* * *
«Коммунистическая», «Ленина» и «Правды»,
скамейки сломаны, не светят фонари,
домов облуплены унылые фасады
в Тамбове сумрачном, а может быть, в Твери.
Пробили ямины глубокие в асфальте
судейский «opel», депутатский «shevrolet»,
фартовый жулик продаёт на рынке «Walter»,
бандитский ветер по опущенной земле
гуляет пьяный, как тинэйджеры в кроссовках
цветных китайских, в супермаркет заходя,
вино поддельное берёт себе в коробках,
«Play boy» листает и присвистывает: «Бля-а-а!»
* * *
«Тайны следствия» или же «Пусть говорят»,
а дома престарелых горят и горят,
протекают проклятые крыши,
и Господь нас, убогих, не слышит.
И ползёт по стране нехорошая весть:
человек износился и кончился весь,
и бюджетные средства не может
не присвоить… Но хочется в рожи
этим гоблинам плюнуть, уехать на край
обманувшего света, построить сарай
и рыбачить, охотиться, верить
в то, что Правдой живут, как святой Серафим,
на земле, посреди первобытных пустынь,
все: и птицы, и люди, и звери.
* * *
Всё пропадает в этих бескрайних болотах: деньги,
танковые колонны противника, казаки
хмурые, конные, пешие, половцы, печенеги,
изобретатели, народовольцы и дураки.
Умные, впрочем, тоже. И кажется, неподвижно
время остановилось и более не течёт.
Только колышет ветер травы: репейник, пижма,
мята и зверобой. И только к дождю плечо
ноет и ноет, словно бы сердца не стало вовсе.
Что ему, бедному, попусту здесь унывать, болеть?
Все мы уйдём, конечно, и только прохожий спросит:
– Чей это крест?.. – А ничей. Никого здесь нет…
* * *
С твёрдым характером ангел,
жёнушка, где-то, пойми,
в Дели, допустим, на Ганге
счастье бывает с людьми.
Нам же с тобой не случилось
так далеко побывать.
Тело твоё искривилось,
губы нельзя целовать.
Сядем на кухне под лампой
в сто окрыляющих ватт.
Иней с окошечка лапой
вьюга пришла соскребать.
Воет и бьётся о стёкла,
раненой птицей кричит,
словно бы небо оглохло,
одеревенело в ночи.
Есть у нас Пушкина книги,
плед (замечательный ворс).
Жёнушка, вспомни-ка, нигер
тоже в имении мёрз!
Вот и сидим у плиты мы –
чайник и сушек пакет.
Видно, таким дефективным
даже и смерти-то нет.
* * *
И белая цветущая нимфея
у берега озёрного, и рдест,
и кажется: уже из этих мест
я не уеду. С юга вдруг повеял
холодный ветер. Шумные осины
простым заговорили языком:
– Ты хочешь заграницу?.. – Вы о ком?
Подумаешь, фонтаны, апельсины
и этот их порядок… А над ёлкой
повисла туча – первые круги
пошли, и вдруг сильнее, и шаги
дождя по тенту зачастили долгой
музЫкою… – Так за каким же бесом, –
вдруг вырвалось, – я плачу? Боже ж мой
Всевидящий, спасибо, что живой!..
И эхо мне ответило над лесом:
– Всеви-сибо-товой-товой-товой!..
Так сердце вдруг, объятья открывая,
вместило мир от края и до края:
и озеро с водою торфяною,
и чагу на берёзовых стволах,
и всё, что было мёртвое и прах, –
всё-всё, что стало истиной живою:
безлюдный дол с некошеной травою,
и рыбу с оттопыренной губою,
и дерзкое моленье на устах…
А небо надо мною, угоревшим,
вдруг треснуло и хлынуло из трещин.
* * *
Нас растрясло. Да как! – Вязанку горбылей
так не везут! – устало женщина в сторонке
сказала с горечью. Но чей-то голос тонкий
добавил с нежностью откуда-то за ней:
– Я за тебя, милок, молилась – не болей!..
Тащился «пазик» запылённый по бетонке:
старухи охали, хихикали девчонки,
тянуло сыростью с некошеных полей.
И вдруг подумалось: «Безбытная земля
так от небес недалека, что человеку
нетрудно тронуться и в рубище по снегу
ходить, молиться – от села и до села».
Всё в мире – Бог! О да! И кажется, нигде
так в это люди не поверят, как в России,
пока черны ступни юродивых босые
и на лице глаза,
как звёзды на воде.
* * *
Где-то за срубами чёрных избушек
трактор шаляпински густо басист.
В банку солёных, упругих горькушек
я добавляю смородины лист.
Саша-сантехник заходит с «горючим»,
но у меня не найдёшь стаканА.
Прадед был пахарь, а стал подпоручик.
Ну, а теперь и страна – не страна.
А по раздолбанной напрочь дороге
сонный, как муха, ползёт лесовоз.
Дверь распахну – постою на пороге –
в горле першит от беспомощных слёз.
Вот мы и выжили в заднице мира,
где в магазине тушёнка и соль,
разные крупы, водка и мыло –
радуйся, шваль, перекатная голь!
В роще сосновой прозрачно и сыро.
Сяду на хлыст, подожду бригадира.
Бедная родина –
старая боль!
* * *
Потратить последнюю стошку,
предаться печали всецело,
стихи сочинять понемножку,
смотреть в календарь обалдело.
Уже настоящая осень,
берёзы уже пожелтели.
Любимая, Бога попросим
о счастье – оно неужели
обходит наш дом стороною?
Так, может, по чаю хоть, что ли?
А дождик закрыл пеленою
бурьяном заросшее поле
и всю эту сонную, волчью,
унылую, злую безбрежность.
Давай же, на русскую почву
привьём иудейскую нежность!
Ты – бабочка хрупкая – ночью
на свет полетишь в неизбежность.
Крыло обожгла – хромоножку
целую! Ах, бедное тело!
А хочешь, сварганю картошку
с грибами? Хорошее дело!
А то заплету тебе косу?
Возьму и накрашу ресницы?
С безумца – ни денег, ни спросу!
А с ведьмы-то что?.. С баловницы?..
* * *
Мудрые птицы по звёздам летят домой,
и грибники, улыбаясь чему-то, режут
влажные шляпки. Деревья стоят стеной,
и на погосте ночью рыдает нежить.
Можно соседке-старушке купить «Ахмад».
Сидя за кружкой дымящейся, жаркой влаги,
пусть повествует о том, как в сельпо хамят,
как выносили когда-то на площадь флаги.
Может, расскажет: однажды она вождю
рапортовала, а после отца, конечно,
органы взяли, да… А комары к дождю.
А человеку нужно святое Нечто.
Впрочем, я лучше пойду на болото за
клюквой – хорошая нынче и цвета крови.
И опадает листва, и слезит глаза
тихая боль небесной
Его любови.
* * *
Не Полярный, конечно, Круг,
но такая, мой друг, туга:
снежный лес в окне, что на юг,
и в окне на север – снега.
Ну, и славно! В супе – грибы,
в пузырьке – для зренья визин.
А пурга, призывней трубы,
за стеклом большая, как жизнь.
У неё – дремучий разброд,
чтобы ясно стало ежу:
нас любовь за глотку берёт.
Ноутбук пойду разбужу:
то да сё, стихи ни о чём,
обо всём, что во мне болит,
и про облачный окоём,
и про то, что в единый слит
твой сердечный короткий стук
и глухой, непонятный мой.
Жёлтой лампы уютный круг
и квадрат окна ледяной.
А за ним седая тайга.
А за ней дымят города.
– А меня ты ждала?.. – Ага.
А меня ты любишь?.. – Ну да…
* * *
Сквозь колонны ельника шагаю,
по дороге щёки на ходу
растираю, небо постигаю –
никакого смысла не найду.
Что же есть у нас? В ночи морозной,
всей моей тоски и жизни всей
больше, Треугольник многозвёздный,
Золотая рыба и Персей.
Что за дело космосу до мелких
горестей, затерянной среди
огненных миров, Земли, безделки,
жёлтой, угасающей звезды?
Но и всё же елей пирамиды,
снеговой, искрящийся подбой
кто-то же придумал, дальновидный,
и прекрасен шарик голубой.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer12/Nikolaev1.php
