Особый рейс+8

Каждую ночь, когда Нон уже засыпал, через дом, лениво постукивая колесами, проходил поезд. Сначала слышался лай собак, потом начинали гудеть рельсы, в шкафу дребезжала посуда. Нон открывал глаза, будил лежащего рядом младшего брата, и оба смотрели, как зелёный локомотив въезжал в единственную комнату дома. Струя пара выстреливала в крышу, становилось ещё жарче обычного, и вентилятор уже не помогал. Мимо кровати проплывали серые вагоны, и через открытые окна пассажиры изучали содержимое их дома.

Поезд лязгал тормозами, долго пыхтел, так что у Нона спирало дыхание, и, выдавив из себя весь пар, замирал. Из головного вагона выходил человек в синей рубашке с нашивками на плечах. У него были короткие усики прямоугольником, а на голове — белая фуражка с блестящей золотистой кокардой. Дважды свистнув в висящий на шее свисток, он поднимал руку и важно объявлял:

— Северный­дальний, особый рейс, техостановка, пассажирам просьба оставаться на своих местах.

— Это Главный проводник, — с уважением шептала бабушка. — У него усы, как у короля Рамы Пятого.

Мама подходила к поезду, неся картонные коробочки с обедом. У неё и бабушки особенно хорошо и быстро получался каопад, жареный рис с курицей, свининой или креветками. В коробочки также укладывался пакетик с рыбным соусом, нампла, и пластмассовая ложка. Мама заходила в последний вагон — он останавливался за пределами дома, на пустыре.

— Каопадгай на ка, арой на ка, жареный рис с курятинкой, вкусный, недорого, — оповещала она пассажиров, передвигаясь в сторону головного вагона.

А в начале состава к делу подключался отец. В его большом оранжевом кулере, зарывшись в каше льда, уютно сидели бутылки с напитками. Купив острую еду, многие хотели пить, да и вообще в вагонах, несмотря на поднятые окна, было душно.

Отец шел вдоль проходов и распевал, как мантру, ритмично постукивая по крышке кулера:

— Пепси на кап, намплао на кап, биа на кап, — пепси, пожалуйста, вода и пиво, пожалуйста.

Поезд разрезал жилое пространство на две части. В первой — была кровать, стол, тумба с телевизором, а также кухня, хотя и без холодильника. Холодильник оставался на второй половине, там же, где находился гамак отца. Отец любил качаться днём в гамаке, курить и размышлять о том, как когда­нибудь купит настоящий мотоцикл вместо своего дряхлого скутера.

Времени на то, чтобы охватить все вагоны, не было. Вскоре Главный проводник водружал белую фуражку на причитающееся ей место, свистел, и, подняв руку, бросал её вниз. Это называлось «давать отмашку».

— Техостановка закончена, Северный­дальний отправляется, — возвещал он. Поезд с готовностью лязгал тормозами и выползал из дома.

Торговля шла по­разному, но у отца выручка всегда была больше. Спустившись с поезда, он шел на кухню, бросал на стол жёлтую кошелку с вышитым на ней слоном: там звенели монеты. Затем вытаскивал из карманов ворох мятых влажных бумажек и старательно, с любовью разглаживал их на клеёнке. Бумажки были в основном зеленые.

— Это двадцать бат, — пояснял он Нону, — тут, значит, наш король, который сейчас. Его Величество Рама Девятый. Он в очках. А на обороте — Король Рама Восьмой. Он без очков. И тут, значит, еще мост имени Короля Рамы Восьмого.

Гораздо реже попадались розовые бумажки. Про них отец говорил:

— Эти лучше и зеленых, и синих. Это сто бат. Вот тут, значит, опять Король Рама Девятый, который сейчас, а с другой стороны — Король Рама Пятый.

Нон глядел. Усы у Рамы Пятого были действительно, как у проводника.

А мать часто возвращалась расстроенной, и тогда на следующий день вся семья ела вчерашний рис из коробочек, ставший уже твёрдым и невкусным. Если не справлялись, скармливали собакам, благо вокруг дома их прижилось великое множество.

— Мама, а почему поезд — Северный? — спрашивал Нон.

— Потому что идёт на север. Там горы и там прохладно, но я там никогда не была, — отвечала она.

— А почему он идет туда через наш дом? Ведь мы тут живем, — спрашивал Нон.

— Не знаю, но так всегда было, даже когда я сама была маленькая, — отвечала она. — Tы лучше у бабушки спроси.

— Почему, почему, — пожимала плечами бабушка. — Да потому что так устроен мир, надо уметь к нему приспосабливаться.

— А что такое «особый рейс»?

Но бабушка уже шла к большой газовой плите жарить курятину.

Исправно откладывая деньги, через какое­то время семья сумела купить новый телевизор. Не самый большой и не самый дорогой, конечно, но всё­таки гораздо лучше прежнего. А у отца появилось больше времени висеть в гамаке и курить.

Однажды Нон набрался смелости, слез с постели и спросил Главного проводника:

— А почему этот ваш рейс особый?

Тот снял фуражку и задумчиво потер золотистую кокарду.

— Видишь ли… У всего есть своя особенность, свой смысл. Ведь смысл и состоит в том, чтобы был смысл. Хотя бывает и так, что особенность есть, а смысла всё равно нет. Или есть, но его не видно. В общем, ты слишком много думаешь. Вот подожди, когда вырастешь — и тогда, может, сам поймешь. А мне пора отмашку давать.

Но Нон не сдавался:

— А можно я тоже поеду на Север?

Главный проводник покачал головой:

— На техостановках посадка пассажиров строго воспрещена, и изменить это никто не может. А розничные торговцы могут заходить, ненадолго, конечно.

Нон рос. Теперь он ходил в школу для старших. Там уже знали про Северный­дальний, и относились к Нону с несомненным уважением.

А Нон не любил поезд. Ему не нравился прогорклый запах пара, которым тот наполнял комнату. Этот запах уже навсегда въелся в одеяло и подушку. Ему не нравилось машинное масло, стекавшее откуда­то с колес. Каждое утро, едва встав с кровати, мать тщательно вымывала и начищала до блеска рельсы, но это не помогало. Грязные жирные пятна оказывались по всему полу. Но больше всего ему не нравилось, что он не мог спокойно спать. Скрип тормозов, стук колес, прожектор локомотива, огни вагонов — всё это будило его, долго не давая потом заснуть.

— Странно, — говорила мать, — вот я, когда была маленькой, ничего такого не замечала. Это всё потому, что ты много пьешь пепси. Я смотрела передачу по телевизору — так там говорили, что от пепси дети становятся нервными и плохо спят.

Среди собак, прижившихся рядом с домом, была одна — рыжая с длинными ушами. Нон научил её играть в мяч. Когда он возвращался из школы, она уже ждала его на полпути, у моста, держа мяч в зубах. Однажды собака исчезла, а потом недалеко от дома он нашел её тело на шпалах. Точнее то, что осталось от этого тела после того, как по нему прокатились серые вагоны.

И тогда неприязнь к поезду перешла у Нона в ненависть. Он раздобыл у соседа большой гаечный ключ и лом, нашёл место поукромнее, недалеко от моста, где проходил железнодорожный путь, и открутил болты, крепящие рельс. Теперь рельсу можно было отодвинуть при помощи лома, что он и сделал. Затем позвал на помощь младшего брата, и вместе они, как смогли, завалили пути перед сдвинутым рельсом. Получилась нечто вроде баррикады из старых автопокрышек, пустых бочек из­под бензина, и досок. Перед препятствием был установлен столб с надписью «Проезда нет».

Ночью братья были на месте и залегли у моста. В нужное время загудели рельсы, задрожали провода, послышался стук колес, прожектор выхватил из темноты баррикаду, локомотив приближался … Но вдруг начал тормозить и перед самым столбом остановился. Словно изучая надпись, он напряженно пыхтел, а затем дал задний ход и скрылся. Нон вскочил на ноги.

— Вот тебе отмашка, — победно показал он поезду неприличный жест, который видел в каком­то американском кино про баскетболистов.

Но уже через минуту вновь застучали колеса, только на этот раз гораздо громче и быстрее. На огромной скорости Северный­дальний ворвался в пространство перед мостом, смел столб с предупреждением — и взлетел над баррикадой. Описав длинную дугу в воздухе, он плюхнулся на рельсы, оставив место завала позади, и, как ни в чем ни бывало, продолжил путь к дому.

В семье поступка не одобрили.

— Это совсем не по­тайски, — сокрушалась бабушка. — А если Главный проводник обидится? Никто тогда не будет покупать наш жареный рис.

— И мы, значит, никогда не купим нового мотоцикла, — соглашался отец.

Но Нону не нужен был мотоцикл. В тот же день он открутил болты уже сразу на нескольких рельсах и вместе с братом спихнул рельсы с насыпи. И откуда только силы взялись!? Вновь в тоже время появился поезд. Но на этот раз он даже не стал тормозить, а сразу взмыл над баррикадой и после небольшого парения приземлимся там, где ещё недавно лежали рельсы. Не смущаясь их отсутствием, он медленно, словно оценивая обстановку, покатился дальше — по камням, по земле и потрескавшимся шпалам.

На следующий день завал решили убрать из­за полной ненужности. А вскоре на месте разрыва появились новые рельсы: сами выросли из­под земли. Встал вопрос: что делать со старыми?

— Как что? — обрадовался отец. — Сталь­то качественная. Будем сдавать в металлолом, значит. У друга моего троюродного брата есть собственная свалка, огромная такая, он даст хорошую цену.

Отец оказался прав: свалка действительно оказалась огромной, а цена хорошей. Отныне каждое утро братья — теперь уже к ним присоединялся отец — шли к мосту и снимали выросшие за ночь рельсы с железнодорожной насыпи. Потом приезжал хозяин свалки, вместе они прикрепляли цепью рельсы к грузовику, и тот уезжал, а отец возвращался домой висеть в гамаке и курить.

Каждую ночь Северный­дальний невозмутимо проходил по безрельсовой насыпи и опять останавливался в доме. Как всегда, Главный проводник выходил из центрального вагона, дважды свистел и снимал белую фуражку с золотистой кокардой. Пока он ел жареный рис и, если позволяло время, суп томъям, родители продавали пассажирам коробочки с едой и напитки.

— Пепси на кап, намплао на кап, биа на кап, — кричал отец, идя по вагонам и стуча по оранжевому кулеру.

При этом и она, и родители, и даже Главный проводник вели себя так, как будто ничего не изменилось.

— А ты молодец, — сказал однажды отец Нону, — такой бизнес придумал. У нас теперь большие перспективы, сынок.

Возвращаясь со свалки, он также раскладывал деньги на столе. Мятых среди них было мало, и всё чаще попадались розовые бумажки в сто бат, а иногда — и фиолетовые, в пятьсот.

Вскоре отец купил новый мотоцикл, «Хонду». Теперь, учитывая скутер, в доме было два транспортных средства, и вся семья — а это пять человек — могла одновременно выезжать в свет. Правда, выезжать было некуда, разве что к небольшому универмагу неподалеку.

— И все­таки, а вдруг Главный проводник обидится? — не сдавалась бабушка. — Нельзя обижать такого хорошего человека. У него усы, как у короля Рамы Пятого.

А мать говорила:

— Этот рейс — действительно особый. В нём — вся наша жизнь.

И жизнь шла, месяц сменялся месяцем, а год — годом. Однажды Нон заметил, что младший брат сравнялся с ним ростом, а у отца и матери появились седые волосы. Главный проводник сгорбился и стал носить очки. И усы у него поредели, и уже стали вовсе не как у Короля Рамы Пятого. Только бабушка не старела, потому что и так давно уже была старая. А вот дом обветшал ещё больше. Часто ломались доски в полу, провисла крыша. Однажды перед самым приездом поезда внезапно накренился опорный столб в стенном проеме, через который поезд заходил в дом. Локомотив задел столб, и когда отец выходил из вагона, часть крыши рухнула, ударив его по голове. Поезд ушел, а отца отвезли в больницу. Врач сказал, что сотрясение мозга не представляет опасности для жизни, но на следующий день отец умер.

Похороны прошли самым подобающим образом. Пепел разделили на две кучки. Одну пересыпали в золотистую урну, чтобы хранить дома, а другую — в серебристую, которую понесли к реке. Процессия из нескольких лодок доплыла до середины реки. Мать высыпала пепел в воду, а остальные стали бросать туда букетики оранжевых цветов. Цветов было так много, что они скрыли под собой воду.

— Как красиво, — говорила бабушка, — это как будто на реке выросла оранжевая поляна.

Вернувшись с похорон, мать аккуратно поставила золотистую урну на шкаф, рядом с которым находился пластмассовый кулер, а потом пошла на кухню жарить рис. А Нон сел на циновку и замер: в доме всё изменилось, даже веревки гамака развязались, так что гамак просел до самого пола. Что теперь делать, Нон не знал.

В назначенное время загудели рельсы, задребезжала посуда в буфете, и в дом начал медленно вползать зелёный локомотив. Пройдя сквозь комнату, он ухнул, пыхнул, и остановился где­то на другой стороне пустыря рядом с домом. Из центрального вагона вышел, как всегда, Главный проводник и, как всегда, объявил техостановку.

— Может, мы теперь поедем на Север? — осторожно предположил младший брат.

Нон вышел из оцепенения и посмотрел вокруг. Неся мешок с коробочками, к дверям поезда спешила мать, а бабушка ставила на стол тарелку с супом томъям для Главного проводника.

И тогда Нон встал. Подойдя к гамаку, поднял веревки повыше, закрепив надежным двойным узлом. А затем открыл холодильник и стал доставать из него бутылки с напитками. Он относил бутылки в стоящий рядом кулер, утрамбовывал их в ледяную кашу. Затем взял с пола старую жёлтую кошелку отца, с вышитым на ней слоном. Перекинул ремень кулера через плечо и направился к центральному вагону.

— Пепси на кап, намплао на кап, биа на кап, пепси, пожалуйста, вода и пиво, пожалуйста, — нараспев оповестил он пассажиров, а чтобы привлечь больше внимания, бодро выстучал ритм по оранжевой крышке. Получилось довольно убедительно.

— Ну, вот ты все и понял, парень, — одобрительно крикнул Главный проводник, сидя за столом на кухне, — только поторапливайся. Техостановка скоро заканчивается, и ждать никто не будет: ведь этот рейс — особый.