***
Не просил я ни денег, ни славы,
Слова тайного я не просил.
Я едино просил — для державы,
Я под сердцем державу носил.
И на сердце ни ржи, ни коросты
Не имею. Лишь толику строк…
И душа, как в апреле берёста:
Чуть царапнешь — и выступит сок.
У ОМУТА
Потемнела в омуте вода.
Зарябило воду, зазнобило.
Словно вся неведомая сила
Пронеслась неведомо куда.
Никого нигде уже не ждут.
Золотые листья. Чёрный омут.
Листья никуда не уплывут.
Листья в этом омуте утонут.
Оттого и кружит их вода.
Оттого и воду зазнобило.
Оттого вздыхает иногда
Надо мной неведомая сила.
Затаилась… Будто бы нигде
Нет её… Но, чувствуя тревогу,
Я смотрю на листья на воде
И дождём размытую дорогу.
ОНИ
Я слышу топот ног и гуд.
От рубежей, от окоема
Они на царствие ведут
Свой разум темный.
И стонет Русь под их пятой, —
Я слышу это! —
Орды уже не золотой,
Другого цвета.
А во главе их — темный князь.
И гаснут звезды...
Вставай, Илья, перекрестясь,
Пока не поздно!
***
Твой ангел здесь, пожалуй, и некстати.
Ну, что Тебе он скажет возвратясь?
Что видел, как в разгуле и разврате,
В пороке мерзком ныне развалясь,
Не чада, а исчадия отныне
Владеют тем, что Ты благословил,
И говорят про отчие святыни,
А в ночь торгуют именем Твоим.
За всё твое ратую. Всё приемлю.
Но если правда в имени Твоем —
Архангелов, архангелов на землю
Пришли с мечом и праведным огнем!
ЦАРСКИЕ ТЕНИ
Слово царское, молчи!
Вышла красная дорожка.
Хохочите, палачи!
Вам достанется одежка.
Бархат с царского плеча
И парчу с засохшей кровью
В дом несите, хохоча,
С вожделеньем и любовью.
Пусть растется вашим чадам
В них вольготней и сытней.
Вырастайте, палачата,
В сумерки грядущих дней.
Наиграйтесь царской славой,
Вслед ей страшное крича.
Но однажды след кровавый
Вдруг проступит у плеча.
И парча зашевелится,
Бархат схлынет с плеч родных.
В темных окнах встанут лица
Убиенных и святых.
И, от ужаса немея,
Вы увидите, отцы,
Что на тонких детских шеях
Пухнут царские рубцы.
По углам встают, смотрите —
Шелест, шорох, шепот, дым...
Наше время. Трепещите.
Мы вернулись за своим.
ПРОРАБ
С утра ваяю — сваю забиваю.
Прораб велел. Прораба уважаю!
Мужицкий корень, сам из работяг.
Он сам ломался крепко за пятак.
Он сам копал бульдозера почище
И нес домой усталые ручищи.
Он и рублю и слову цену знает,
Он работягу крепко уважает!
Прораб с утра шутнул: «Интеллигент!
Осилишь этот хрупкий инструмент?»
И бросив веских слов еще пяток,
Вручил огромный, грубый молоток.
И я с утра ваяю и ваяю —
Уже шестую сваю забиваю!
На совесть забиваю, матерясь!
Труда и слова осязая связь.
Прораб орет: «А ну давай седьмую!»
И я даю! Я каждой жилой чую,
Как та седьмая вздрагивает глуше,
Как та седьмая проседает глубже.
Седьмую забиваю, матерясь,
И с ней такую осязаю связь,
Что кости крутит, что прораб молчит,
Что сердце громче молота стучит!
А вечером стотонный молоток
Прораб возьмет и скажет мне: «Браток!
Осваиваешь крепко ты науку!» —
И обожжется о протянутую руку.
МУЗЫКА И СЛОВО
Сывороткиной Галине
1
В душе дано всем музыкам звучать,
Но, грамотою нотной не владея,
Душа, — увы! — не может передать
Словами то, что властвует над нею.
Душе достался крест — нести слова,
Ворочая их глыбами глухими,
И признавать, что музыка права,
Когда она повелевает ими.
Она и ближе Богу, и слышней.
О, не молчите, звуки, не молчите!
Я всё отдам, но только научите
Меня высокой музыке своей.
Я научусь! И с музыкою в ряд
Мои слова, до времени глухие,
Однажды встанут и заговорят.
И по церквам зашепчутся святые.
И утвердит народная молва,
Что камень груб, но он всему основа,
Что музыка по-своему права,
Но первородным было все же слово!
2
Скажите, небо можно разделить
И часть земли означить как основу?
Вот так едины музыка и слово,
И нам ли суть высокую делить...
Вы слышали, как с небом говорит
Виолончель, от тела отрекаясь?
Вы видели, как рукопись горит,
Ни перед кем ни в чём уже не каясь?
Пройдите вы хоть тысячу дорог,
Услышьте сто речей в любой оправе!
На это всё ответить может Бог,
Но у него мы спрашивать не вправе.
3
Скрипка звучит —
Плачу.
Слово —
Несу в судьбе.
Господи!
Это значит —
Я не чужой Тебе...
ГРУЗДЬ
Под ногами — хрусть!
Наклонился — груздь...
Раскрошилось тело,
Смята бахрома...
Вот какое дело,
Осень-хохлома!
Я обломки белые
Соскоблю с руки.
Что же вы наделали,
Братцы-сапоги?!
Вы давайте, сапоги,
Пристальней смотрите!
Вы давайте, сапоги,
Бережней ходите!
Чтобы новый белый груздь
Не вдавили в землю — хрусть!
Вытру млечный сок с руки —
Вот уж незадача!
Друг на друга сапоги
Смотрят чуть не плача...
ГЛУХАРЬ
Я лишь однажды слышал глухаря.
Я глухаря увидел на охоте.
Всё было, как учили егеря.
И палец вспомнил, — что курок на взводе.
Брусника прошлогодняя краснела.
И бровь зарёй легла на птичий глаз.
Я это видел в прорези прицела.
Я эту прорезь видел много раз…
А птица била крыльями о мох
И песнею вытягивала шею!
...Как хорошо, что выстрелить не смог.
Я в птицу почему-то не умею…
ПЕПЕЛ
Вячеславу Лютому
Поэт особится от прочих,
Он редко с кем заговорит.
Он носит маску, он не хочет
Огласки, что внутри горит.
Умрет. А мастер скорбных дел,
Желая маску снять посмертно,
Воскликнет: «Боже! Весь сгорел…
Отдайте этот пепел ветру…»
