La neige
Смолой и миндалем, и коркой мандарина
И пахнет, и цветет, и плачет первый снег!
Вскипают небеса, и белая марина
Ликующей волной бросается на брег
Сухого декабря. И саранчой крылатой
Грызет горячий свет в ладонях фонарей,
И делает шутов из командорских статуй,
И в нос целует льва, что сторожит музей.
Всё хочет замести — чтоб ни конца, ни края!
И набело строчит, и падает, устав,
И девочка моя, не веря, замирая,
Несёт её в горсти, перчатки растеряв.
...Мы их найдем весной, на прошлогодних листьях —
Вся правая в песке, а левая травой
Проколота. И тень от велосипедиста
Над нами пролетит, как призрак голубой.
Он катит напрямик, кругом теплынь и нега,
И волосы со лба сдувает ветерок.
А нам — белымбело, и пахнет первым снегом,
Как будто снег идет, как будто память — Бог.
* * *
Какая лень! С чего бы вроде,
А реже говорят «дела»,
И дворник тише колобродит,
И в отпуск нищенка ушла.
Сосны трезубец одинокий
Рисует ветром тень свою.
И чемоданы — раньше срока,
Не потому что я люблю,
А потому что выше крыши,
Где ждут каникул облака,
Тоска горячей тушью пишет
И задыхается слегка.
Уже расселись у порога
Картонка, сумка и рюкзак,
Уже заправлена дорога
В голодный звонкий бензобак,
И на двери у книжной лавки
Прямоугольный август мой
Пришпилен наспех, как булавкой,
Стальной французской стрекозой.
* * *
...Бывают сны — войска. Бывают сны
— нашествия. Не спрятаться, не скрыться.
Ночь зимняя, хрустальная гробница,
разграблена. И слышен шум войны.
И бьют, с какой не знаю стороны,
не знаю, это нас или атака,
И до утра ещё как до Итаки,
И съедены быки.
Бывают сны —
спектакли. Мы друг другом прощены.
Враги такие! А теперь как братья...
Но слабнут невозможные объятья,
и вдруг щека касается стены.
Стена стара, узка моя кровать,
отец и мать, всесильные, как боги,
зовут с собой, уводят по дороге
и учат в две руки меня летать.
Бывают сны — опричники, орда...
Уж лучше бы не спать! Да ночь сильнее.
Куда она — туда и сон за нею.
И нежно светит мертвая звезда.
И снова крест потерянный на шее.
* * *
Она
Любила платья с вырезом и оборкой.
Купалась только
В расшитом солью бархате,
Темносинем.
Она носила
Кольцо на пальце, в память о первом «горько»,
Потом ребенка.
Из всех одна
На школьный снимок,
Шероховатый, плоский,
Пришла в матроске.
...Росла во сне,
мяту пила горячей
И, точно мячик,
Легко ловила яблоко.
В подкидного
Была готова
Дурачить всех подряд, в гамаке, на даче,
Давала сдачи,
с кроссвордом билась, а естество мужское
Брала без боя.
Сменила башню, город, реку и море,
Погибла вскоре.
…Вот и всё,
но я никак не могу поверить,
Что в снегу бессонниц
лишь отраженный свет,
Что любую смерть
случайностью не измерить,
Я сказать не смею,
что её уже нет.
Так кончается день.
Смягчается женский профиль,
И становится детским.
И cплывается над головой
Моя тайная боль,
И качается люлька сердца,
И умершие боги
Остаются с тобой.
Верба
Россия — это вербные лапки
и рысьи глаза косые.
Говорят, когда приблизится сорок,
Услышишь этот звериный шорох,
Найдешь неотправленных писем ворох —
Россия, Россия, Россия...
В снегу по колено, она цветет,
вернее — держит на ветках стаю
неоперившихся, тёплых слов,
корнями прямо в тебя врастает,
крылом твою отворяет кровь,
впускает небо, дотла сгорает.
...мольба и верба, зола и мед —
— чужая, ничья, родная.
Поёт и просит: сломи меня,
а то ведь некому, в воскресенье...
Прими же, ради такого дня,
всё, от раскаянья до прощенья,
возьми домой, обними, укрой,
в твоих ладонях я верить стану,
и ты поймешь, как терять покой,
и солнце славить, и петь осанну...
...А пух на слабых её ветвях
Похож на серую шерсть ослёнка,
на колокольчики в облаках,
на стаю слов — желторотых, звонких,
на всё, что помнится, говорят,
когда приблизится к сердцу сорок.
На свежий пепел и рысий взгляд,
на неотправленных писем ворох,
на сон весенний про поздний снег...
А в нём — израненные, босые,
Как ноги нищенок и калек,
Святые вербы у диких рек,
Россия, Россия, Россия.
