Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
О.Э.Мандельштам
Большая страна Китай...
Народная песня
Все на свете смешалсь – прямо, как в доме Облонских. Кутерьма – да и только.Когда давным давно, задолго до новой эры эллины начали отстраивать блистательную столицу Пергамского царства – гордый Пергамон – они и не помышляли, что дикая неотесанность варваров, безжалостное время и разрушительные войны превратят эту драгоценную жемчужину в невнятные руины, как не могли представить себе, что территориально былой величавый город будет находиться в турецкой провинции под искареженным названием Бергама.
Между тем, в конце ХIХ-го века дотошный инженер немецкого происхождения раскопал волшебный памятник античной древности, и археологические находки незамедлительно отправил на сохранение в родную Германию. Увы! –последующее -ХХ-е столетие принесло только очередные мытарства музейным реликвиям, и не им одним – впрочем, то ли еще будет... Но это все впереди, а пока суть да дело – в Берлине Пергамону и его малоазиатским окрестностям посвящен большой музей, где бережно содержатся остатки былого величия целой эпохи. Вот и нам – жителям города Нью-Йорка рикошетом досталась выставка в Метрополитан музее – под архаическим наименованием Пергамон...
...С утра Жан-Пьер непредсказуемо сам себе раскапризничался. Вечером идти на вернисаж, а ему неохота облачаться в парадный костюм – по пятницам народ ходит на работу вольноотпущенно, и галстук – даже в кармане – кажется тяжелой ношей. Но искусство требует жертв, пришлось и побриться тщательней обычного и приодеться, невзирая на пятничное обыкновение.
Что до Таисии – то и она в грязь ударить тоже не хотела и приготовилась экипироваться, как положено – в сногсшибательный от кутюр вечерний туалет, понятное дело – заграничного производства, как же еще? Таисия – красивое имя – так ее назвали при рождении, так и мы будем ее называть, хоть в просторечии – по прежним-то временам в городе Люберцы Московской области – была она Таськой – Таськой Драниной. Жан-Пьер любовно зовет ее Таси, а она – времена-то изменились, да и место проживания тоже – именует она себя нынче по-иностранному – Таис – само собой, Анатоля Франса не читала, как и слыхом не слыхала про оперу – впрочем, до того ль, голубчик, было! – а и зачем?
Античные развалины она уважала – особенно экскурсии по Европам, а вот скульптуру не то, чтобы презирала, просто скучалв от нее, как в школьные годы на уроках истории древнего мира скучала над учебником. Музеи вообще вызывали у нее усталость – тоску-уныние. Тем не менее вечернее платье прогулять было просто необходимо. Но туфли – к платью – с этим настоящая завоздка – требуются туфельки на высоконьком тонюсеньком игольчатом каблучке, у нее есть такие – чего только у нее нет! – да ноги уже не те – отяжелели – не могут ноги выдержать – длительного хождения-стояния на воздушных каблуках-иголках. Надо что-то придумать. И удумала – черные туфли на платформе-танкетке в черном непрозрачном чулке выглядывали из-под подола завлекательно пост-модернистки (она аыговаривала – пос-модерниски – вроде, хоть куда грамотна, а на родном наречии демократически проглатывала некоторые неудобные согласные).
Ах – есть женщины в русских селеньях – коня на скаку остановят – не говоря уже о добром молодце. Она вгляделась в зеркало – волосы куда как хороши – русые, густые, пружинящие, и лоб чистый. Глаза серые, между прочим, с поволокой – если надо, она умеет ими смеяться, но самое замечательное – большой – медленный в улыбке, отяжеленный яркой помадой рот – она любила свое отражение в зеркале.
Накануне договорились они с Жан-Пьером встретиться прямо на месте, чуть пораньше объявленного времени, пока народу не много – чтобы можно было, не толпясь, без сумятицы пройтись по выставке. День к закату – хоть и побаловал солнцем день, на улице к вечеру все равно холодно – ветер арктически ледяной – зима не даром злится.
А вот и музей – неоклассика – обрамленный Центральным парком – вальяжно раскинулся Метрополитен музей на несколько кварталов – ну, чем не божий храм – красавец благородных пропорций – и высокая просторная лестница ему под стать – чудо – загляденье. Но Таисия не по этой части – ей бы на людей посмотреть и себя показать – не до архитектурных лицезрений Таисии. К сожалению, на людей смотреть – совершенно нечего – старики и старушки – холеные – не без бриллиантов, но старые уж очень. Зато себя показать – почему бы и нет – есть что показать. Хороша Таисия – тонкая да звонкая – и одета – стильно одета Таисия.
Жан-Пьер, разумеется, ждал ее больше часа – Таисия умела опаздывать обвально – он давно привык к ее несообразности – даром, что вспыльчивый – если и сердился – то виду не показывал – бесполезно. Пока ждал, отвлекся на мысли разные.
Познакомились – давно – воды утекло – море-океан, и потерь не счесть. Потянуло его к ней – с первого дня – устоять невозможно – вроде и холодная, а тянет к себе, как на веревке. Не ошибся – холодная, даже равнодушная, а все равно тянет. И пошло – поехало – дома жена, а на работе Таисия. Ревновал Таисию страшно – были причины, не умела она скрывать свои нередкие ходки, но он научился переключаться. К тому же понял, что никто на свете ей не нужен. Нет, был брат – младшенький – вот к кому надо ревновать. Толстый обрюзгший – братик этот Лешка – для Жан-Пьера – Алекс –проживал ныне в городе Москве, где был у него некий бизнес невнятный – как бы ближневосточный – петролеумный.
От себя добавим, что в свое время закончив многозначительный факультет востоковедения, свежеиспеченный арабист Алексей Иванович Дранин, попал по распределению все туда же – на Ближний Восток – надо сказать, не без участия старшего Дранина, имевшего кое-какой небольшой, но благодетельный чин в органах, в свое время позволивший пристроить сына на иностранный факультет.
Когда грянула перестройка, Лешкина заграничная карьера лопнула, и он вернулся на родину, где долго болтался без дела, пока не придумал себе нефтяной бизнес. Бизнес этот денег не приносил, и по сути жил Лешка с женой и крохой дочкой на сестрино вспомоществование – пока Танька – меркантильная жена не бросила его жестокосердно, забрав и квартиру и дочку. Квартиру-то он ей все-таки не отдал – не съехал с квартиры – так и живут втроем – а дочку, хоть она и под боком – потерял – мамина дочка – никуда не денешься. Теперь уже взрослая – папашу в грош не ставит, в его сторону просто не смотрит, не нужен он ей на дух.
В Америку к сестре Алекс приезжал обязательно и непременно. Как-то пожаловал даже на лечение – операция нужна была. Таисия все глаза выплакала – жалко братика, да и операция денег стоит – еще каких. Но младшенький дороже всего и всех – не пожалела она для него жестко сэкономленных сбережений – работала в Нью-Йорке в ООН – тоже отец помог, да и сама не промах – яблоком от яблони – неукоснительно служила в органах с младых ногтей – верой и правдой –трудоустраивали-то они куда как прилично. Шутка ли – а ООН устроили да на хорошие деньги – хотя поначалу до перестройки пришлось отдавать почти все заработанное – в кошелек отчизны милой – порядок такой обязательный был – хочешь по заграницам – плати оброк.
После операции надо было Лешке хоть как-то дать развеяться. Вот и упросила Таисия Жан-Пьера – слезно просила поехать с ними вместе – прокатиться – чтоб не далеко – на машине. Решили в Вашингтон. Дело осложнялось, а может, упрощалось тем, что в скрытной связи их как раз случился очередной разрыв. И по размышлении, ну, и чтобы не ровен час – от греха подальше, Жан-Пьер взял в это путешествие жену свою Кунигунду – Гундель.
Господи, ну и натерпелись они от этой пары гнедых. Брат с сестрой ссорились непрерывно – спасибо, хоть на непонятном русском – так-то так, но явно грубый разговор их на высоких нотах доходил почти до драки – когда начинали они, тесня-наступая друг на друга – толкаться да пинаться. Гундель тогда просто пугалась и тихонько просилась домой – откуда было ей знать-понимаить, что люберецкие – они такие. Ах любера – любера! – раззудись, плечо! размахнись, рука! – большой нежности от вас не приходится ждать – нет, не на пустом месте возрос ваш сад-огород, потому и непыльная семейная работенка в органах пала на вполне доброкачественно-благоприятную почву, наложив печить хамской вседозволености. Да и как им с Жан-Пьером было догадаться о многолетней службе в русском гестапо этого несуразного тандема – к месту и не к месту рассуждающего об искусствах. Между тем дело принимало анекдотический характер – но смеяться не хотелось совершенно. Еще бы – Алекс вошел в штопор и давай верховодить всей честной компанией – надо сказать, самым злокачественно непрезентабельным образом – когда хотел, выпускал из машины, а то бывало, запрет машину – и не выпускает. Временами казалось – карман его оттопыровается пистолетом, атаман да и только,– а они бессловесные заложники. Между тем, вел он машину беспорядочно, не обращая внимания на дорожные знаки – вполне возможно, хоть и не признавался, с английским были трудности, да и сидевшая с ним рядом Таисия суматошно путалась в дорожных картах – толку от нее никакого. Такое вот случилось путешествие. Кстати, почти за все тогда платил Жан-Пьер.
Когда вернулись, измученная Гундель расплакалась – Ужасно – не считая болезней и смертей, это были самые невыносимые дни в моей жизни.
После этой поездки – роман их с Таисией, казалось, навсегда заглох. Но случилось несчастье. Заболела и очень скоротечно умерла Гундель. Жизнь расползлась по швам. Неожиданно Таисия приняла самое сердечное и деятельное участие. Приезжала, помогала и – плакала сочувственно – не просыхая. И как-то незамегно отношения возобновились.
Нет – жениться он не хотел ни за что, даже просто жить с ней под одной крышей было невозможно – и неумеха и бестолкова в быту – и еще – скупа невероятно. Да и она – замуж за него – ни в какую – в ООНе в 60 уже гонят на пенсию, нужен он ей – пенсионер на старости лет – тем более, что она всю жизнь сама себе голова – честно говоря, куда как дельно-здравомыслящая – беспорядочность-то ее – чистейшей воды завлекательный камуфляж.
Тут-то и покатился их интим по наклонной плоскости приятельства – ну, не совсем, конечно – как известно – лучше редко, чем никогда, но что-то в этом роде – а театры, концерты, оперы, вернисажи – этого было до отвала – охоча была Таисия до эксклюзивных культурных мероприятий – хлебом не корми. ООН в этом смысле очень сподручное заведение – билеты в худшем случае за микроскопическую плату, а то и совсем бесплатные достаются даже и бывшим сотрудникам. Тем более, что Жан-Пьер не сказать, что бывший – нашел себе внештатную редакторскую работенку при ООН-овском издательстве – и в ус не дует, а Таисия – та с удовольствием пенсионерствует, хотя и жалуется на безденежье – но ей верить нельзя – чего-чего, а денежки у нее водятся – любит она их, да и они ее тоже. Еще она любит интеллигентный разговор – чтобы о возвышенном – слушать ее, мягко говоря, неинтересно, но смотреть на нее, хоть и на постаревшую – одно удовольствие.
Вот и сейчас опоздавшая Таисия – глаз не оторвать.
– Сhéri... – это ее обычное обращение – ко всем и, как всегда – на неуверенном французском.
Програссировала, чмокнула, схватила под руку и вперед.
В гардеробной осмотрела себя не без удовлетворения. Ломкие худощавые плечи вылезали из черного декольтированного кринолина – не налюбуешься, и хрупкая, обтянутая непрозрачным чулком щиколотка, отяжеленная башмаком-ботинком – триумфально завершала картину – ну, чем не чудо искусства. И народ оценил – пялился на нее народ – за мое почтение, с интересом пялился – она-то боковым зрением все видела.
В греческом зале – при входе – огромная под потолок Афина с отбитыми руками, а чуть подальше пугающая размерами и пустыми глазницами голова Зевса, тут же рядом рука его тяжелая – громовержец как-никак, и где-то между ними – умирающая амазонка... Скукота...
И вдруг – неожиданно – нежданно-негаданно – спящая отроковица – голова закинута – источающее вожделение юное тело спит беспробудно. Обошла вокруг – господи, спаси и помилуй! – трехчлен – нежный – мальчиковый еще, а повыше, где и положено – грудочки – совсем девчоночьи – детские трогательные грудочки – матерь божья! – да это же гермафродит. Дышащий несусветным соблазном – да мрамор ли это – с ума сойти можно. Надо пойти выпить. Любила она это дело, Лешка – тот тоже насчет поддать совсем не дурак, хоть и обоим им в детские годы доставалось от пьяного ража отца-алкоголика – лучше не вспоминать. Да и Жаник (так она называла Жан-Пьера- конечно, не на работе – это уж само собой – начальник все-таки) не промах выпить, но у них это все по-другому – вроде как и интереснее, но, если разобраться, и скучнее.
Они проследовали в зал – галерею скульптур. По дороге их обогнала женщина в парадном платье от Миссони:
– Вы – сама элегантность и красота –
Таисия улыбнулась, поблагодарила, а Жан-Пьер послал им обоим воздушный поцелуй – за то и держим мальчонку – отпетый джентльмен – Оксфорды-Кембриджи – никуда не денешься.
Между тем, нетерпеливый народ уже давно толпился за столиками и у столиков, выпивая и закусывая – Жан-Пьер тоже принес по бокалу белого – оно по крайней мере холодное – вкус хоть как-то приглушен, а то неохлажденное красное под кодовым титулом каберне – настоящая отрава. Огляделись – все столики до отказа заняты. Ах, нет – два места свободны.
Там за столом седой сухощавый красивый старик – не поднимая головы, поглощенный не столько минералкой, сколько новеньким мобильным телефоном – сосредоточенно эсэмэсил – рядом с ним небрежно раскинулся-распахнулся развернутый в противоположную от старика сторону неправдоподобно раскосый желтолицый китаец в бордовой шляпе и пестром жилете, из верхнего кармана которого торчал невероятно яркий канареечный платок. На подошедшего вполне церемонного Жан-Пьера седовласый – не повернул головы кочан – ноль внимания, а разноцветный китаец – между прочим, тоже не первой молодости – широко улыбнулся в сторону Таисии, более, чем пригласительно, кивнул и тут же вступил с Жан-Пьером в разговор, поглядывая при этом исключительно на Таисию, надо сказать, не без одобрения.
А она, как всегда, быстро выпила свою дозу и пошла за подкреплением – двойной джин с тоником куда лучше тошниловки под названием шардоне. Закусь ихняя греческая – козий сыр копченый да зажаренный – пришлась очень кстати. Хотя и не щедро, но удобренный остро пахнущей зеленью аругулы, сыр этот – на вкус ничего особенного, но под джин с тоником в самый раз – попробовать все-таки попробовала – не проигнорировала – и не единожды повторила.
Тем временем китаец разливался соловьем, в охотку рассказывая о себе. Нет, он не из красного Китая и не из полусвободного Гонг-Конга – из Тайваня приехал он – давно уже – учиться в Америку пристроился – его интересовала тогда гидроэнергетика, а университет в Тенесси имел на этот счет самолучшую репутацию в мире – ну, и он отправился в те края. Университет закончил с отличием, но по дороге – еще будучи студентом, заинтересовался денежной биржей –всерьез и с неожиданным успехом. У китайцев азарт в крови – к тому же азиатские капиталовложения приносили по тем временам несусветные барыши – успех случился неслыханный. Не долго думая -– промедление смерти подобно – он двинул в денежную столицу Нью-Йорк, где застрял надолго, возможно, навсегда, ну, прямо, как они с Жан-Пьером.
– Чем сейчас занимаетесь? – вежливо осведомился Жан-Пьер.
– Финансами.
– Капиталовложением?
– Капиталовложением.
– А в какой фирме?
– У меня собственный капитал.
Тут Таисии срочно потребовалось принять еще. Мальчонка-то не промах. Богатенький Буратинка. Такое Таисии очень даже интересно, но и добавить тоже надо. Бог троицу любит – три тройных джина с тоником притащила, сжимая стаканы непослушными пальцами. И выпила – три тройных. А старик так и не глядит и все эсэмэсит. И вдруг – как сон, как утренний туман – прямо на глазах растаял старик. Вслед за ним и китаец взмыл в воздух – под высоченный белоснежный потолок – беснуется там – болтает себе коротенькими кривоватыми ножками – совсем с ума сошел. Тут Таисия и потеряй сознание – напрочь.
Очнулась на незнакомом берегу. Кругом чернявые неясные какие-то – носатые да лупоглазые – евреи должно. Сами одеты в белое – не поймешь, то ли робы это у них, то ли рясы, и ее неожиданно помолодевшее почему-то обнаженное тело тоже вроде полуприкрыто – опять же белым покрывалом.
- Никак Израиловка – ахнула Таисия и заплакала – от жалости к несчастному палестинскому народу.
Боясь и пошелохнуться – кто их знает евреев-то этих – с ними надо настороже – она прислушалась чутким, привычно ничего не пропускающим ухом. Говорят на непонятном.. И вдруг отчетливо проклюнулись слова знакомые – будто из церковного. Похоже – греки – догадалась она – даром, что древние – из этого, как его – Пергамона – все-таки бог миловал, своих прислал православных! – Таисия умилилась и широко – от души – истово перекрестипась и – проснулась.
У постели символом порицания торчком стоял Жан-Пьер, в пальто – решительно готовый к выходу. Уже у самой двери он затормозил, остановился, повернул обратно, неслышно подошел к ней – наклонился и поцеловал – бессильно выпростанную из-под одеяла руку ее – ту самую – только что сотворившую православное знамение – рука сама собой отдернукась – чучмек – не наш человек. Жан-Пьер непроизвольного жеста ее не заметил – выпрямился – опять-таки негнущимся торчком – и немедля вышел, уже не оглядываясь – непреклонно. Таисия потянулась всем телом и сладко зевнула.
– Ничего – еще сто раз вернется. Надо позвонить Лешке по Скайпу – соскучился, небось. Расскажу про желтенького – ему наверняка интересно.
Аккурат в это же время отворились-распахнулись глазки-щелочки у тайваньского джентльмена, казалось бы, вполне беспробудно дрыхнувшего без задних ног в своем веселом холостятском флэте на EastVillage. Он по-детски потягушеньки-потянулся – и чуть не расплакался. Болела каждая клеточка скованного тяжелым сном тела – хоть криком кричи.
Вчера расфокусничался – набедокурил – разлетелся в пух и прах, теперь вроде как час расплаты пришел – а спрашивается – за что? Ну, перья, конечно, подраспустил – нет- нет, не на нее – на чужую расу потянуло – телом к телу – к молочно-белому ширококостному слегка потасканному телу лениво-распутной русской – незнакомой-узнаваемой евроазиатки. Вообще-то главным в его жизни был денежный азарт – амуры его мало интересовали. Уже давно он просто снимал девочек прямо на улице. Но был разборчив. Чаще всего улучал азиатку. Белые потаскушки, похоже, профессионально ненавидели клиентуру, ну а черные – те откровенно презирали. Зато азиатки излучали послушание и подневольную нежность. В их отражающих свет стянутых к вискам глазах сияли хорошо знакомые ему звезды, по предрассветному медленно гаснущие в соподчиненной истоме. Птичье их щебетание и будоражило и успокаивало. Все бы хорошо, кабы не грязь. На-днях из красного Китая просились – вдвоем – дешево – за сотню. А ему две ни к чему – не нужен ему декаданс и задаром. Договорились на одну за полцены – считай, бесплатно. Пошли – ну, бедность – это уж как водится, но грязища совершенно тошнотворная – пугающая. А эта – пусть с ленцой – тем не менее чистотелка и не прочь – и хотя, известное дело, очень даже себе на уме, при всем при том – и это заметно – непритязательно, беспрекословно услужлива.
– Напрасно размечтался – ни адреса, ни телефона, да и зачем?
Он подсел к компьютеру...
А Жан-Пьер – Жан-Пьер просто скучал, шел по улице – и хандрил. Его тянуло на родину – точнее, просто вон – от чужой асфальтовой дороги – а куда денешься – отвык – кокосовый рай уже давно не для него...
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer12/Lapidus1.php
