***
И вновь сошлись лучи и тени
На рыхлом мартовском снегу.
Я в жизни ярче их цветений
Припомнить что еще смогу?
Был снег мертвецки-синеватый,
В венозной сеточке теней,
Но тлела жизнь под грязной ватой
Тем безнадёжней, чем больней.
И луч под корку, как подкожно,
Входил, не ведая о том,
Что умирать весной несложно,
Куда сложнее жить потом.
***
И при слове «Россия» — соборы и церкви, селенья, снега и снега,
Красота неземная, молочные реки, кисельные их берега.
И сосульки на Пасху — вкуснее на всём белом свете нигде не найти.
И блаженство — у Бога за пазухой или в широкой небесной горсти.
Это «Русская Правда» — превыше законов и прав, справедливей свобод,
Сердобольный — рубаху отдаст, даже если последняя, — русский народ.
Но… при слове «Россия» — до костного зуда, до свиста в гульбе и бегах,
Погребают родимой державы обломки, зияют поля в овсюгах.
***
Вот и наше поколенье не в строю,
Робко жмётся мрачной бездны на краю.
Вижу: многое и многие — за краем.
Ночь. И месяц водит — в прятки поиграем?
Месяц, я скажу с последней прямотой:
Нам не спрятаться и данность — мрак пустой.
И ни здесь, ни там, ни в соцсетях, как в нетях,
Не найти желанных нам, что в прошлом светят.
***
И да, и нет — сквозь тьму и свет,
И замерзая, и сгорая,
Душа летит… и ей претит
Возможность ада или рая.
И в неслиянности ни с чем
Она завидует снежинке,
Что гибнет на твоём плече
В неизъяснимо-нежной дымке.
ТИХО ШАГНУ Я
Тихо шагну я, возникший из праха,
В круг от лампады, не знающей тени.
Лишь бы не стала духовная плаха
Самым бессовестным из заблуждений!
Молнии взмах — и останется грому
Сущность разваливать на половины.
Лишь бы разъятые, как по живому,
Не возопили заслуги и вины.
***
Увидеть воды той реки,
Что не течёт, впадая в крайность,
А волн прозрачным языком
Заботится о постоянстве
Сверкающей меж берегов
Золотоносной середины,
Достойной крови и травы,
Но наделённой свыше небом —
Бездонным призраком добра.
ХОРИВ
Глас огненный — ни облика, ни лика —
Одной горы пылающая пика
И облако, воздетое над ней.
Притих народ — от мала до велика,
И патриарх, на посох, как калика,
Припав, внимает грохоту камней —
Небесных слов. И эха бьют в скрижали,
Пока внизу во мраке стонут дали.
***
Скажи, мой дух, не скучно жить на свете,
Тем более, всего в одном столетье?
Как разглядеть воочью остров синий
И руки гончара в микенской глине —
Лиловой, допотопной, доамфорной,
Познающей огонь и воздух горна.
Не так ли, бес, ведь ты глядишь давно
Куда захочешь и когда угодно,
Так отчего амфорное вино
Тебе дороже тайны первородной?
Не олух ты, не глух, не слабовидящ,
Предпочитая буйства бычьих игрищ
И близящийся мрак Девкалионов,
Карательный для целых миллионов
Мозаик, лабиринтов, гончаров…
Не правда ли, им приговор суров,
Хоть память глины неуничтожима,
Безвестность стиля — золотая жила
Для будущих и славных мастеров?
СУЛАМИТА
1
Если ревностно ухо к напеву,
Зренье к чистому образу склонно,
Полюбуйся на юную деву
Средь цветущих садов Соломона.
Оглянись, оглянись, Суламита,
Белой лилией кудри укрась.
В восхищении царская свита:
Столько неги у солнца украсть!
Тень сбежит, и прохлада провиснет.
Теплотой отягчённой завертит.
Постигая премудрости жизни,
Мы вдвоём позабудем о смерти.
2
Ночь дохнула прохладно и сыро.
Не вошёл, лишь взглянул свысока,
Как с перстов моих капало миро
На хитон и на ручки замка.
Я забылась, я громко стенала,
А в ответ — океан тишины.
Стражи сняли с меня покрывало,
Стерегущие стены и сны.
Если б братом он был, чтоб могла я
Целовать на виду у людей!
Только ревность — сестра моя злая —
Ближе милого, стражей лютей.
***
Взглянул на звёздную пургу,
Шепнул: не всё же ей висеть.
Застыла выпь на берегу,
Набилась зелень в сеть.
Был тьмы над светом перевес,
А он закинул и поймал
Таких любовников небес,
Что сам казался мал.
Зато велик — не донести! —
Кедровый крест, чтоб всех спасти.
***
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины…»
И.Б.
Когда и в будущем одна печаль руин,
О, как во сне шепчу я жизни имя!
И губы тянутся к трилистникам терцин,
Воркуют голуби, как на карнизах Рима.
На форум дня стремятся лепестки,
Воркуют голуби, и помогаю им я.
В календы крошками кормила их с руки,
Смеясь, календул городских подруга.
И на колени опускались голубки,
На платье жёлтое, не ведая испуга.
Что миг? Что вечность? Дымная вражда.
О, если б выпасть из её пустого круга!
Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…
ВАТИКАН
Твой каждый камень дьявольски красив,
Бог-Ватикан! Свой каменный массив
Богам и смертным ты явил, как вызов!
Мы на твоих ладонях площадей
Похожи на испуганных детей,
Блуждающих средь арок, стен, карнизов...
На площади пригрезится ли мне
Понтифика усталый взгляд в окне
Библиотеки папской, или это
Лишь преломлённый отсвет в витражах
Иль блеск на алебардах-бердышах
Охранного гвардейского дуэта…
А уходя, спиною ощутив
Органной мессы сладостный мотив,
На мост Святого Ангела ступаем
И, как во сне, границу двух миров
Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,
Где мрак тюремных стен неисчерпаем…
АНТИТЕЗА
Печальная дорога в Вифлеем.
Последнее пристанище Рахили —
Руины Рамы. Камни в блёстках пыли
И беженцы в плену земных проблем.
Гудит земля, пылает солнца глаз.
Идут волы, жена о детях плачет.
Всё те же мы и новый день не начат, —
Воскресший мальчик, что тебе до нас?
………………………………………….
Успение. И надобно успеть
Тянуть улов и рассуждать непраздно,
Покуда веры не скудеет сеть,
Раскинутая куполообразно.
И вновь латают сети рыбаки
У моря ль Галилейского, иного ль, —
Но как же изумленья велики,
Когда даётся не на смерть и вдоволь!
***
Как дробь частиц из теоремы Нетер,
С крыш черепичных капала вода.
Дрожали ветки, будто провода,
Чужие речи упустив на ветер.
Не суть, что дрожь и улицы узки, —
Из Тарту снова изгнаны варяги.
О Хейно Китс, глотни винца из фляги
И вспомни битв удельные деньки.
Как тяжко было, знает только Вышний,
Но мы служили родине одной.
Табак и сахар ты делил со мной
На станции, где созревали вишни.
Тогда меж нами не было границ
И марш-бросками враг не обнаружен.
А что теперь? Забыть, отдать свой ужин
Иль стать одной из перелётных птиц?
Что наши мысли, чувства и боренья!
Когда в разрывы туч уже сквозит
Иной транзит… Но, как любой транзит,
И он не предоставит нам прозренья.
***
Мы осенние листья, сдувает нас ветер в кюветы.
Милый друг, всё мне снишься ещё, но не ведаю, где ты.
Вечер. Строки плывут нараспев. Узнаваемы лица,
И твоё — полудетское — в зале притихшем блазнится.
Видно, скоро за горло уже и меня схватит ветер,
Зашатаюсь, сжимая катрен свой, как петлю удав,
Полудетский твой лик сохранив и земле не предав.
Будет даже не страшно проснуться забытым на свете.
Мы осенние листья — и это так мало и много:
Вот, ты снова поёшь и смеёшься, и длится дорога,
Горизонт сквозь листву молодую едва прозреваем,
Как предчувствие самого края. И что-то за краем.
***
Он суетился, напрягался, жил —
И вот лежит. И неподвижность эта
Покойных черт и вытянутых жил
Противоречит всем стремленьям света.
А луч-сосудик тянется к лицу,
Столбцом пылинок пойманных играя.
Не так ли вот влечет к сияньям рая
И духа невесомую пыльцу?
Померкнет луч — затеплится лампадка,
Домашний оживёт иконостас…
А если тот, чья так тиха повадка,
Лишь спит, живее всех живых из нас?
***
Всё как прежде влюблена заря
В окон абажурные моря,
И плывут рождественские ёлки.
С мандаринной долькою во рту,
Ночь впадает в полунаготу,
Рассыпая хвою, как заколки.
Простынёй улёгшийся снежок —
Телу холод, а душе ожог.
Жизнь свернулась письмецом в конверте,
И во сне зелёные глаза —
Так беспечно! — увлекают за
Деревце дознания и смерти…
