле мог рассказать его биографию, другой мир, иное время, вся жизнь не только как на экране, а в его случае на самом деле – на экране. А можно ведь многое «прочесть» и через песни – узнать о характере, вкусах, предпочтениях. А мелодии, тексты и, главное, голос, иногда его баритон величали даже бархатным… Сосед из Румынии, знавший французский и понимавший в дикции, поставил кассету Айнштейна и произнес: вот у кого вам, новеньким, надо учиться ивриту, каждое слово выговаривает, как Ив Монтан, слышали о таком?!. И нельзя усмехнуться – обидится.
А мне самым важным кажется в нем другое, но это я с годами оценила: всегда и все чувствовали, что Айнштейн – человек искренний, вот он – настоящий.
Разве что рассказать, как открыла его для себя, как сделалась тайным его «фанатом»? Думаю об этом, выходя из огромного здания на тель-авивской улице имени Ибн-Гвироля, от глазного врача Дафны Г. Солнце так слепит глаза, что спешу поскорее перейти на другую сторону, где пока тень…
Может, если бы не атропин в моих глазах и не большие черные очки, за которыми прятался он, да и кто не знал, что у Айнштейна проблемы со зрением, я подошла бы к нему? Может, и он идет в магазин «Оптика»? Но он пересекает улицу, и я за ним. Могла бы войти следом и в маленькое кафе на углу… Но ты ведь знаешь, что человек от людей прячется, нет, нехорошо… Чего я никак не могу вспомнить: была ли на нем шляпа и в тот раз? На самом деле и в шляпе встретить его было просто: он жил в пяти минутах ходьбы от дома, где живут мои внуки. Когда я забирала их из школы, мы проходили именно по его улице…
Кстати, вот чему я хочу уделить целый абзац. У меня была радиопередача об Арике Айнштейне. Но когда я впервые нашла о певце «бумажную» публикацию на русском языке, то сразу запомнила имя автора – Марина Яновская! Я была счастлива и горда: наконец-то и на русской улице все прочтут о нем и все его полюбят. Узнала, что она музыкант – ей и карты в руки. Молодец, Марина!
И я с ним, Марина, не хочу расставаться… В моем мобильнике столько его песен, что я могла бы не скучать в дороге ни до Цфата ни до Эйлата. Жаль, что мои дороги стали коротки, полчаса, и я у внуков, они-то и подарили мне этот мобильник, а дочь, как пацанка пацанке, внесла туда песни в исполнении нашего общего любимца.
В эфире голос его звучит каждый день. Или каждый второй. Он мне казался монотонным, даже скучным, пока я не стала вслушиваться – в звуки, в голос и, наконец-наконец, в слова... Банально, но слова хорошо бы понимать. Когда же всё это слилось в одно, появилось доверие к артисту, музыканту, певцу и человеку. Тогда стало понятно, почему его так любят! И молодежь тоже!
Как трудно без перехода становиться вдруг, сразу, взрослыми. Наши израильские дети, так бывает, прямо со школьной скамьи идут на войну. Они задают мало вопросов. Ответы ищут не у родителей и не в книгах. С винтовкой в руках – и задавать вопросы папе, маме? А на книги ещё долго не будет времени. Сынок, как же ты три-четыре года без книг, без музыки, это же потерянное время? – Почему, – отвечает сын (никогда не всерьез), – ты хочешь писать мне письма по-русски? Я могу их читать, у меня часов пять на сон остаётся – спать или читать? – Спать, конечно, спать. Но читает он по-русски только типографский шрифт, придется писать с ошибками, но на иврите… Так и было – до сотовых игрушек.
Сам стал взрослым, у него теперь свои дети, а в машине, когда вез меня в Иерусалим, вдруг поставил диск Арика Айнштейна. Ты не против? Удивил…
Едем молча. Вспоминаю. Сначала сыну было 12, потом 15, 18… Солдатом, приезжая домой, в редкие свободные минуты больше спал, но иногда садился за пианино… Играл для себя, что-то тихо напевая. Снова ложился, но музыку не выключал. Я проходила мимо его комнаты тихо, боясь потревожить, но голос того, другого, как будто пробивался из зазора под дверью. Имя певца я давно знала, но почему он часами звучит из комнаты сына?
Потом была Вторая ливанская война. Мне говорят, что он на Голанских высотах. Так давно его нет дома. Грустно, тревожно, плохо на сердце, не знаешь, как превозмочь тревогу. Не знаешь, как вернуть призрачность гармонии, чтобы дышать и жить… Ходишь по квартире кругами. Что я искала? Зачем шла на кухню?
Вхожу в его комнату. Ставлю первую попавшуюся кассету, включаю, слушаю (слышу!), снова, еще одну, и завтра то же самое и, кажется, что-то начинаю понимать.
Ни капли виртуозного самолюбования. Позже проверила и визуально – на экране. Ритмическое движение в такт музыке очень бедно, так, чуть-чуть, только пунктиром, но тесная связь музыки и движения сохранена. Какие же у него вспомогательные средства к словам, тексту, ясной дикции? Пожалуй, только юмор, проскальзывающий в глазах, уголках рта… А невидимые для зрителя и слушателя чувства Арика, которыми он не хотел делиться на экране «от себя», не хотел выражать напоказ, становились более доступными через песню, как бы от лица «своего героя». Может, ошибаюсь, но мне стало понятным, что не из-за каприза, подумаешь, не получил призового места на фестивале песни, отказывался и от более достойных наград, но с 1969 (!) года он перестал участвовать в фестивалях песни, а еще через десять лет почти совсем перестал выходить на эстраду. Разве только в маленьком Израиле вокруг золотых и серебряных «глобусов» много мелкой возни? Не участвую! Не хочу! Не буду!
А рассказала бы я Айнштейну, но вы уже поняли, именно про то, что в какой-то нелегкий период жизни (с тех пор он почему-то так и не кончается) он, Арик, помог мне не только лучше понять моего сына, но даже дал силы ждать, не паниковать. Мне кажется, у моего героя улучшилось бы настроение. А своих мыслей по его поводу я бы ему не выдала. Настал миг, когда он усомнился в собственных словах, будто сегодняшний мир можно изменить к лучшему. «Ани вэ-ата нешанэ эт а-олам!» – «Я и ты – вместе мы изменим этот мир!» – сочинилось так легко, как будто подбросил бумажный самолетик, а ветер его подхватил и понес на все стороны света и на десятилетия вперед. Но ведь был молод, не сомневался в том, что произнес…
Арик Айнштейн: «Сижу, думаю, читаю газету». Иногда тексты песен писал сам…
Не знаю, верит ли мой сын, что этот мир можно изменить. О таких вещах мы не говорим. Мы десятки раз обсуждали, почему ничто и никто не может заставить Арика вернуться на сцену, но при сыне я не посмела высказать свои грустные мысли вслух. С одной стороны, его песня популярна, значит, продолжает жить, но с другой стороны, он же умный человек и, возможно, ему стыдно за былую наивность. Промолчу. Сказать, что я его фанат – глупость. Но многие годы Арик Айнштейн, и это правда, олицетворял для меня Израиль – то есть всё лучшее, что в нём, за что его люблю. Не он один, конечно, но и он. Не афишировал перед фотокамерами свою белозубую широкую улыбку, не любил распространяться о своей личной жизни, о вкусах. Но всё это – до кино. А в кино, на экране уже не спрячешь ничего.
Как хороша была летняя картинка: «Йошев аль hа-гадэр» – «Сижу на заборе – одна нога тут, другая – там. Сижу, думаю, читаю газету, слушаю новости». Как же его клевали тогда. Все за честь считают выступить на митинге против войны в Ливане, а он? Вместо того, чтобы выполнять свой гражданский долг, вести народ на баррикады? Ты же выразитель дум, к тебе прислушиваются... Израиль иногда такой совок! И как-то не заметили, что он там не только «раздает улыбки», но и «окутывает себя облаком дыма», чтобы эти крики как раз не слышать и в толпу не лезть… А песенка жива. Кому не хочется на минутку в детство, и чтобы много моря и неба, вот точно, как Арик поет. И чтобы друзья рядом, ау, где вы, живы ли?
Решаем: когда сын получит свой квартальный отпуск – неделю, поедем с ним в кибуц к милейшим сестрам Буровым, первым московским сионисткам, давно зовут… А пока терпение и спокойствие. И когда мы через весь Израиль отправились на север, в кибуц «Кфар Гилади», где жили мои старушки и где похоронена легендарная Маня Шохат, хорошо это помню, то распевали вместе с сыном, на два голоса «Ани вэ-ата нешанэ эт а-олам» и «Йошев аль hа-гадэр» («Я и ты – вместе мы изменим этот мир» и «Сижу на заборе»)…
Всё время хотели видеть в Айнштейне идола. Наверно, понял это, ведь ответил: «ани шавир», я – бьющееся стекло, и точно такой же, как все, бываю сильным, бываю хрупким, порою разваливаюсь на части. Иногда думаю, что пришёл конец света. Знаю тоску, разлуку, боль ... Тишины. Хочу тишины.
Если бы его песни были только развлекательными, дайейну, то есть и этого было бы достаточно, но в каждой мелодии, которую он выбирал, было обаяние, а в тексте, сам ли он писал слова или другой автор, никогда никакой пошлости. Улыбка, шутка – да, но чаще все-таки при внешней, казалось бы, легкости содержание достаточно серьезно, есть мысль.
Говорили: нет у него своей позиции. Несколько недель средства информации смаковали историю о привлечении молодого мужчины к суду за его связь с влюблённой в него подопечной. Помните фильмы «А если это любовь?» или тот же «Служебный роман»? И нашим «героям» потрепали нервы, копались в их душах... История забылась. Для нас. А для участников этой истории, раздутой журналистами? Смогли они сохранить свою любовь? Айнштейн написал песню о том, что «жалкие писаки» врываются в чужие жизни, ничуть не заботясь, что могут сломать, разрушить судьбу, жизнь – и всё это в погоне за сенсацией, «скупом». Разве не четкая позиция? Новый альбом встретили дружным молчанием.
Арик Айнштейн начинал петь на эстраде, когда со времени Войны за Независимость прошло не так уж много времени. Песен же о той войне написано, пожалуй, больше, чем о других войнах, однако в Израиле не писали военных песен в духе «Дан приказ ему на запад» или «Если завтра война»... Песни больше элегические или шутливые – типажные, бытовые, со сленгом, или о солдатской дружбе, о тоске по любимым, надежде на возвращение домой... Многие из них считались песнями Яффы Яркони, но когда Арик Айнштейн «подрос», они стали петь их дуэтом.
Осень, листопад (какое звучное слово «шалехет»), пыль прибило к земле, меня жжёт тоска, я мечтаю о встрече. Неужели возможно такое («hен эфшар»), что кто-то вдруг крикнет тебе с джипа, что война кончилась, и глаза твои станут так нежны, как будто войн вообще нет в мире… Но мы вступаем в бой... Песни, как часть жизни, если волнуют, приживаются мгновенно. Они передавали особое дыхание времени, ведь расставаясь, мало надеялись на встречу.
Или песня о девушке, собирающей виноград, тоже, наверное, смуглянка, но эта «со слезами в глазах», помнит касание его руки, улыбку, как смеялись, танцевали…
Я полистала подшивки старых газет. Так же, как в 1960-е годы возникла ностальгия по песням 40-х, так и в 1980-х по 60-м, а в 1990-х – по 70-м… К песням, исполнявшимся Ариком Айнштейном, и в новом, XXI веке, остается прежняя любовь. Вот такой феномен, когда бы что ни исполнял, все пели вместе с ним и все поют… Его талант актёра и музыканта, хороший вкус, культуру исполнения отмечали уже в начале его творческого пути. Писали, как ему легко всё даётся, без всякого усилия! А это не часть таланта?..
Нельзя без улыбки читать, что и в свои тридцать лет, да и в сорок, после многих лет активного творчества, добившись успеха, славы, он всё ещё не был уверен, по праву ли занимается своим делом. Как-то даже мама Двора будто бы упрекнула его: ты у нас король скромности! Он отшутился: сказала бы уж – принц, но на своем ли троне... Когда Арик окончил среднюю школу в северной части Тель-Авива, считали, что он пойдёт по стопам отца, в артисты[1], и хотя немало времени проводил за кулисами театра, но его амбиции были попроще – взлететь под облака – и как можно выше. Он занимался спортом, играл в футбол, баскетбол, прыгал в высоту. Мечтал поначалу не о музыке, не о театре, даже не о лётных войсках, как другие мальчики, а о том, чтобы прыгать выше всех. И стал ведь чемпионом Израиля! На конверте одного из альбомов он снят над планкой – в полёте...
Подошло время служить в армии. Но с его-то зрением: «на базе я натыкался на деревья, мне нужен номер такой-то, а я не то, чтобы номеров – домов не вижу». Так он оказался в армейском ансамбле, вместе с Нехамой Гендель и Йорамом Гаоном. Из большого спорта ушёл. Но остался преданным болельщиком команды «А-поэль».
Музыка вошла в жизнь навсегда. Всё его внимание сосредоточилось на исполнительской, концертной работе – подбор текстов, музыки, шлифовка найденного. Под вдохновением и сам пишет тексты. Его горячо принимает зал. А он вдруг: это устарело, а тут повтор, неудачная вариация, банально... Начнем сначала.
Думаю, стиль антигероя он выработал сознательно, а может, не заметив, как формировались его приоритеты в жизни, литературе, искусстве, просто под влиянием модных тогда Битлов или таких мастеров кино, как Дастин Хоффман, Аль Пачино.
Арик Айнштейн был интеллектуалом, человеком Книги. Глубоко вчитывался в поэзию Рахели, Леи Гольдберг, Натана Альтермана, Бялика, и много песен сделал на их стихи. Судьба одной из самых пронзительных поэтесс Израиля, Рахели, всей душой связанной с Галилеей, с озером Кинерет, не могла оставить его равнодушным. «О, Кинерет шели» – ну, каждый знает. И пусть ее воспроизводят все на свете, так же, кстати, как и стихи Бялика, но когда поёт Арик Айнштейн, не оставляет чувство, что эти поэты писали для него лично.
Собиратель и знаток израильской песни Элиягу Коэн говорит, что многие стихи так и оставались бы только на страницах книг, но положенные на музыку стихи наших классиков нашли прямой и короткий путь к сердцу слушателя. И в большой мере именно благодаря задушевному исполнению Арика Айнштейна стихи обрели крылья.
Стиль антигероя Арик Айнштейн выработал сознательно
Это он открыл и воспитал целую плеяду мастеров сцены – музыкантов, исполнителей песен, стал для многих авторитетом. Убеждал их сочинять, петь, играть – Мики Габриэлова, Шалома Ханоха, Ариэля Зильбера, да сам Йорам Гаон был у него подголоском – и всех он «выпустил на волю», все мастера своего дела. Один из них плакал на похоронах, другой стоял с окаменевшим лицом, просто не веря, что в этом мире Арика больше нет. Пока что его славы не убавилось. В 2014 году учредили премию имени Арика Айнштейна ветеранам, талантливым деятелям израильской культуры. Как бы он, с его нелюбовью ко всяким конкурсам, реагировал? – Ну, хорошо, – улыбнулся бы, и кто ее получил в 2015, в 2016?..
И по экрану и по рассказам мы знаем, какая у них была весёлая, талантливая компания. Ури Зоар, Арик Айнштейн, Цви Шиссель. Они создали в 1970 году компанию «Хагар» и сделали для израильского телевидения серию комедийных фильмов под общим названием Лул (птичник, курятник): Лул-1, Лул-2… Их фильмы, на мой взгляд, можно смотреть бесконечно.
Всё, что они делали вместе, было отмечено умом, талантом и радостью. Вокруг этой тройки собралась талантливая молодёжь. Шмулик Краус, Джози Кац (с ними Айнштейн основал первую израильскую поп-группу «Высокие окна»), Шалом Ханох, покойная Тали Шапира, Сима Элиягу. Тут же были жёны, дети – семья.
Ури Зоар был во всем старшим и главным. Умный, блестяще одарённый актёр, режиссёр, юморист, рассказчик. Настолько особенный, что его уход из кино и со сцены ощущался как обвал, трагедия. Более талантливого, чем он, ну, еще Шайке Офир, не было ни до него, ни после. Никто не занял его места. И вот вам оригинальнейший сюжет для театра или кино: уникальный актер и режиссер, остроумный, раскрепощенный, наполненный идеями, как гранат зернами, Ури Зоар решительно и бесповоротно уходит в религию! Мы этот сюжет наблюдали из вечера в вечер, переживали… За кого? Понятно, за Арика. Для нас, рядовых зрителей и ценителей таланта Зоара, это событие было шоком. Сам же рав Ури рассказывал, что процесс перерождения созрел в нем после неожиданной встречи с одним человеком… Ничто не ново под луной, одна встреча вполне может изменить жизнь. Итог: однажды поднял Ури Зоар весь свой табор – многочисленную семью, жену, детей, мало того, примкнула к ним и жена Арика Айнштейна. Но как же Арик? Нет, сначала про Алону. Она была фотографом на съёмках их фильмов. Алона – внучка легендарных деятелей сионистского движения Мани и Исраэля Шохатов и дочь Гидеона Шохата, одного из первых военных летчиков в Израиле. Арик и Алона поженились в 1963 году. Дочь назвали Шири. Спустя четыре года они ненадолго развелись. И года не прошло, как они соединились снова, о чем, разумеется, знал весь Израиль! «Пузи», ласковым прозвищем Алоны, был назван его альбом, который считается первым образцом израильской рок-музыки. В 1971 году родилась вторая дочь, и ее имя стало названием нового музыкального альбома «Ясмин» (имена не переводятся, конечно, но в переводе на русский «ясмин» это «жасмин»)…
И этот альбом и совместный фильм Ури Зоара и Арика Айнштейна «Мецицим» (от глагола мециц – подглядывать), ставший одним из самых лучших фильмов в истории израильского кинематографа, вышли в 1972 году. Именно во время этих съемок заканчивался второй круг семейной жизни у Арика и Алоны. Что-то снова разладилось. И чтобы больше к теме личной жизни не возвращаться, скажем, что тогда-то и там же, на съемках, Арик познакомился с девушкой младше его на 11 лет, Симой Элиягу. Сима родилась в семье выходцев из Ирака, привезли ее в Израиль младенцем, жили они в Тверии. В группу Зоара она попала, как секретарь-машинистка, но в фильме «Мецицим» Зоар дал ей и небольшую роль жены легкомысленного, но очень обаятельного гитариста Эли. А этого Эли играл как раз он, Арик Айнштейн. Так что сначала они стали супругами по сценарию… На экране он веселился, менял девушек, а «жена» страдала… Алона все еще была в их общей «тусовке», мы видим ее и в самом фильме… Но они благополучно расстались.
Алона взяла обеих девочек, и все они переехали за своим «гуру» в Иерусалим, ушли в другую жизнь. А потом страна снова загудела их именами. Мы дружно, все-все-все, как когда-то смотрели фильм «Мецицим», уставились в телеэкраны, потому что нам показывали свадьбу дочери Арика и сына Ури, сугубо религиозную свадьбу. Шири выходила замуж за старшего сына Ури Зоара – Эфраима-Фишеля. А Ясмин, вторая дочь Арика и Алоны, вышла за другого сына Ури Зоара – Шалома.
На свадьбе у общей внучки, дочери Арика и сына Ури (слева рав Ури Зоар, справа - Арик Айнштейн)
Арик Айнштейн – кумир, общий любимец, был в этой шумной толпе смущённым и робким гостем. Бедный Арик. А Ури – с огромной бородой, в чёрной шляпе и черном костюме, как и положено раввину, а он стал им, был на месте и чувствовал себя отлично. Посидели, поговорили, их фотографировали.
И после этого мы, уже в Тель-Авиве, приходим в зал «Цавта»… Гитаристы ушли в дальний конец сцены. Арик Айнштейн придвигает стул к самой рампе и начинает петь-рассказывать о друге, который ушёл, какая разница, куда, в религию или в другую жизнь. Он ушёл. Тишина еще и поэтому: от нашего друга ушел друг... Мы все кого-то потеряли. Но Арик – с таким доверием к публике… Опять удивил.
Какое чудо, что рядом Сима, человек из их общей юности, и она все понимала. Любила своего Арика всем сердцем и до конца его дней. В Иерусалиме уже было несколько внуков, когда Сима родила ему второго ребёнка, девочку. Первым был мальчик, Амир. У нас есть альбом с веселой картинкой, где они изображены вместе: мальчик сидит на спине у каменного льва и смотрит, как его папа поставил на ногу швабру и пытается удержать ее в равновесии… Мальчишки…
В одном из любимых Ариком Айнштейном двориков старого Тель-Авива. Верхом на льве – сын Амир
Айнштейн никогда не был навязчив, он покорял тем, что пел как будто для себя, ну, может, ещё для кого-то. Если ты на его волне – то и для тебя... Благодаря такой сдержанной манере, такому голосу и стилю, проживанию песни на сцене, как спектакля с сюжетом, десятилетиями оставался лучшим.
В 20 лет ему, сейчас только узнала, предлагали сыграть Гамлета. Высок, красив, строен, с одухотворённым лицом... Но, как бытует среди сабр, он ответил на сленге – аhлан-саhлан, что по-арабски значит «привет» или «будьте здоровы». И отказался. Однажды выступал в Нью-Йорке, в огромном Таун-Холле. Два вечера подряд зал был полон. Хвалебные рецензии. Вернулся домой героем по всем стандартам. «Большой успех? – переспросил журналиста – Не знаю. Не уверен. Я выступал перед очень старой, очень усталой и скучающей публикой. У них почти не было сил хлопать». Зато он всегда охотно выступал перед солдатами. «Я безусловно получаю бóльшее удовольствие, чем они!» – и никто не считал, что он притворяется или кокетничает. Искренен, честен и потому любим.
Есть у Бялика замечательное стихотворение о душевной тоске, желании любви, тепла, дома. Ахнисини тахат кнафэх/ ва-hайи ли эм вэ-ахот… Напомню перевод Жаботинского, хотя есть и другие: «Приюти меня под крылышком, / стань мне мамой и сестрой, / на груди твоей разбитые/ сны-мечты мои укрой…»
Нет, волнует только на иврите и именно голосом Айнштейна: «Ахнисини тахат кнафэх, ва-hаи ли эм вэ-ахот…» Волшебство строк Бялика, когда на звук одной строки слышащий её оборачивается, как подсолнух к солнцу, не объяснить. Вот так, как для нашего слуха ахматовское «Звенела музыка в саду…», когда это слышишь...
У нас любовь, как и ненависть, границ не знает. Кроме памятного камня на кладбище (улица Трумпельдора) обезумевшие, надо понимать, люди поставили еще один камень прямо возле дома, где он жил. Чья-то личная инициатива. На камне, на каждой из сторон – строчки из песен, гитара и рваные струны. Весь стандартный набор. Как плохое кино. Мне это напомнило историю с памятником Высоцкого. Он так и стоит там, на Ваганьковском кладбище, как бы в смирительной рубашке, а за спиной – полкорпуса гитары? У Арика в комнате стояло маленькое пианино фирмы Hallet, Davis&Co. В конце 2015 года оно участвовало в аукционе, и музыкант-счастливчик, приобретший инструмент, не в силах сдержать радости, сказал: «Я должен перевести дыхание. Только подумать, сколько рук касалось этих клавиш. Я готов лечь и спать возле пианино». Не суди… Дай людям выразить свои чувства по-своему. Арика бы очень смутили такие дела, такие слова. Особое место в его сердце занимал человек по имени Авраам Халфи. Актер, коллега и друг отца Якова. И прекрасный, только по скромности своей менее знаменитый, чем другие, поэт, поздравлявший Арика с днем его рождения и в ту беспечную пору, когда малыш еще не умел читать. Более 70 лет Арик хранил открытку поэта к своему двухлетию со словами приветствия от себя и пожеланием «благословения небес». Я прихожу иногда на кладбище, оно в пяти минутах ходьбы и от его дома и от дома, где живут мои внуки. Арик записал немало песен на слова Авраама Халфи. И на памятнике читаю строчку этого поэта. Звучит она так несовременно, но в полной мере отражает характеры обоих, их кредо: «Я уменьшаю себя до крошечной точки, лишь бы никому не мешать»…
Могила Арика Айнштейна. Фото автора
Иду по малолюдной, с двухэтажными домиками, улице в Рамат-Хене. Вдоль тротуара припаркованы машины. Слышу голос Арика Айнштейна. Кто-то собирается выезжать со стоянки? Иду и все так же отчетливо слышу его голос. Как же все его любят, думаю. Дойти до перекрестка, пересечь улицу и попадаешь на круглую площадь, где установлен большой каменный шар памяти другого талантливого музыканта, автора и исполнителя многих песен Узи Хитмана. Он здесь жил, и по круговой дороге в банк или в кафе «У Дворы», но через парк я иногда подхожу к памятному камню, постою, положу цветочек, веточку. Стоянка уже далеко, а песня Арика продолжает звучать. И так близко, так отчетливо. Он следует за мной… Мистика: голос звучит из моего рюкзачка... Случайно включился мобильный телефон. У вас такого не бывает?..
Первая публикация (сокращенный вариант): «Еврейский камертон», приложение к газете «Новости недели», сентябрь 2016.
Примечание
[1] Яков Айнштейн родился в 1909 в Варшаве, рос и учился в белорусском городе Волковыске. В Израиле с 1929. С 1934 по 1969 год – актер театра «Оhель» («Шатер»). Скончался в 1970.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer11_12/Shalit1.php
