У енотов глаза в темноте светятся, как зажженные сигареты, написал мне один знакомый. И еще написал, что один енот его, вышедшего вечером покурить, «принял за своего, но только одноглазого». Пересказала шутку подруге. С тех пор она спрашивала иногда: «Как там еноты?», и множественное число вместо единственного: «Еноты сказали… Еноты пишут… Енотам лучше…» меня радовало. Эта грамматическая неправильность так же трогательна, как, например, обращенное к женщине «мой хороший».
Всё чаще вспоминается эгоцентрическая речь, которой интересовалась в институтские времена. Феномен впервые описан швейцарцем Жаном Пиаже. Это - то, что говорят дети лет до семи, когда рисуют, играют, занимаются своими делами, в общем. Только для себя, казалось бы, говорят. Пиаже считал это переходным этапом от внутренней речи к внешней. Лев Выготский возразил ему (правда, его возражения дошли до Пиаже много позже, а Выготский в 1934 умер - ничего такого не подумайте, туберкулез, в 37 лет сгорел человек), что эгоцентрическая речь - наоборот, переход от социальной к внутренней, так сказать, небольшое промедление на пути в себя от других. И что не так уж детям безразлично, слушает ли их кто-нибудь, когда они, играя, бубнят: "Машинка ... сломалась. Др-ррр". Стоило их поместить в среду глухонемых или иноязычных детей, которые заведомо не поймут, - практически переставали трендеть, играли себе молча. А социальные сети уж как хитро устроены - и некоторая иллюзия девичьего дневничка есть, где можно написать и "у меня опять прыщи", и "я полюбила!", и упражнения из йоги на замедление дыхание повесить на странице – мол, без милого мне не жить, если что, я сердце остановлю, - и уж точно услышат, даже если нарочно неразборчиво. Так что бодро маршируем назад в детство - таинственное и упоительно фальшивое.
В голове идут процессы. «Ускоренно и в упрощенном порядке», как писали о работе «троек». В отсутствие обвиняемого. Ума то есть. Гибнут тысячи клеток. Тройка – возраст, холестерин, страх – работает. И вот я несу справку в другую комнату, чтобы положить на стол, а приношу в кухню и кладу в мусорное ведро; вот я приезжаю на станцию Старая Деревня вместо Удельной и долго ищу там больницу, которая в Удельной, а когда подруга мне напоминает, мол, я же тебе говорила: не Старая Деревня, а Удельная, я в ужасе осознаю, что не помню этого разговора вообще; я не могу запомнить название будущей специальности одного молодого человека – «менеджмент информационных ресурсов» (там ещё слов пять, но я и эти учила три дня. Да понимаю, понимаю, что эти слова просто ничего не значат, потому трудно запоминаются, но всё же); я вижу в телевизионной программке славный и давно любимый польский фильм и заранее радуюсь, что вечером посмотрю – и вспоминаю об этом в следующий раз через три дня. По много раз в день будто кто-то наказывает, издевается. И каждый раз – стыдно, стыдно до дурноты, и это тоже входит в задачу тройки.
Намертво врезается текст услышанной в магазине песни: «А у нас всё пучком. Если нас не подвезут, мы дойдём пешком». Так у тебя вкусы плебейские, дорогая, вот что, фу, пошлятина! – не скажут, возможно, но изобразят знакомые интеллектуалы, у которых во главе угла гордо высится Пушкинский дом, а чуть ниже – Тартусский университет. Чего они тебя терпят, непонятно. И даже подвозят иногда…
Насчёт «все умрём». Вообще-то у человечества есть только один способ погибнуть достойно. Потеряв жизненно необходимого человека, умираешь – не кончаешь самоубийством, а просто так выходит. И очень быстро будет со всеми покончено. Один знакомый поэт (только один он из всех, с кем говорила об этом) кивнул и сказал: «Как костяшки домино падают, стоит одну толкнуть». Даже если он не напишет больше ни одного стихотворения, одна поклонница у него точно есть.
Другой поэт спрашивает, чем сможем оплатить щедроты Бога, данные нам в ощущениях, скажем, разнообразие растительного мира, запахи, шелест, и т.п. Интересно, он правда не знает, чем, или задает такие вопросы, потому что так понимает свой долг поэта?
Известный писатель, большой специалист по части метафор, в молодости делил особ женского пола на небожительниц, ай дабль-даблью, флаконов, таракуцек (сушеных тыквочек), холер, одухотворенных холер, и "первый день творения". Пока не устал (делить) и в сердцах не воскликнул: "Будем считать, что всё похоже на всё, и кончим это метафорическое мучение!" (что твой А.С.Кушнер, ей-богу: "Что хочешь я сравню с чем хочешь". Оглянешься на племя младое незнакомое и видишь: со времен молодости писателя ничего не изменилось - таракуцки по-прежнему рулят - ладненькие, модненькие и умненькие. И так же, наверно, если потрясти их, в головках шуршат высушенные семечки.
Сейчас оказывается, что самые сильные в жизни переживания были по самым будничным поводам и в самых серых декорациях. Смотришь в 17 лет поздним зимним, очень холодным - градусов двадцать - вечером перед сном в окно. Асфальт под фонарем искрится от мороза, снега почему-то мало. И думаешь: вот завтра встану в 6 утра, сяду в электричку 7.00 (до неё идти по морозцу минут двадцать быстрым шагом) и поеду в институт, а там у меня ...три пары испанского подряд - и от этой мысли тебя охватывает невозможное счастье, которое не забыть. См. у Чехова: "А где-то в Африке человек сидит под пальмой и думает: "Вот сейчас сяду в пирогу и поеду за бананами". Счастье ожидания обыденности. Доступно умам неразвитым или непритязательным по молодости.
Солнечное затмение. Смотрели через закопченное стекло. Очень красиво: такой рог червонного золота. Потом парень на улице подарил нам кусок фольги - большой, не поскупился. Всё видно, но той красоты нет. Мальчик-школьник сказал: "Оно редко бывает. Когда в следующий раз будет, мне будет уже 31 год". Да уж, мальчик. Чего уж там говорить. После 30 лет - жизни нет, это всем известно.
Вчера видела бабочку. Не капустницу, этих вообще уже давно не видно даже летом - настоящую, ценную, красивую. Сидела на проезжей части. Видимо, сдуру вылупилась в марте, обманулась ярким солнцем, а потом обожглась утренним морозцем или окоченела от испуга. Хотела оставить её как есть, но потом всё-таки перенесла на прошлогоднюю травку. Она приободрилась немного, сложила крылышки, но что-то думаю, вряд ли ей удастся домотать свой срок, сколько там им отпущено. Да, простые-то, с насекомым-то чутьем, поостереглись пока рождаться. А вот такие, как эта, и попадаются - в вечернем платье на лесоповал.
Больше никакие цветы, по-моему, так не умеют, только она. Идешь где-нибудь в открытом месте, где сплошной асфальт и вообще "на сто губерний ни огня ни человека", ни дерева, ни куста - бац, запахло черемухой. Откуда, спрашивается. Прирожденная протеже. Ветер она использует, сильный и холодный. Вкрадчиво агрессивная. Черемуха пахнет - ветер носит.
Новое поступление в мою коллекцию совпадений: разговариваем дома о детях Бродского (страсть как надоели за последнюю неделю окололитературные дамы, которые вздыхают, что у такого человека "такие" дети - дочка, дескать, глупости болтает какие-то, а у сына посмотрите, какое лицо...). Лучше бы его дети, понятное дело, были, пусть бледными, вялыми, но... литературоведами или режиссёрами, а как же. Говорю дома сыну: Андрей Басманов кому-то из друзей сказал, что предпочитает "не светиться": "Что я, обезьянка, что ли, чтобы со мной фотографировались, дескать, вот сын Бродского...". С интервалом в одну минуту телевизор, который в тот момент никто не смотрел, но он присутствовал как фон, говорит голосом одного из героев "Теории большого взрыва": "Что я, обезьянка, что ли...". Вся моя жизнь согрета этими странными совпадениями. Почему-то они меня радуют, как радует иной раз хорошая рифма. А уж каких только у меня нет.
Склонение числительных - дело весёлое. «Двенадцатютями» и "Двадцатьюми трями" из "Скунскамеры" Аствацатурова до сих пор вызывают у меня счастливо-дурацкую улыбку, хотя я не любительница прозы этого автора. Еноты, прекрасно умевшие склонять числительные, говорили, что могли бы сильно разбогатеть, давая частные уроки депутатам Государственной думы. И вот им-то, енотам, страдая спунеризмом (или как там называется этот вид оговорок) я как-то по телефону назначила встречу "где-то между четырью и пятьмя".
Давным-давно в разговоре собеседник мимоходом, вытянув строфу в строчку, процитировал мне из какого-то стихотворения. Говоря, например - это там, где река высовывается из-под моста, как из рукава рука, - и не ссылаясь на Бродского, говорящий просто верит, что вы читали и поймёте. А того стихотворения я не знала, автора не знала, спросить было некогда, потому что продолжали говорить и говорить, и потом забыла спросить, и только через несколько лет... А впечатление было сильнейшее: лето - подростка или просто оставленного в покое человека, двор, пахнущий, скажем, жасмином, шероховатая стена, известка, возможно, бельевая веревка, подсиненное сумерками белье, - ни одного из этих слов в прозвучавшей строфе не было! Я вообще не помню, чтО в ней было. И потому никогда не узнаю, кто написал эти стихи. Если случайно услышу произнесенными другим голосом, боюсь, могу даже не узнать. И главное - мой собеседник забыл тот разговор. Забыл, чтО цитировал. И мы умрем со спертостью тех розысков в груди (не ставя кавычки, тоже уповаю на осведомленность читателя, хотя мне ли, ленивой, нелюбопытной, забывшей…).
А вот в другой раз, будучи, правда, моложе, успела выхватить из речи собеседницы "чем резать ножницами воду". Вцепилась в строчку мертвой хваткой, и с неё начался для меня этот поэт. Мария Поэльевна Карп, спасибо!
Что это значит, если у тебя пропало два кольца, медальон, который подарила мама на день рождения, когда тебе стукнуло шестнадцать, и её же, мамина брошка – изящная, продолговатая, с крошечным аметистом. И, главное, ты догадываешься, куда это делось, что особенно ужасно. А ты всё представляла себе, как станешь старушкой, наденешь простую белую блузку и заколешь этой брошкой – будет нарядно, такую может и старушка носить, думала. Что значит? Просто что тебе не бывать старушкой - кончится раньше, потому что это непереносимо. Больше ничего.
И самые мелкие хирургические операции обостряют восприятие. Заходишь после такого в кафе отсидеться - а там транслируют лучшую песню всех времен и народов "Strangers in the night". И даже несмотря на то, что поёт не Синатра, хочется заплакать. За соседним столиком сидит девушка и тоже утирает слёзы. Не сразу обращаешь внимание, что она в наушниках. Что у них сейчас для слез, я не знаю, несмотря на просветительскую деятельность сына. А славно было бы, если бы у неё там оказались те же strangers in the night, лучшая песня всех времен и народов, которую открыто она, разумеется, слушать стесняется. Это же неприлично. Всё равно что вслух Тургенева похвалить.
После литературного вечера. Спускаются в гардероб – мужчина в свитере грубой вязки и женщина лет тридцати пяти в терракотовом, видно, что приятели. А впереди пара пожилых – тоже мужчина и женщина, она – со следами былой красоты, но с длинной голубой косой. Он – без особых примет. Старик спрашивает даму с голубой косой: «А вы знали N.N?». Этот N.N., судя по интонации вопроса, человек значительный, по крайней мере, в кругу, к которому принадлежат говорящие. Она отвечает – с восторгом, лучась радостью от возможности это сказать: «Да! Я была его последней любовью!». Женщина в терракотовом с кривой улыбочкой тихонько говорит приятелю: «Слушай, если я когда-нибудь что-то подобное скажу, задуши меня». Он очень серьезно смотрит на неё и кивает: «Хорошо». А я думаю: душевное движение, побудившее женщину с голубой косой и женщину в терракотовом к их репликам – одно и то же: хоть кому-то намекнуть: «И я, и я причастна!». А что у терракотовой это завуалировано, а у голубой прямо – тем пошлее терракотовое в его псевдозагадочности. В любом возрасте, в любой одежде, в любой ситуации – позволь себе что-нибудь подобное - и у тебя сразу вырастет голубая коса.
Цитата из одного романа: «О, как я боюсь раздражительных людей! Как я боюсь этого взбитого белка пены бешенства в уголках рта, крика, выгибающего жилы на шее, пальца, чиркающего по воздуху в намерении извлечь из воздуха огонь, той характерной дрожи, что заставляет раздражительного человека трястись и почти подпрыгивать на батуте, вшитом в его тело». Да, конечно. Все мы с детства знаем, вернее, чувствуем: плохой тот, кто кричит. Кто громче, тот и хуже. Кто повысил голос, тот и виноват. А тот, кто тихим голосом подает реплики, доводящие до этого крика, тот, понятно, ведет себя достойно. Разницей между «достойно» и «пристойно» можно пренебречь.
Велик и могуч язык социальных сетей. Никаких метафор не надо. Ни метких эпитетов, ни междометий. Просто поставь точку, а новое предложение начни со строчной буквы – и это будет «я мелко вижу тебя, собеседник». Считаешь человека дураком, бездарью, да чего там, просто не любишь – пишешь его фамилию с маленькой буквы, да и всё. Напиши любую глупость или мерзость и поставь скобочку или смайлик – и ты «в домике» - а это я пошутил. А кавычки как раз ставить не надо – кто не поймёт, откуда это, тот дурак. Кто поймёт, дурак вдвойне, потому что здесь я хотел быть таинственным. А в абсолютном конце точку не ставь – у тебя будет десять раз «отредактировано», но читатель должен думать, что это ты левой ногой написал. Прилипчиво, кстати, ужасно, и заразно. И приятно, особенно тем, кто постарше, но готов «задрав штаны, бежать за комсомолом»: а я молодой, я умею, у меня не стоит (ну точка, я имею в виду). А вообще-то брезгливость, маскирующаяся под панибратство.
Что такое умный человек, проще всего, конечно, определить от противного: имеет суждения отличные от суждений других людей. Они, как белые вороны, по-настоящему умные, среди неглупых. Их видно. Очень редко говорят банальности, почти не замечены в штампах – они бы и хотели, так ведь удобнее, но ум препятствует, сопротивляется. А если говорят, то по ним очень хорошо видно, что это для них неестественно. Часто в общении неприятны по простой причине – отделяют несущественное для данной ситуации (не значит, что это несущественно вообще, и они это понимают, но кто будет разбираться) от существенного. Находят друг друга, держатся друг друга, несмотря на разницу темпераментов и даже политических убеждений.
Стандартная фраза на юбилеях и похоронах: юбиляра (покойного) любят (любили) женщины. Хочется добавить «и домашние животные», но дело не в этом. Юбиляр (покойный) любит (любил) женщин, вкусную еду, хорошее вино. Хочется добавить: а также баню и чтобы ему чесали пятки на ночь. Большинство так чествуемых и провожаемых мне не жаль – они, даже если бы были моложе и живее, не захотели бы возразить. Но вы, люди действительно искренно привязанные к кому-то, хуже того, кого-то любившие, придавленные приличиями (не принято гнать пошляка с фуршета) или крышкой гроба – простите, что мы тоже всё это слушаем. Считается наоборот, а мне вот кажется, достойно умереть - не жить, так хоть умереть - так, чтобы по тебе рыдал только один человек. А остальные – ну грустили бы, печалились.
Чехов, пишет Бунин, говорил про Найденова:
"Какие мы драматурги! Единственный, настоящий драматург — Найденов; прирожденный драматург, с самой что ни на есть драматической пружиной внутри. Он должен теперь еще десять пьес написать и девять раз провалиться, а на десятый опять такой успех, что только ахнешь!".
Ничего не сбылось. После "Детей Ванюшина" ни одна пьеса не имела успеха, из литературных кругов исчез, умер в 1922 году в Ялте в нищете и забвении, "пережив всё, что полагается, сокрушенный пережитым". Даже и радуешься за него, ей-богу, если за кого из смертных вообще можно радоваться. Раз - и соскочил. Чем всю жизнь оправдывать чьи-то надежды, даже и Чехова... Большое уважение, между прочим, вызывают люди, которые, вдохнув яда окололитературной жизни, сумели потом "вылечиться". Даже если вдохнув другого яда.
Я боюсь, что измучив тело здесь, там, за границей жизни, они целиком переключаются на душу.
Один друг как-то рассказывал о человеке, который сидел около магазина с баяном и играл марш. Все проходившие мимо невольно сбивались на строевой шаг. Остановился, повернул назад, чтобы обойти, побежал? Спасовал, значит. Обсели люди с баянами - задают ритм, и ведь за руку не схватишь - а что, я ничего, сижу баян мучаю...
В сентябре 1991-го еноты сказали, что неплохо бы им написать о "русском мифе". Что ведь все эти люди из пословиц и поговорок действительно существовали, что была же какая-то Маланья, и выходила она замуж, и на свадьбу эту пришел Макар со своими телятами, и Сидор, употребив свою козу, тоже пришел… Это было невыносимо смешно рассказано и… как будто бы забыто. Но через 10 лет, в 2001-м, появился текст - pro Фома и pro Ерёма. Естественно, ни одной фразы из устного рассказа не повторялось, иначе еноты не были бы енотами, но это был он, «русский миф». Устная добропорядочная новобрачная Маланья сменилась легкомысленной Степанидой, но Сидор и его коза уцелели.
Вчера утром сотрудница на работе за чаем рассказывала про свою знакомую, которая, хоть и носит фамилию Злобина, но хороший человек - безвозмездно помогает родным внукам. Следующий носитель фамилии Злобин выскочил на меня из телевизора ближе к вечеру - кажется, звукооператор, точно не помню. И наконец перед сном книжка сообщила мне, что секретаря Гиппиус звали Владимиром Злобиным. Ну я всегда думаю, что это сигнал же какой-то! Чего сказать-то хотело, мирозданье? Зачем приходило? Что добрее надо быть? Так я в курсе!
30 сентября, в день Св. Иеронима, еще раз вспомню добрым словом покойного Габриэля Гарсиа Маркеса, да будет прославится его имя в веках. Именно с его рассказа "Монолог Исабели, которая смотрит на дождь в Макондо", который переводила я в перерывах между стиркой и глажкой пеленок, всё началось. И еще, и это тоже важно: перевод "Монолога..." не один раз переиздавался, так что в самые тяжелые годы я радостно получала свои двести рублей за переиздание, тащила в свой угол... и ни в чём себе не отказывала. Больше двадцати лет прошло... Но "Боже мой, - подумала я, смущенная этим сдвигом времени. - Теперь я бы ничуть не удивилась, если бы меня позвали на мессу, которую отслужили в прошлое воскресенье".
Опять бабочка. Они являются к нам исключительно в марте или в октябре. Обнаружена на нашей лестничной площадке третьего этажа. Принесена в комнату. Следом на мягких лапах идет кот, и видно, что он не по-хорошему взволнован. Я за то, чтобы сразу выпустить. Но... очень красивая, и на какое-то время помещают между стекол и говорят, что принесут ей травки и цветочек какой-нибудь. Она, между тем, начинает страстно артикулировать крыльями что-то вроде "мы вольные бабочки, пора, брат, пора...". Невзирая на протесты кота и других., открываю окно и выпускаю, она тут же взмывает орлом и пропадает из виду. Кот ворчит, что да, мол, выпустили, полетела, щас ее там птица какая-нибудь... Сникает. Я мучительно размышляю, чтО лучше - быть съеденной таким осанистым пушистым красавцем, как наш Кришна, или уличной неопрятной птицей, или просто замерзнуть на осеннем ветру. Или даже, кто знает, скончаться между стекол, но с персональным цветочком. Трудно быть богом.
Переписку счастливой поры не сохраняют – зачем? Будут же еще письма, будут встречи. А еще потому, что боятся, что кто-то увидит, найдет, отнимет. Несколько раз перечитать, запомнить, заучить – и уничтожить. А вот когда «убывающей любови звезда восходит» для тебя, тогда начинаешь сохранять и холодные, и небрежные, и раздраженные – хоть что-то сохранить, память-то слабеет, страшно, что когда-нибудь не вспомнишь, что это вообще было! Ну и остаешься в конце концов с горечью перечитывать эти равнодушные, злые, последние, которые уже и наизусть знаешь, так часто перечитываешь, и припоминать, память-то и вправду слабеет, что же там было, в тех, счастливых, ранних.
Человек, пока живет, только и делает, что умирает. Человеческий ум к этому так привык, что верит, что и после смерти он будет заниматься тем же самым.
До смешного сложно и прихотливо устроены так называемые продолжатели. Если основоположник, скажем, несколько желчен и слегка заносчив, эти будут брюзжать не просыхая и даже на горшке сидеть высокомерно. А если, напротив, скромен и толерантен - эти всё равно брюзжат и на горшке сидят вышеуказанным образом.
Визит к окулисту. Женщина за пятьдесят, тихая, неяркая такая, тип ласкового, но и строгого доктора из фильма 50-х: "Вы, голубчик, не волнуйтесь (мягкая рука касается колена неизлечимого больного), мы всё обсудим, назначим лечение, будем надеяться на лучшее, конечно. Вы подождите там в коридоре. (В сторону): Катя, пригласите Мариванну (это жена обреченного)". Тяжелый вздох. Пропустила меня через четыре-пять аппаратов - очень точно в свое время замечали еноты, вынужденные часто посещать врачей этого профиля: "В целом весь процесс напоминает прачечную" - подула в глаза, закапала что-то, от чего потекли оранжевые слёзы, и наконец мягко сообщила про "эрозии роговицы, которые действительно очень болезненны". От чего, говорю, такое. Говорит, "от скудости диеты", вздыхает (пахнет уже не пятидесятыми, а сороковыми). Не хватает, говорит, витамина А, жиров не получаете... Это да, есть грех, жирного не ем, желудок больной. Ну раз вы масла, говорит, едите мало, надо купить мазь и закладывать ее на ночь за нижнее веко!!!! Боже мой, хорошо хоть не сливочным маслом глаза смазывать. В общем, спасибо ей - во-первых, такое роскошное ретро-ощущение - опять, опять ожило желание написать о том, как мама в 49-м училась у Джанелидзе в первом меде -, а во-вторых, и, правда, болит, и очень не хотелось бы … "лишиться употребления глаз".
Бабочки кончились, пошли в ход птицы. На работе, в зимнем саду, разговариваю по мобильному. Никого, кроме меня, кактусов и фикусов. Смотрю - синица. Летает. Не то чтобы мечется, кстати, просто летает. Говорят, примета - плохая. Но я тут недавно смотрела фильм "Небесный суд" производства 2012 года - о жизни после жизни и о том, как тамошние бюрократы разрешают иногда и м подать знак н а м. "Послать птичку" называется. Синица - птица славная, я ей обрадовалась.
День рождения Дмитрия Горчева. Помнится, в передаче "Школа злословия", она тогда уже стала медово добрая, с кофейными ложечками дегтя, на вопрос одной из ведущих, как он относится к сочинению стихов, Горчев быстро ответил "Осуждаю". Бывали там забавные моменты, бывали. Вот хоть бы слова Наймана, обращенные к Дуне Смирновой: "да-да, понимаю, вы сидели в засаде, голубые глаза, всё понимаю..." кто помнит бородатый анекдот про майора Пронина, конечно.
Один литератор обманул одну даму-литературоведа, которая в язвительной статье как-то написала, что, мол, главное для него, чтобы нашлись девы, которые придут на могилу «кудри наклонять и плакать», и уж найдутся… И дев обманул тоже – прах развеян, наклонять и плакать негде.
«Шальмугровое яблоко». Да читал ли кто-нибудь? Да слыхал ли хотя бы? Я даже не знала тогда, то есть не запомнила, что это Лев Успенский. Когда лет одиннадцати-двенадцати мои загребущие руки - в этом возрасте ребенок начинает читать, как трактор, всё, на что натыкается - выволокли книжку из шкафа. Открыла и уже вечер не закрывала, вспотев от предчувствия чего-то невероятного... Еще бы, параллельная реальность, метемпсихоз, и т.д. (папа, спасибо, что ты любил фантастику и набил ею этот шкаф!). Несколько десятков лет словосочетание просто лежало на дне моей памяти, и вчера – почему-то, на ровном месте, без всякого повода, всплыло, вызвав тихую, но сильную радость. К чему вдруг? Почему именно сейчас? Почему моя приятельница, первая же, с кем поделилась, сказала, что два дня назад тщетно пыталась вспомнить название этой книги, плода то есть, давшего ей название, которую прочла в том же возрасте, что я, и с такими же чувствами.
Ей-богу, чувствую себя просто как герой этого самого «Шальмугрового яблока» - опустил осенью 45 года на футбольном матче руку в карман плаща, нащупал там неизвестный, с терпким запахом плод и жесткий листок бумаги с надписью «это – первое, в день третьего ты придешь ко мне Золотоликая» - и… началось.
Выставка. Два портрета одного и того же, недавно умершего человека. Многим дорогого. Выходит покурить женщина, тут же, в галерее работающая, едва накинув пальто. Когда-то красивая, наверно, да собственно красивая и сейчас. Не знакомы, но разговорились. Да, хорошая выставка, киваем друг другу. Молодец художник, так схватывает выражение лица, ну и вообще у меня муж художник, говорит, я понимаю, что это прекрасная живопись. Напрягаюсь немного – я бы и так поверила, и без мужа-художника, и вообще он тут нужен для другого, конечно. Но только вот покойного N мне портреты не понравились, решительно стряхивает пепел художникова жена. А мне говорю, наоборот, вот очень понравились. Холодно пожимает плечами. Вы его знали? – спрашиваю, уже не сомневаясь в ответе. Мы – с нажимом, с напором, даже со скрытым возмущением – были с ним близкие приятели, с очень давних пор. И потом – почему написано Александр N.? Он же всегда был Шура!
А вдруг для художника, как и для многих других – не Шура? Что ж, значит, художник его и написать хорошо не мог, если он ему был не Шура?
Ну и можно уходить, всё. Крик, даже вопль –«я тоже причастна!» - прозвучал.
Вступили в тот возраст, когда уже нельзя судить о том, важное событие произошло или нет, по тому, запомнилось оно или нет. Увы, я начинаю сомневаться в правоте сказавшего: «Ни один старец не забудет, где он спрятал сокровище». А это казалось мне бесспорным, этой цитатой я не однажды кидалась в более старших людей, а они – только молча смущенно усмехались.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer1/Kapustina1.php
