С этого места я часто наблюдаю закаты. Солнце садится прямо напротив меня. Оно появляется за деревьями, будто выкатывается, величественный, хорошо очерченный красный шар. Потом медленно меняет краски, словно затухает, зато вокруг него по небу растекается мягкий свет, очаровывая нежным переходом красок.
Дом на возвышении. Рядом с ним – лес. Ты видишь, как ветер пробегает по верхушкам деревьев, и тогда кажется, что их ветви переговариваются между собой.
Задумавшись, я не заметила, как рядом со мной оказалась Элинор. Она тоже наблюдала за заходом солнца, наслаждаясь красотой и тишиной этих минут.
Я смотрю на неё, сегодняшнюю, повзрослевшую, похорошевшую, и вспоминаю черноглазую девчушку с кудряшками, которая всегда пела. Было в ней особое обаяние. Она вся светилась и в голосе её, богатом красками, словно играл солнечный луч. Я всегда ощущала это особое тепло, которое она излучала. Минуты нашего общения редки, хотя мы обе – и бабушка и внучка – живём в Иерусалиме. Она студентка вокального отделения Иерусалимской академии музыки и танца. Поступала сразу после армии. Те месяцы были тяжёлыми не только для неё, но и для меня: так я волновалась. Мне казалось, что я поступала вместе с ней. Пролетели годы. Чтобы оплатить учёбу, она, как и большинство израильских студентов, работала. Для меня годы её учёбы: концерты, экзамены, снова концерты и снова экзамены слились в один поток, свидетельствуя о её постоянном напряжении. Сегодня – уже четвёртый курс…
– Хочешь, я что-то спою тебе? – спросила она, первой нарушив молчание.
Конечно же, я хочу…
В закатном свете солнца, навевающем особый душевный настрой, песня глубоко трогает.
После того, как пошёл дождь –
Горы были покрыты мягкой печалью.
Прозрачный пейзаж, чистый,
как боль после любви,
коснулся окон домов.
На улице играли дети
между пятнами зимы,
и только маленькая девочка
стояла там одна
и дождь ещё дрожал
между ветками её ресниц.
Слушаю песню и чувствую, как боль чужого одиночества отзывается во мне. Девочка, на ресницах которой дрожат капли слёз, как капли дождя, – одна. Вокруг неё – жизнь, весёлая ребячья суетня, и лишь она – в стороне.
– Кто написал эту песню? – спросила я.
– Ури Бараш, – ответила Элинор. – Я принесу тебе книгу его стихов. Мне подарили её после вечера, на котором я исполняла его песню.
Ури Бараш… Имя ничего не говорило мне. На обложке книги – об авторе всего лишь несколько строк.
«Яхефим бтох-ха шекет» – «Босиком в тишине» – его вторая книга стихов. Опубликована в 1988 году. Первая книга «Прахим метим бхошех» – «Цветы умирают во тьме» вышла за восемь лет до этого.
Ури Бараш «Прахим метим бхошех»
«Цветы умирают во тьме»
Да, вот ещё: первая книга переиздавалась – трижды, вторая – дважды. Вот и вся информация.
Ури Бараш Яхефим бтох-ха шекет»
«Босиком в тишине»
Вновь и вновь возвращаюсь к рисунку на обложке. Может быть, он мне что-то скажет об авторе… Под ярко-голубым небом широко раскинувшееся поле песка. Всё в лёгкой ряби, будто по нему пробежала морская волна. Но моря не видно, лишь где-то вдали густая полоса деревьев. На песке – следы человека. Глубокие, кажется, его нога проваливалась, но преодолевая трудность пути, он шёл, устремившись к далёкому этому лесу. Только эти следы и говорят, что кто-то искал себя в отъединённости от мира, в тишине, в одиночестве. Открываю первое попавшееся стихотворение: «В тишине, почти в молчание». В нём такие строки:
Ты ждёшь его, он опаздывает.
Он ищет другой берег.
Он ищёт его в одиночестве.
Пытаюсь найти что-то об авторе. Интернет, первый и такой надёжный помощник, – молчит. Элинор, получившая книгу в подарок, сказала, что это имя связано с войной. Она исполняла песню на вечере памяти павших, но подробностей не знает.
А я уже – глубоко внутри, стихи растревожили меня. Порой они напоминают этюд, задержанное мгновение, что-то неожиданно проявившееся в душе человека. Две-три детали дополняют картину: то ли ветер, то ли опавшие листья, то ли дождь, холодный осенний дождь.
«Это не молитва»
Это не молитва. Хотя глаза
закрыты,
хотя сердце ещё вопрошает.
Нет, я не молюсь.
Это вечерний час.
Ты не можешь видеть
меня, я в тени.
Я не молюсь.
Только тихо оседаю.
Послушай, то далёкий ветер завывает…
О войне, где погибают, где звучат разрывы снарядов, где порой умирают на месте, а порой подолгу несут о ней память в своей душе и на своём теле, сказано совсем по-обыденному, и от этого ещё больней. Стихотворение названо: «Поле битвы».
Поле, как любое другое поле
только цветы здесь цветут,
покрытые целлофаном
и камни собраны в памятник,
который не касается неба.
Шоссейная дорога чернеет на холодных пейзажах,
как шрам внутри забвения.
Здесь я услышал впервые: «Тут пал»
на грани забытой между детством и болью.
И вспомнились цветы, бережно завёрнутые в целлофан на камнях-памятниках. Кто-то приходил, чтобы выплакать свою боль и, прощаясь, оставил это напоминание о себе.
Однажды я позвонила в Министерство обороны, в отдел памяти павших. Хотела узнать что-то об авторе, Ури Бараше. Какие-то подробности. Может быть, получить адрес его родителей. «Да, – ответили мне, – он был солдатом, но его имени нет в числе погибших. К сожалению, мы тебе ничем не можем помочь…»
Я отложила белую книжечку, в которой было всего лишь пятьдесят страниц, время от времени возвращаясь к ней. И каждый раз находила что-то новое в этих полных печали стихах.
Приближалась ещё одна годовщина, ещё один день памяти павших. И в одной из программ военной радиостанции, которая позже транслировалась по телевидению, я услышала его имя. Несколько фотографий, представленных в кадре и рассказ его родителей, передали весь трагизм этой судьбы. Ури Бараш был ранен сразу же после Войны Судного дня, на Синае, во время своей резервистской службы. Ранение парализовало его и навсегда приковало к инвалидной коляске. Он оставил учёбу на юридическом факультете Иерусалимского университета, где считался одним из лучших студентов… и уединился. Отзвук постоянной внутренней борьбы улавливаешь в стихотворных строчках. «Люди не хотят умереть. / Они хотят проснуться в другом месте. / Забыть…»
Ури Бараш
Забыть прежнее, забыть, каким был до ранения, как много ждал от жизни, как много она обещала…
Забыть ту радость, ту лёгкость, которая никогда больше не повторится…
Ему были даны годы жизни, но он больше никогда не был прежним Ури.
Мы не от старости умрём, –
От старых ран умрём.
Война везде война, и Семён Гудзенко отразил её суть.
Стихи пришли к Ури Барашу, как приходит робкий солнечный луч в сумрачный осенний день. Они дарили его душе радость и силы противостояния. Газета «Маарив» публиковала его стихи, потом, с разрывом в 8-м лет, вышли две книги. По-видимому, он был очень строг в отборе написанного.
Представляю его наедине с книгами. Вот он перечитывает стихи Рахели. Её поэзия близка ему: стихотворение о нерождённом сыне, которому она мечтает дать имя Ури, перекликается с его стихотворением «Мама назвала меня Ури». Ури – ор – свет.
Он, конечно же, знал и любил Иехуду Амихая, Натана Йонатана. Стихотворение «Ночью. Когда умирают слова» неожиданно напомнило мне стихотворение Натана Йонатана «Южный ветер», посвящённому сыну Лиору, павшему в Войне Судного дня. «И если дерево упадёт на юг или на север / то оно там и останется / куда упадёт». Как немногословно выражена мысль о смерти: навсегда останется на том же месте, никогда больше не зашумит листвой, никогда больше не услышит голоса птиц. Никогда больше…
И ни единого знака препинания. В стихотворении Ури Бараша ты словно ощущаешь дуновение ветра. Он сам всегда невидим, говорит о себе, своих чувствах, будто всего лишь дух без плоти…
Я пришёл к тебе, ночью, когда умирают слова
ты ничего не видела из открытого окна
я пришёл к тебе прозрачен, как ветер
и как ветер растворился в звуках.
Я отбросил завиток от твоих глаз
любимым дуновением и
пронёсся мгновенно.
На твоём лбу пальцами ветра
я начертал своё имя…
В его стихах нет никаких лишних деталей, лишь передано состояние души. Он вслушивается в себя и находит точные слова, чтобы выразить его.
Ещё вчера я ничего не знала об Ури Бараше, и вот его образ обретает для меня явственные очертания.
Рассказ о нём был частью большой программы, посвящённой творчеству павших. Она называлась «Это твои братья» и напомнила мне одну из первых ивритских книг, поразивших меня своей идеей: сохранить память о каждом погибшем в войнах Израиля. У книги было много томов. Она называлась «Гвилей эш» – «Свитки огня». Это слова казнённого римлянами раби Ханины Бен Традиона «Свитки горят, а буквы остаются». Уходит только внешнее, а суть человека, его душа остаётся нетленной.
…А потом прозвучала песня на стихи Ури Бараша: «Я был здесь».
Чёрные листья, которые ты оставил на ветру
были разбросаны на опустевшей улице
я услышал звук твоих удаляющихся шагов
я был как эхо
и как дрожащий нерв
в звонках домов
без ответа.
Я был здесь,
лишь хотел,
чтобы ты знал
что я был...
…И это последнее «Я был», как вздох, как напоминание, как мольба о памяти: я жил среди вас, был с вами. Я был…
Я слушала его песню и песни на словах других солдат, порой оставшиеся единственным напоминанием о них, и вдруг вспомнила траурную песнь, элегию царя Давида, поэта и воина. Прошли века, а они и сегодня несут ту же неутихающую боль по ушедшим, и то же восхваление мужества и силы духа: «Как скорблю о тебе брат мой, Йонатан! Непостижимо – чудесной была мне любовь твоя – крепче, чем любовь женщин! Как пали герои! Погибла сила ратная!» (Шмуэль II, 1:25-27).
Помню, первую свою встречу с израильской поэзией. Это было стихотворение Зелды «У человека каждого есть имя»:
У человека каждого есть имя
Что ему дал Господь
И дали ему мать и отец.
У человека каждого есть имя,
Что дали ему рост и улыбка
И дала ему ткань[1].
Имя складывалось из того, что принёс человек своим рождением из Вечности, и того, что обрёл здесь, на земле.
Жизнь оставляла себя в нём, как оставляла морщины на лице или следы в его душе…
Неожиданным было это явственно выраженное сочетание земного и небесного, обращённость к душе человека.
Если у Зелды оно – проявление веры, то у многих израильских поэтов – возвращение к истокам, еврейским корням.
В трудном для перевода стихотворении Рахель Шапиро «Ма эварех» – «Чем благословлю», посвящённом памяти одноклассника, погибшего в Шестидневную войну, вновь всё то же выражение двух этих начал: земного и небесного.
Я дал ему всё, что можно дать
Песню, улыбку, лёгкость ног
Нежную руку, и чуткое сердце.
Чем же благословлю его ещё?..
Это монолог Ангела. И как горестный вздох, как боль, вырвавшаяся из сердца матери: если бы Ты благословил его жизнью…
В то лето в кибуце Шфаим, где и поныне живёт Рахель Шапиро, отдыхал композитор Яир Розенблюм, которого уже нет с нами, прочтя стихотворение, он положил его на музыку. И оно словно обрело крылья.
Как по разному, даже у той же Рахель Шапиро передана боль потери. Порой война уподоблена буре:
Хашкем-хашкем ба бокер, яцану лэ дархейну…
Рано-рано поутру мы вышли в путь
Мы вышли в путь тихие и потрясённые
Следы бури были повсюду
Как большие тени.
Как немые свидетели.
Следы бури… Сколько раз за годы жизни здесь, ты переживал минуты, когда казалось: солнце встаёт над полем боя и свет его, привносящий в мир радость, ещё резче подчёркивал трагизм разрушения. Давно написаны эти стихи. Конечно же, они посвящены одной из израильских войн. Эта земля знала много войн и много горьких потерь. Но солнце продолжало свой путь, как люди, которые уцелели, и которым нужно идти дальше, оставляя родных и близких на поле боя, как страна, которая устремляется в путь, потому что нет у неё права остановиться. Душа плачет и учится преодолевать боль. И тогда рождаются стихи, которым дано так много сказать…
Стихотворение: «Амра ха-иша» – «Сказала женщина» написала Тирца Атар, дочь Натана Альтермана. Оно – о сердце женщины, матери и жены. Женщине дано ждать и верить. В её сердце надежда подобна никогда не угасающему огоньку свечи.
Сказала женщина: «Я жду
и ты вернёшься невредим,
я не знаю твоего имени,
но ты сын, а я мать…
Сказала женщина: «Я жду,
потому что я любовь твоего сердца,
не знаю твоего имени
но ты мой и я твоя…
Это стихотворение близко стихотворению Константина Симонова «Жди меня и я вернусь», только оно глубже. В нём больше силы обобщения. Оно о Женщине, вечной силе её любви: «Я Женщина и вы моя жизнь…»
Так случилось, что Ури Бараш напомнил мне любимые мной стихи, положенные на музыку и ставшие песней. Без них сегодня трудно представить израильскую военную лирику. Его стихи, как приток этой постоянно пополняющейся реки. Но я возвращаюсь к той самой книжке, с которой началось моё с ним знакомство.
На обложке под ярко-голубым небом широко раскинувшееся поле песка. На песке следы босых ног. Ведь это так просто, пробежать босиком по песку…
Строки из стихотворения, названного одним коротким словом: «Паралич»:
Пойдём туда, босиком в тишине
соберём ракушки, посмеёмся,
как будто всё можно.
И как оклик, обращённый к самому себе, как спор с самим собой:
Тот, кто не может забыть
исчезнет в дожде
как бабочка.
Как по-разному можно выразить одну и ту же мысль: жизнь продолжается и надо бороться…
И ещё мне вспоминается тот закат над лесом. Солнце уходило, и по небу растекался мягкий свет, оставляя в душе чувство красоты и тепла. Вот такой свет остался во мне от маленькой белой книжки Ури Бараша «Босиком в тишине» и его мечте о простом человеческом счастье, которое ему недоступно…
Примечание
[1] Перевод Ф. Гурфинкель.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer11_12/Alon1.php
