Венский вальс (Сценарий)0

Oт автора

Сначала была повесть. Написанная в 2014-м, она вызвала интерес, возникла идея ее экранизации. Взяться за это был готов известный белорусский режиссер Юрий Хащеватский. Но он задал мне вопрос: «А деньги откуда возьмем?» К сожалению, специфика темы и резкое изменение политической ситуации сделали свое дело – желающих вложить средства в съемку фильма не нашлось. Тем не менее, я создал на основе повести литературный сценарий – специально для Портала. Строго говоря, он отличается от общепринятого стандарта, который включает лишь указание места и времени действия, представление героев, их поступки и диалоги. Я счел возможным сохранить и ряд авторских ремарок и размышлений, поскольку текст предназначен для чтения.

 

* * *

Тель-Авив. Аэропорт Бен-Гурион живет в привычном ритме перевалочного пункта, в каком живут все вокзалы мира. Встречи и прощания, волнения и хлопоты, гамма всех чувств и переживаний.

Загорелый, подтянутый мужчина в легкой одежде, с рюкзаком на плече, одним из первых проходит регистрацию и садится в накопителе поближе к выходу. Рядом с ним устраивается пожилая пара. Муж опускает на пол небольшой чемодан и увесистую сумку и кивает на рюкзак соседа:

– Турист?

– И да, и нет.

– То есть как это?

– Туризм – моя профессия. А приезжал я сюда по делу.

– А мы к родственникам. Две недели – как один день, и уже надо домой. Вы в Амстердам?

– Я еще дальше. 20 часов лёту.

– Понимаю, Америка.

Помещение почти заполнилось. Напротив мужчины сидит симпатичная девушка и улыбается ему. «20 часов, – мысленно повторяет он, – как бы долго они ни тянулись, меня встретит Изабель!» Он смотрит на девушку, ее лицо, словно тающее в тумане, меняет свои очертания и превращается совсем в другое – такое дорогое и родное. «Если бы ты знала, как я соскучился по тебе, как мне...»

В этот момент раздается спокойный, но требовательный голос:

– Вас зовут Антон Шевель?

Видение обрывается, он возвращается в реальность и поднимает голову. Перед ним стоят двое парней в униформе.

– Да, я Антон Шевель.

– Пройдемте, пожалуйста, с нами.

– Но у меня рейс, сейчас мой самолет вылетает! Кто вы такие? Что случилось?

– Не волнуйтесь. Повторная выборочная проверка.

Несколько коридоров и поворотов в стороне от основного зала, и они входят в комнату, насыщенную оргтехникой. Человек в гражданском, сидящий за столом, отрывается от компьютера, и Антон тут же громко заявляет:

– Я американец, жду вылета. Я прошел все проверки. Почему меня сюда привели?

Хозяин кабинета внимательно всматривается в доставленного пассажира:

– Не беспокойтесь, всё будет окей. Поставьте, пожалуйста, ваш рюкзак там, возле стенки.

И, когда Антон послушно выполняет его просьбу и выпрямляется, он сухим голосом четко произносит:

– Вы арестованы по подозрению в убийстве гражданина Израиля.

    

* * *

За Антоном захлопнулась дверь камеры. Он с любопытством осмотрелся. На каменном возвышении – дермантиновый матрац, довольно мягкий, застеленный чистым бельем. Столик и стул. В углу – телевизор. Отдельно – туалет и душ. Позавидовать можно! Если бы он не был в растрепанных чувствах… Сел за стол, пальцем нарисовал на его поверхности большой вопросительный знак. Гвоздем сидела в голове мысль: что они знают? Взяли наугад, на арапа? А если что-то знают, то чем это ему грозит? Формально он ни в чём не замешан. Хорошо, что Изабель далеко, до нее не дотянутся. Надо всё отрицать, отрицать, отрицать.

Может, позвонить ей? Да, а то как же, прямо сейчас: мобильник-то в рюкзаке, а рюкзак забрали. На проверку. Обещали вернуть. Обещанного три года ждут. А если действительно получится три года? Или десять?

Встал, походил. Включил телевизор, покрутил каналы. Выключил.

Принесли еду. Он думал – будет баланда, а тут такой ресторанный набор... Гостей можно принимать. Но есть почему-то не хотелось. Посмотрел на часы – спать завалиться, что ли? Лег на кровать и повернулся лицом к стене.

 

 * * *

Его привели в кабинет с непонятной табличкой на двери. Навстречу поднялся следователь, отпустил конвойного и задал первый вопрос:

– Вы не возражаете, если мы будем вести разговор не на английском, а на русском?

– Нет, конечно.

– Отлично. Насколько я понимаю, этот язык – родной для нас обоих. Четыре дня мы вас не трогали, вы заполнили все бумаги, представили о себе необходимую информацию. Мы кое-что проверили Теперь настало время настоящей работы. Вы находитесь в тюрьме предварительного заключения Абу-Кабир. Задержаны как подозреваемый в причастности к убийству. Я буду вести ваше дело. Меня зовут Анатолий Рувимский. Советую быть правдивым и отвечать на вопросы искренне, что может облегчить ваше положение. Если вы готовы сделать чистосердечное признание, это будет просто замечательно.

Служитель закона был слегка полноватым, слегка лысоватым, среднего роста, на вид лет сорока. Темная рубашка с короткими рукавами, загорелые руки. Но самое удивительное – доброжелательный взгляд. Антон ожидал встретить жесткое отношение, как в аэропорту, и собирался отвечать тем же. Теперь, однако, приходилось принимать правила игры и проявлять максимальную вежливость:

– Если бы я знал, в чём мне признаваться, я бы обязательно пошел вам навстречу. А так – извините. Тут какое-то недоразумение. Я не делал ничего предосудительного. Спокойно отдыхал – и вдруг меня перед самым вылетом домой хватают, надевают наручники и, говоря по-русски, шьют дело.

– Неплохо для начала, – улыбнулся следователь. – Садитесь. Уточняю: вы имеете право пригласить адвоката, а также обратиться в американское консульство. За адвоката придется платить. Нанять его можно в любое время.

– Хорошо, я подумаю.

– Теперь по сути. Вы считаете свое поведение в Эйлате безупречным. Я бы тоже так думал на вашем месте. Если бы не был связан с криминалистикой. Гостиница, в которой вы жили в Эйлате, пользуется популярностью. Кроме местных – евреев и арабов, там бывают гости из России и Америки. Мне не надо вам объяснять, почему для нас вопрос номер один – безопасность. «Голиаф» – современный отель, и его владельцы установили внутри и снаружи камеры слежения. Надо сказать, это новшество есть пока далеко не всюду.

Рувимский приоткрыл дверцу шкафчика возле своего стола, нажал какую-то кнопку и продолжил:

– Уже после того, как ваша знакомая из Перу улетела домой, полицейские решили посмотреть записи на камере. И увидели, как вечером вы крадучись пробираетесь к ее номеру, и она впускает вас. А под утро вы таким же образом возвращаетесь к себе. Опросили работников столовой, показали им снимки – они вспомнили: была такая яркая женщина, за одним столиком с ней – тот самый мужчнна. Кто-то еще видел вас вместе на пляже. В тот же день к вашей подруге открыто приходит господин Шульзингер. Через некоторое время его без сознания увозит скорая. Он умирает, по оценкам врачей, от остановки дыхания. Этого уже было достаточно для вашего задержания. А сейчас среди ваших вещей мы находим два тюбика зубной пасты. Почему два? Проверяем и обнаруживаем в одном из них некую мазь. А в вашей аптечке – якобы глазные капли с точно таким же, как и мазь, эффектом – возбуждающим действием на сердце. Вы не видите между названными мной событиями никакой связи?

– Никакой, – покачал Антон головой с самым невинным выражением лица. – У меня бывает низкий пульс, и я иногда принимаю эти капли.

– А мазью мажетесь? Там одной щепотки хватит, чтобы сердце выскочило из груди.

– Первый раз такое слышу.

– Хорошо, тогда я продолжу. Вы указали туристскую фирму, в которой работаете в Сан-Франциско, и мы позвонили туда. Ваш шеф сообщил, что в последнее время вы часто отпрашиваетесь и куда-то уезжаете. Например, сейчас должны были быть в Германии, а оказались в Израиле. А узнав про ваш арест, заявил – есть подозрение, что вы связаны с мафиозной группировкой в Европе и причастны к нескольким убийствам, например, в Вене. Хотя эта версия и не доказана. А закончил он разговор весьма своеобразно: передайте ему, что он уволен.

– Ничего себе! Значит, я, ко всему, еще и безработный. Что-то голова закружилась, – Антон наклонился вперед и закрыл глаза.

– Глотните воды, – предложил следователь, подавая стакан.

Антон поднял голову, отпил немного и неуверенно проговорил:

– Господин следователь, вы поставили передо мной слишком много проблем одновременно. Возможно, между ними и на самом деле есть связь, но я должен это осмыслить. Дайте мне время, чтобы подумать. До завтрашнего дня.

– Согласен.

 

 * * *

Тот же кабинет на следующий день. Арестованного только что ввели. Следователь радушно приветствует его:

– Рад видеть вас. Как вам спалось эту ночь?

– Если честно, то неважно.

– Вы подумали?

– Да.

– И что же?

 – Господин следователь, я признаю, что в ваших утверждениях есть логика. И в качестве подтверждения хочу поделиться с вами правдивой историей об одном моем хорошем знакомом. Его зовут… допустим, его зовут Антон. Обещаю – история будет интересной и поучительной, с продолжением, не хуже тех, что в «Тысяча и одной ночи». Вы будете первым слушателем и, надеюсь, оцените ее по достоинству.

Рувимский усмехнулся:

– В любом рассказе есть доля авторского вымысла. Какой она будет у вас? 30 процентов? Половина?

– Я не отступлю от того, что сказал – в ней не будет ни капли неправды.

– Ну что ж, попробуем. Но учтите – если я посчитаю ее не заслуживающей внимания, то прерву вас немедленно и насовсем.

– Думаю, этого не произойдет, потому что, как обычно, самое интересное ждет вас в конце.

– Только попрошу без воды. Мой день расписан, я работаю не только с вами. А теперь не будем терять времени. Начнем?

– Хорошо. Жил-был мальчик, по имени Антон. В счастливой советской стране. В обычном белорусском селе. Отец – председатель колхоза, мать – учительница. Кончил школу. Поступил на химфак Белгосуниверситета. Итак, Минск, осень 1980 года, университетское общежитие...

 

 * * *

Комната, в которой живут студенты последнего курса. Один читает, лежа на кровати, двое за столом, заваленным книгами и конспектами. Легкий стук в дверь, она приоткрывается, заглядывает девичья голова:

– Антон, тебя к телефону!

Антон, не отрываясь от конспекта:

– Голос мужской или женский?

– Женский.

– Скажи, что меня нет.

Через полминуты дверь приоткрывается снова:

– Это мама твоя.

Антон выходит в коридор, берет трубку. Слушает. Лицо его бледнеет, он выдыхает только одно слово: «Еду».

 

 * * *

Колхозный клуб. В большом зрительном зале ряды стульев отодвинуты к стенам. Свет приглушен. Посредине, на деревянном помосте, стоит гроб. Венки, цветы, ленты. Вся в черном, сидит женщина с заплаканными глазами, с осунувшимся от горя лицом. Из магнитофона негромко звучит траурная музыка. Антон застыл у изголовья. Этот строгий черный костюм отец надевал только на совещания... Он уже никогда больше не попросит его: «Тоша, помоги!» – и никогда больше не будет захватывающего счастья совместной работы с папой... Сквозь слезы смотрит Антон и не может оторвать взгляда от виска отца, где, почти не заметные под гримом, проглядывают две небольших дырочки. Пулевые отверстия.

Сельское кладбище. Свежий могильный холмик, на нем красная пирамидка с табличкой: «Станислав Иванович Шевель. 1934 – 1980». Наспех сколоченная деревянная скамеечка – для вдовы. Антон перед ней, на коленях, держит в своих руках руки матери.

Подходят две женщины. Пожилая крестится. Вынимает из сумки и укладывает возле холмика вышитый белорусский ручник. Та, что помоложе ставит на него тарелку, рюмку, наливает в нее из початой бутылки водку и кладет рядом кусок хлеба. Пожилая обращается к вдове:

– Такое горе, такое горе! Мы же за ним жили, как за каменной стеной. Чего же теперь будет? Другого такого не найдешь.

– Да, Мария, другого такого не найдешь, – эхом отзывается вдова.

– Он же кажного понимал, и мы его понимали. Никогда никому ничего плохого не сделал. А придумчивый какой был... Чего же это сейчас будет?...

Вдова поднимается:

– Пойдемте, женщины, там уже наверно, народ собирается.

В зале по всей длине, в четыре ряда, поставлены столы. Все места заняты. Накрыто щедро – бутылки водки и самая разнообразная снедь. Люди выпивают и закусывают. Антон с матерью сидят перед сценой. Тут же грузный мужчина, в очках и при галстуке, продолжает начатую ранее речь:

– Одним словом, хороший был мужик. Руководитель умелый и в контакте с нами всегда работал. Несчастный случай на охоте вырвал его из наших рядов. Знаю, что вы о нём жалеете. Но мы вам поможем. Райком уже подобрал кандидатуру для замены.

Сидящий рядом товарищ, тоже при галстуке, услужливо наполняет партийному оратору стакан. Тот поднимает его:

– А Станиславу Ивановичу пусть земля будет пухом! – и опрокидывает в себя горючую жидкость.

В дальнем углу зала среди мужчин идет свой разговор.

– Шальная пуля, шальная пуля... откуда она взялася? Охотники по лесу зайцев искали, а Стась вообще в поле стоял, с трактористами разговаривал.

– Это ж как долго надо из-за дерева метиться, чтоб стоячему в поле человеку в голову попасть!

– Зайцы, известное дело, по земле бегают. Их понизу стреляют, а не в воздух палят.

– Да ему давно угрожали... Он и райком достал, всё по-своему норовил делать.

– Если б только норовил, а то ж делал. Помнишь, из Гибулич, никого не спросясь, целая делегация приходила, чтобы он ихний колхоз к нашему присоединил? Так за одно это ихний председатель...

– Мужики, кончайте! Время вышло.

Возле них уже стояли две женщины в фартуках. Человек двадцать поднялись и пошли к выходу. Женщины споро убрали грязную посуду, поставили чистую и пригласили на поминки очередную группу сельчан, ждавших своей очереди на улице.

 Поздний вечер. Комната в доме Шевелей. Полумрак. На комоде увеличенное фото Станислава Ивановича. Горит поминальная свеча. Рядом – любительская фотография: молодые отец и мать с пятилетним Тошкой. Все счастливы и улыбаются.

Мать и сын сидят напротив комода, на диване.

– Мама, иди отдыхать. Ты так измучилась за эти два дня.

– Я должна тебе кое-что сказать.

– Иди ложись, тебе надо выспаться. Мы уже обо всём переговорили.

– Я обязана тебе это сказать. Антон, мальчик мой... твой отец был евреем.

Сын непонимающе смотрит на нее:

– В каком смысле?

– В прямом. В самом прямом.

После секундного замешательства Антон успокаивающим голосом произносит:

– Это люди такое болтают, что ли? Не обращай внимания, мало кому что в голову взбредет. Это они со зла. Папа же блондин вылитый, на него только взглянуть – и ясно: деревенский он.

– Деревенский, – кивает мама.

– У него же акцент белорусский. Как у всех тут, в селе.

– Акцент, – кивает мама.

– Бабушка с дедушкой коренные белорусы.

– Бабушка с дедушкой, – кивает мама.

Она слегка отворачивается, теперь она смотрит мимо сына, куда-то в лишь ей одной видимое пространство.

– Понимаешь, сынок... Была война... и немцы… и гетто… твоему отцу исполнилось девять… белобрысый мальчишка совсем не похожий на еврея… в феврале 43-го их гнали через лес на станцию… двое из колонны слева от них бросились в сторону… конвойные за ними… и мать толкнула сына вправо в лес беги… он убежал… потом хутор старики он стал станиславом шевелем… белорусом...

Мертвая тишина повисла в комнате. Только откуда-то из ее глубин выплыл размеренный стук ходиков: тик-так, тик-так.

– ... никто не вернулся мать отец братья сестры… никто… он помнил… твой отец всё помнил… собрал документы… просил перед смертью передать тебе… синяя папка… вот она... синяя как небо…

Антон сидит, потрясенный и растерянный. Мать уже снова смотрит на сына, в ее глазах самая страшная боль на свете, боль невыносимого отчаяния.

– А ты… – тихо произносит Антон и замолкает, не закончив фразу.

– Да, сынок, я знала… – мама отвечает на вопрос, который не прозвучал. – Никто не знал, а я знала. Он сказал мне за месяц до свадьбы… решай, сказал он… ну как я могла уйти от него… от него!.. не спасла… ушел сам…

Синяя папка, как небо. Вздрагивает и пляшет огонь поминальной свечи.

 

 * * *

В кабинете – молчание. Молчит рассказчик-арестант, молчит слушатель-следователь.

– А дальше? – спрашивает он.

– А дальше? То, что Антон узнал в день похорон о своем происхождении, ошеломило его. Раньше он был беззаботным малым, жизнь казалась простой и ясной. Всё изменилось сразу и бесповоротно. Солнце светило по-прежнему, но для него мир стал другим. Как вести себя? Объяснить, что он не тот, за кого его принимают? Это станет для всех открытием с совершенно непредсказуемымми последствиями. Или, наоборот, с предсказуемыми. А уже была Катя, и Антон не представлял себя без нее. Он не мог раскрыть ей правду. Он струсил. Понимал, что это – предательство по отношению и к отцу, и к матери. И все-таки струсил. Пусть всё остается как было, решил он.

Мать не смогла пережить смерть отца, она ушла через два месяца. Знала, что его убили те, кому он мешал. Она, городская девчонка, поехала за ним в деревню вопреки своим родителям, и те не простили ей ее выбора. Так что не было у Антона бабушки и дедушки. Ни с одной стороны.

А потом – будни. Кончил университет, женился на Кате. Вдруг, как снег на голову: вызвали в военкомат, дали погоны лейтенанта и отправили в особую химическую часть. Полчаса езды от Минска, лес, три корпуса, колючая проволока, охрана. По сути – большая лаборатория. Получали часть химикатов из ГДР и синтезировали препарат, который назывался ССД – стимулятор сердечной деятельности.

Жили с Катей в съемной квартирке на окраине Минска, в доме вечный ералаш, но Антон привык. Пару раз ездил на стажировку в ГДР, подучил немецкий. Всё было хорошо, пока не прислали нового командира – полковника Можейко. Зверь зверем. Особенно вязался к Антону – тот как человек гражданский и самостоятельно мыслящий вызывал у полковника ненависть. Но кончилась служба неожиданно – распался Союз, лабораторию расформировали. В корпусах царила неразбериха, и под шумок кое-кто обзавелся образцами выпускаемой продукции. Антон тоже решил не отставать и прихватил оба вида ССД – для внутреннего употребления и для наружного. Перед тем, как разбежаться, офицеры собрались на прощальную вечеринку...

 

 * * *

В ленинской комнате воинской части подшивки «Правды» и других газет свалены в угол. Вечеринка в разгаре. Антон выходит на улицу подышать. К нему присоединяется офицер, тоже из университетских, и, оглядываясь по сторонам, негромко говорит:

– Знаешь, над чем мы с тобой химичили?

– Ты что-то раскопал?

– Я случайно нашел вкладыш к ССД, который нам никогда не показывали. Посмотри.

И протягивает бумажку с мелким убористым текстом. Антон пробегает ее глазами:

– Ну и что? Обыкновенная сопроводиловка.

– А это? – офицер ткнул пальцем в самый низ листка.

Антон прочел еще раз, но опять не нашел ничего интересного:

– Стандартное предупреждение о побочных явлениях.

– Если бы! Вдумайся: «Повышенная доза препарата резко усиливает ритм сердечной деятельности и способна в течение часа привести к летальному исходу». Это ведь инструкция – как быстро и незаметно отправить человека на тот свет! Недаром на вкладыше стоит гриф: «Совершенно секретно».

До Антона вдруг дошло: а ведь его товарищ прав. От осознания, чем он занимался несколько лет, его даже прошиб пот. Весь вечер он находился под впечатлением от услышанного.

Пустые бутылки одна за другой исчезали под столом, народ разогрелся, разговорился. Стояли парами, кучками, громко обсуждали все на свете – и в первую очередь, конечно, распад Союза. Уже изрядно поддавший, полковник Можейко подошел к Антону и сообщил:

– Будь на то моя воля, я бы тебя сейчас с удовольствием расстрелял.

Антон сделал радостное лицо и ответил:

– Я бы вас – тоже.

Сказал – и увидел, как в глазах полковника нарастает страсть – вот-вот выхватит Макарова, который у него наверняка с собой… Он напружинился, готовый к отпору. Но его командир сделал глубокий выдох, резко повернулся и ушел. На том и расстались.

Вернувшись домой, Антон в тот же вечер достал реквизированные в лаборатории «лекарства» и задумался – уничтожать их или нет. Сами собой всплыли слова, которые не раз повторял отец: «В хорошем хозяйстве всё пригодится». И он переместил в вымытый зубной тюбик мазь, а жидкий стимулятор перелил в бутылочку из-под глазных капель. С тех пор они неразлучны в его походной аптечке.

 

 * * *

Кабинет следователя.

Рувимский:

– В документах вы указали, что не женаты. Куда девалась Катя? У вас были дети?

– Нет. Не получилось. А Катя... знаете, как у молодых бывает – первая любовь, яркая, затмевающая всё на свете. Но время идет, меняется не только мир вокруг нас, меняется и что-то внутри нас. Мы сами не заметили, как костер потерял силу, стал сникать. Но не было и мысли о расставании. К тому же, время тяжелое, начало 90-х. Извините, я увлекся и стал говорить от первого лица. Но я ведь рассказываю про Антона.

Рувимский усмехнулся:

– Конечно, конечно.

– Однажды Антон узнал, что имеет право уехать в Германию. И решил сделать жене сюрприз – втайне от нее оформил документы на выезд в ФРГ. В том, что она обрадуется, не сомневался. Он безработный, на Катину зарплату библиотекарши можно было лишь балансировать на грани существования...

Придя домой из посольства, он торжественно положил на стол пачку бумаг с печатями

– Что это? – спросила Катя.

– Мы едем в Германию!

– Интересно, – сказала она и подошла к столу. Потрогала бумаги. – Ты это серьезно? Насовсем, что ли?

– Да!

Она о чём-то задумалась, потом неуверенно спросила:

– Ты что, еврей?

– Да.

– Странно… Ты никогда не говорил. Впрочем, какая разница... Ну ладно – ты. А зачем ехать мне? Здесь мои родные, друзья. Язык, который я люблю и понимаю. Моя страна.

Антон не ожидал такого ответа и молчал.

– Конечно, с работой просвета не видно. И моя неорганизованность надоела. Езжай. Без меня тебе будет лучше.

От такого удара, самого сильного после гибели отца и признаний матери, Антон долго не мог прийти в себя. За три с половиной десятилетия у него ни разу не промелькнуло и тени сомнения в том, что это его страна и его язык. Да и с какой стати? Но только что мимоходом, парой слов, у него отняли самое естественное – родину и язык. В мгновение ока в глазах любимой женщины он перестал быть своим. Стал отверженным – он, рожденный от русской матери и отца, на 99% белоруса. Его мир, казавшийся незыблемым, дал трещину.

Что он мог сказать Кате? Возразить? Возмутиться? Она рассуждала, как очень многие. Привычный, накатанный способ мышления. А то, что ее слова непроизвольно возвели барьер между ней и ним – кто о таких мелочах задумывается?

В Германию Антон поехал один.

 

 * * *

Он обрадовался конвойному. Три дня его не вызывали, и он начал нервничать. Что случилось? Может, какие-то перемены?

Рувимский выглядел усталым.

– Мы тут давно не встречались. Ну, суббота, понятно, а потом выскочило срочное дело, пришлось помочь кое кому. Одна голова хорошо, а две лучше. Особенно, когда это головы фаршированной рыбы, как подчеркивал мой друг Лёва. Прежде, чем продолжим, хочу заметить: от первой части вашего романа польза есть. Я теперь знаю, что из себя представляет Антон Шевель. Точнее, каким он был лет 10 – 20 назад.

– И какое впечатление?

– Судя по некоторым моментам, неплохой парень. Кстати, мне приходится напрягаться, чтобы обращаться к тебе на «Вы». Но мы ведь не в России, а в Израиле. Переходим на «ты». И не будем терять времени. Насколько я помню, ты остановился на том, что из Беларуси уехал к немцам.

– План у Антона был простой: устраивается на работу и начинает искать подходы к немецким архивам, чтобы узнать судьбу родственников со стороны отца. Увы, куда бы он ни обращался, везде получал отказ: русский эмигрант в данный момент им не был нужен. А пособие в этой стране полагалось отрабатывать. Для начала его отправили мести дорожки парка и убирать мусор.

Однажды он подобрал оставленную кем-то на скамейке русскую газету и наткнулся в ней на объявление: туристская фирма предлагала групповые поездки по Германии и в разные страны Европы. Давние увлечения всколыхнулись в нём. Когда-то его тумбочка была завалена картами городов и путешествий и вырезками из журналов. А если рискнуть и попытаться проникнуть в этот храм? Он начал с библиотеки, чтобы обновить в памяти то, что знал. Через неделю он был во всеоружии.

 

* * *

Антон поднимается на лифте на седьмой этаж, находит дверь с табличкой «Берлинский экспресс», стучит и входит в офис. Не впечатляющая малогабаритная комната, столы, стулья, книжные шкафы и две женщины средних лет. Поздоровавшись и определив на глаз начальницу, он обращается к ней самым доброжелательным тоном, словно делает ей одолжение:

– Я просмотрел объявления нескольких туристских фирм и выбрал именно вашу, она мне больше всех понравилась. Я хотел бы работать у вас гидом.

Женщина вежливо улыбнулась и довольно резким голосом, никак не вязавшимся с улыбкой, заявила:

– К нам каждый день приходит несколько наших эмигрантов с точно таким же предложением. И все говорят, что мы им больше всего понравились.

– Судя по вашему ответу, вы им всем отказали. Значит, место свободно и вы меня берете?

Удивленная такой наглостью, начальница посмотрела на Антона более внимательно. Очевидно, внешний осмотр оказался для него благоприятным.

– Садитесь, – предложила она. – А вы представляете, что такое работа экскурсовода? Уезжать на несколько дней, круглые сутки в заботах, ублажать незнакомых людей, у которых возникают неожиданные просьбы и желания, быть надолго оторванным от семьи. Как на это посмотрит ваша жена?

– У меня нет жены, я одинок, – со смесью сожаления и извинения сообщил Антон.

Эта фраза несомненно взбодрила начальницу – даже больше, чем он ожидал.

– А что вы умеете? – спросила она.

– Всё, – скромно ответил он. – Например, выполнять обязанности гида. Выберите любой маршрут, любую точку на карте – я тут же, не сходя с места, проведу с вами экскурсию.

– Ладно. Вена.

Антон выпрямился на стуле, откашлялся и начал:

– В погожий осенний день 10 сентября 1898 года богато одетая дама прогуливалась по берегу Женевского озера, направляясь к причалу. Внезапно перед ней возник всклокоченный, с горящими глазами молодой человек и резким движением ударил даму в грудь. Женщина упала, но, поднявшись и глядя вслед убегающему, спросила у своей спутницы: «Чего он хотел?» Обе женщины взошли на палубу парохода, и только там даме стало плохо. Она скончалась через несколько минут. Убийцу поймали быстро. Им оказался итальянский анархист Луиджи Луккени. В то утро он решил совершить выдающийся поступок во имя освобождения человечества. Дама на набережной показалась ему подходящим объектом для такого поступка, и он вонзил ей заостренный напильник прямо в сердце, даже не зная, кто она. А была она императрицей Австро-Венгерской империи Елизаветой Баварской, или, как ее звали в народе – Сисси. Вена погрузилась в траур…

– Спасибо, достаточно. Вы угадали – я никого не работу не брала. А вас возьму. Давайте знакомиться – меня зовут Ирина.

– Антон. Шевель.

– Значит, так, Антон. О зарплате договоримся. Богачом не станете, но жить можно. Рабочий день ненормированный. Выходные – как получится. Наш постоянный штат: Галя, вот она, напротив вас, раньше – учитель истории, сейчас классный экскурсовод; Петр Михайлович, пенсионер, отставник, хороший человек... хороший. И я, Ирина, создавшая это турбюро вместе со своим мужем. Теперь уже бывшим мужем. Ничего не поделаешь, такое случается при перемене мест.

– По себе знаю.

– Включаю вас в расписание сразу, без раскачки. Завтра поедете с группой на 3 дня. Внутренний тур, руководитель Галина. Будете у нее учиться. Запоминайте, записывайте, спрашивайте. Через неделю ваш первый самостоятельный выезд – по этому же маршруту. Как вы устроились с жильем?

– Снимаю угол.

– Нормально. Водите машину? Нет? Придется научиться. У нас есть небольшой автобус, фольксваген, для малочисленных обзорных однодневок по Берлину и окрестностям. Разумеется, гид – водитель. Параллельно разработайте, пожалуйста, 6-7 дневный тур Мюнхен-Вена-Зальцбург. На Германию-Австрию у нас есть заявки от русских турагентств из Америки, с которыми мы в контакте. Если вопросов нет – до завтра.

 * * *

Месяц спустя. Объявление в русскоязычной газете: «Хотите прогуляться по улочкам старинных городов? Увидеть средневековые замки? Заглянуть в глубины времен и окунуться в удивительный мир незнакомых обычаев и традиций? Воспользуйтесь услугами турбюро «Берлинский экспресс»! Вас ждет увлекательный, насыщенный и комфортный отдых. Экскурсии проводит дипломированный гид экстра-класса, знаток европейских тайн Антон Шевель».

 * * *

Два месяца спустя. Из окна 7 этажа видно, как внизу паркуется небольшой автобус, из него выходит водитель – Антон и человек двенадцать. Он им что-то объясняет, отвечает на вопрос, все смеются и гуськом отправляются вслед за ним по улице.

 * * *

Четыре месяца спустя. В офисе Ирина поручает Антону очередную группу и неожиданно добавляет с таким видом, будто ее именно в этот момент осенило:

– Поеду-ка я тоже с вами. Я никогда не была в Гейдельберге. Да и тебе будет проще, я всю организацию возьму на себя.

Всё идет, как обычно. Вечером в холле гостиницы они распределяют людей на ночлег. После того, как все путешественники получили по двое ключи от своих комнат, Ирина обратилась к Антону:

– Пойдем.

Они поднялись на второй этаж, миновали короткий коридор, повернули в длинный и остановились в самом его конце.

– Вот твои апартаменты, – показала Ирина, открывая ключом дверь. И уже вслед ему, сделавшему первый шаг внутрь, добавила: – И мои тоже.

Он повернулся с удивленно-вопросительным лицом.

– Мы не можем позволить себе заказывать одиночные номера. Так мы быстро прогорим, – пояснила она.

Как лояльный работник, Антон, конечно же, не мог допустить развала родного предприятия, а потому без дальнейших вопросов проследовал в свою временную обитель. И сразу оценил исключительную скромность и бережливость своей хозяйки, поскольку в этом двухместном номере стояла только одна кровать…

Через пару недель Антон переехал к Ирине.

 * * *

Рувимский:

– В общем-то, предсказуемый ход событий. Это была любовь?

– Это был союз. Давай говорить открытым текстом: Антону всё равно нужна была женщина. И получился далеко не худший вариант. Кроме того, появился еще и шанс заняться главным делом, ради которого он переехал в Германию – поиском сведений о погибших родственниках.

Он уже знал направление. В трехстах с небольшим километрах к западу от Берлина и немножко южнее затерялся небольшой городок Бад-Арользен. Там после войны создали центр – единое хранилище всех архивов и документов, связанных с жертвами нацизма. Взяв выходной посреди недели, Антон ранним утром отправился на поезде до города Кассель, а оттуда автобусом добрался до цели. У входа стояла очередь.

Выяснилось, что для доступа в архив надо представить даты рождения погибших, точные данные об их последнем месте жительства и справку, подтверждающую родство с объектами поиска. Отец, как будто предвидел это, оставив сыну синюю папку с документами. Теперь Антон стал часто проводить свободное время в архиве.

– Дались тебе эти твои родственники, – не выдержала однажды Ирина. – Их давно уже нет. Ты никогда их не знал и не видел. Что изменится, если ты найдешь какие-то сведения?

Она подавала ему в этот момент сочные немецкие сосиски с капустой, которые он обожал. Действительно, а что изменится? Вопрос, который никогда прежде не возникал перед ним. Он ответил не сразу.

– Наверное, внешне всё останется по-прежнему. Беларусь. Россия. Германия. Сосиски на обед. Но если я прикоснусь к тому, как они жили – те, которых я не видел… и как умирали… почувствую, что я плоть от их плоти, и их трагедия – моя трагедия, что-то во мне изменится.

– Красивые слова, не больше. Возьми горчицу – я забыла поставить ее на стол. А на самом деле ни на что это не повлияет.

– Не знаю. Понимаю только одно: если не осознаешь себя как звено в некоей непрерывной цепи, в связи времен, то кто ты? Ведь даже без одного звена цепь рвется. И человек теряется в мире.

Ему всё же удалось напасть на след в архиве. Если б он тогда знал, какая туго сплетенная спираль станет раскручиваться в результате его открытия, что он станет объектом смертельной охоты и … в общем, если бы даже знал – всё равно пошел бы по тому же самому пути.

Их было три родственных семьи до войны в небольшом белорусском городишке. Они не успели ни эвакуироваться, ни убежать – слишком близко от границы. Их отправили – по слухам – в Треблинку. Оттуда не возвращались.

Обычно у разных людей общей национальности одна и та же фамилия часто повторяется, что затрудняет поиск. Антон рассчитывал на то, что у родителей его отца она была как раз редкая – Париж. Две другие – более распространенные – Бреннер и Палкес.

Он погрузился в нелегкую, утомительную работу. Словно белый похоронный саван с черными вкраплениями букв, лежал перед ним бесконечный список. Антон никогда не чувствовал себя евреем, да и не был им. Мать – из русской семьи, а отец… Что в отце осталось от довоенного детства? И, несмотря на это, щелкнула у сына какая-то тайная внутренняя пружинка, и на глубоко упрятанном дне его памяти высветился древний генетический код. Он внезапно подумал, что мог быть тоже в этом списке. Нет, конечно, он не мог бы, но его отец находился всего в одном шаге от него. И, если бы не метнулся тогда в сторону, не было бы Антона сегодня на свете.

Он нашел то, что искал. Бреннеров оказалось великое множество, Палкесов – свыше десятка, Париж – один. Кто они и откуда, не имело никакого значения. Напротив каждой фамилии значилось: «умер от болезни», «умер от сердечного приступа». Предусмотрительные немцы не писали «уничтожен».

Казалось, он был готов к такому ответу, но возвращался в Берлин полностью опустошенным. То, что держало его на поверхности несколько последних лет, в одночасье рухнуло. Ни одного близкого человека. Он один в этом мире. Как жить?

 

* * *

Рувимский:

– Какое же это одиночество? Дом, интересная работа, под боком жена, пусть не официальная, но твоя женщина.

– Да, Ирина видела состояние Антона и пыталась как-то помочь ему – уют, вкусная еда. Но я думаю, она это делала больше для себя, чем для него. Чтобы удержать его.

– Ну а тебе-то что нужно было? То есть, прошу прощения – ему?

– Всё и сложно, и просто. Разве не случается так: внешне живешь вдвоем, а внутренне – в полусумраке одиночества? Ослепленный любовью мужчина может не заметить множество недостатков в объекте своего обожания. Однако, если он равнодушен, то остро чувствует, где и когда женщина фальшивит. Ирина в своих заботах бывала порой назойлива и всячески стремилась показать свою преданность и любовь. Ее трудно осуждать, но... насильно мил не будешь.

К тому же Антон постоянно вспоминал те лагерные записи, которые перечеркнули его поиск: «болен», «умер». И однажды его ошеломила неожиданная мысль: а вдруг немцы ошиблись? Он знал из рассказов: во время войны жена получала на мужа похоронку, а тот после Победы возвращался домой! Вдруг кто-нибудь из родственников Антона вырвался и дожил до освобождения?

Он снова отправился в Бад Арользен. Там хранились также архивы перемещенных лиц – тех, кто в 1945-м попал к союзникам – угнанные ранее на работы в Германию, освобожденные из мест массового уничтожения. Цифры поразили: восемь с лишним миллионов человек! Американцы и англичане поместили их в 2500 временных лагерей. Оглушенный таким количеством, Антон решил отказаться от поисков – неизвестно, сколько времени они могли занять, а успех представлялся маловероятным. Но сумел переубедить самого себя. К концу третьего месяца, когда он увидел все три родных фамилии в одном списке, ему показалось, что это галлюцинация. Американские документы сообщали, что в ноябре 1946 года лагерь Адмонт в Австрии, среди прочих, покинули лица еврейского происхождения из СССР: Бреннер – переехал в Вену, Париж и Палкес – в США, в Сан-Франциско.

Для него эта запись прозвучала как шок – и надежда. Конечно, за полвека после войны люди могли заболеть, умереть, но всё равно есть продолжение, есть родня. И теперь самое главное – найти их. Америка далеко, Вена – рядом. И он успел уже там побывать с туристами.

Он начал с венской адресной книги Lehmann. Бреннеров оказалась масса. Не один день он потратил в звонках из Берлина и за компьютером, чтобы сузить поиск, пока не довел его до четырех человек. И, наконец, остался один из них, вроде бы подходящий по всем параметрам.

 * * *

Антон прикатил в Вену утром, взял напрокат автомобиль и… И, не доезжая два квартала до цели своего визита, остановил машину, выключил двигатель и задумался. Цель называлась отель «Ласточка». А поразмыслить, оказывается, было над чем. Видно, раньше эйфория удачи затуманила его разум и лишила способности рассуждать здраво и трезво. А тут сразу вопросы пошли косяком.

Как это могло случиться, что в живых остались лишь мужчины, причем по одному из каждой семьи? В немецких документах они – погибшие. Случайная ошибка в записи? Но три – многовато для случайности. И потом – они отказались возвращаться в Советский Союз и стали перемещенными лицами. Но ведь по крайней мере один из них, Париж, наверняка надеялся, что его мальчик выжил. Бросить сына? К тому же, ни о каких родственниках в Америке, к которым они якобы уехали, Антон никогда не слыхал.

Вместо радостного ожидания встречи в нём поселились неуверенность и тревога. Он отправился в торговый центр неподалеку, купил парик и очки и снова подъехал к «Ласточке». Изменив свою внешность, бодрым шагом, слегка развязно, как это делают американцы в фильмах, вошел в холл. Первое впечатление – гостиница среднего уровня. Пара человек на диване листают свежие газеты. На столике – компьютер, которым можно пользоваться за плату. Дежурная за стойкой обратилась к вошедшему по-немецки. Антон сделал вид, что не понимает, и сообщил по-английски:

– Я в Вене проездом, собираюсь приехать сюда на отдых с семьей. Знакомлюсь с подходящими отелями. Хотел бы получить информацию о «Ласточке».

– Пожалуйста, – ответила дежурная по-английски и подала ему рекламный буклет.

Довольно быстро он нашел там то, что хотел – приветствие, подписанное владельцем.

– О! – воскликнул он. – Ваш хозяин – Бреннер? Нет ли у него родственников в штате Юта? В Америке? Я там живу в городе Эммервиль, и мой сосед через два дома тоже был Бреннер.

– Я не уверена, думаю, это случайное совпадение фамилий.

– Жаль. Хороший был человек, умер в прошлом году. Если у вас остановлюсь, обязательно уточню.

Дежурная улыбнулась:

– Можете обождать, хозяин приедет к четырем.

– К сожалению, некогда. Спасибо за информацию.

Выйдя на улицу, Антон обратил внимание на деревянный щит с обещанием прекрасного и недорогого проживания в «Ласточке». Прислонившись к нему спиной, он достал фотоаппарат, чтобы снять панораму улицы. Выбирая точку съемки, он пятился до тех пор, пока, как бы случайно, не повернул щит боком к тротуару. После чего сел в машину, отъехал в конец квартала, откуда хорошо были видны вход в отель и паркинг, снял очки и парик и стал ждать. Ближе к четырем часам черная БМВ зарулила на стоянку. Вышедший из нее пожилой, но еще крепкий мужчина сразу направился к щиту и тщательно установил его на прежнее место.

Так Антон впервые увидел Бреннера. В папке, оставленной ему отцом, хранилось несколько любительских фотографий. А к ним приложена записка, что раздобыл он их у белорусских друзей, с которыми когда-то работали вместе дед Антона Париж и его двоюродные братья. Снимки были не совсем четкими, но сравнение не вызывало никаких сомнений: мужчина, отмеченный на одном из них, как Бреннер, абсолютно не походил на хозяина «Ласточки».

Итак, поиски привели Антона в тупик. У него была информация, что в свое время этот отель действительно перешел в руки человека, пережившего Холокост. Теперь, однако, это знание не сулило ответа ни на один возникший у него вопрос. Мелькнула, правда, мысль: подойти и спросить напрямую. Он даже открыл дверцу машины, но случайный взгляд Бреннера ударил его, словно наотмашь. Чувство опасности сработало инстинктивно – он моментально захлопнул дверцу.

Поразмыслив, Антон пришел к выводу: единственный шанс разобраться в странном стечении обстоятельств ждет его в Америке. Как и возможная встреча с родственниками. Он честно рассказал обо всём Ирине и попрощался с ней. Сказал, что бесконечно благодарен ей. Она не заплакала. Сдержалась. И он, и она знали, что вряд ли судьба снова сведет их вместе.

 * * *

Рувимский:

– Что-то слишком легко у твоего Антона получается: захотел ехать в Америку – красная дорожка к трапу!

– Когда перед тобой жизненно важная цель, поневоле становишься изобретательным. Он представил в посольство бумаги из синей папки, а также переснятую в Бад-Арользене запись о том, что «его родственники» были отправлены в 1946 году в США американскими оккупационными властями. Для посольства этот документ стал главным и наиболее убедительным. Он получил статус беженца и через некоторое время оказался в Сан-Франциско.

– У тебя еще много страниц в твоем устном романе?

– Теперь начнется самое интересное.

 

* * *

В Сан-Франциско Антон обошел много турагентств, искал работу и попутно спрашивал, не знают ли они американцев, переживших Холокост. В ответ пожимали плечами. Правда, в одном бюро неуверенно заметили: вроде, когда-то промелькнуло нечто такое, связанное с агентством «Глобал турс». Антон решил во что бы то ни стало проникнуть туда.

Представившись менеджеру «Глобал турс», милой женщине по имени Эмили, Антон обратил внимание на висевшую на стене фотографию: мама с двумя дочками и сыном.

– Ваши дети? – спросил он.

– Да, сын уже в университете, а девочки – еще школьницы.

– Замечательные ребята! Как я вам завидую!

– У вас нет детей?

Антон развел руками:

– Не сложилось. Постоянно в разъездах. Вы же отлично понимаете, что такое гид. Кстати, я считаю, что вы проходите мимо золотой жилы.

– Что вы имеете в виду?

– У вас есть неплохой европейский опыт, но вы упускаете такие потрясающие страны, как Австрия и Германия. Германия – это средние века, это замки, которые так любят американцы. Австрия – музыкальный центр мира. И там, и там я знаю все ходы и выходы. Учитывая мое свободное владение немецким, я мог бы помочь запустить новые популярные маршруты. И не только возить людей туда, но и принимать группы оттуда.

– То есть, вы хотите поступить к нам на работу?

– Был бы не против.

– Это решает Стив. Он хозяин.

Стиву Антон понравился. Он дал ему месяц на стажировку – освоиться с американским стилем жизни и работы. Завязав как-то разговор с Эмили о Холокосте, Антон услышал: к бизнесу фирмы биографии клиентов не имеют никакого отношения. Хотя отец Стива, вроде бы, во время второй мировой был в немецком лагере. Такой удачи Антон даже не ожидал.

 Он начал исподволь подбираться к Стиву с вопросами о прошлом его отца – где ему довелось быть узником и как спасся. Объяснял, что его родные погибли неизвестно где, и он ищет их возможные следы. Стив отмахивался: дело давнее, отец не любит говорить на эту тему. Всё, что узнал, укладывалось в одно предложение: папаша немолод, он владеет виноградником в Напе – в «Винной стране», в часе езды от Сан-Франциско.

Можно было понять человека, который не желает вспоминать о тяжелом прошлом. Но нужно-то от него всего пару слов. Антон попробовал действовать напрямую. Найти рабочий телефон винодельни труда не составляло. Он звонил в разное время дня, однако ни разу поговорить с хозяином не удалось – то занят, то уехал, то нездоров. Было ясно, что это отговорки. Ладно, решил он, не мытьем, так катаньем доберусь до затворника. Записался в одном из турагентств на экскурсию с посещением в «винной стране» двух хозяйств, одно из которых – нужная ему «Лунная долина».

Смотреть, как рождаются знаменитые калифорнийские вина, было интересно. Улучив момент, Антон обратился к дававшему пояснения местному специалисту:

– Простите, я хотел бы переговорить с владельцем по очень важному вопросу. Как это организовать?

– Уточните, пожалуйста, о чём – хозяин очень занят.

– Мои родители, как и он, были во время войны в лагере. Может, случайно, он что-то знает.

– Хорошо, сейчас попробуем. Идите за мной.

Он проводил гостя в дом, усадил в небольшом помещении за столик и сказал, что доложит о его просьбе. Довольно скоро в комнату вошел пожилой мужчина, извинился – с явно неамериканским произношением – и сказал, что надо обождать еще минут десять. А чтобы гость не скучал, предложил ему продегустировать их фирменное вино. Поставил перед ним бокал, открыл запечатанную бутылку, заполнил бокал до половины и, оставив бутылку, ушел. Антон пригубил – вкус изумительный.

Потягивая потихоньку винцо, он стал листать лежавшие на столике проспекты и альбомы. Красивые картинки, экзотические названия вин, фотографии – всё, что положено в рекламе. В одном месте наткнулся на интервью хозяина «Лунной долины», где он расхваливал свою продукцию. И тут неожиданно для него наступил момент истины. Дело в том, что фамилия Стива, а значит, и его отца, была Пэрайсэр. Он спокойно воспринимал ее на слух, но здесь впервые увидел напечатанной. А ведь известно, что такое английский – пишем одно, читаем другое. И фамилия поразила его: Pariser. То есть образована от Paris, что в переводе на русский просто Париж!

Получается, это второй человек, которого Антон искал. Впрочем, скорее всего, как и тот, первый, венский Бреннер, – чужой, не родственник. Но под фамилией его отца. Почему? Что происходит? Он посмотрел на часы: прошло уже 23 минуты ожидания. Сейчас он его увидит. Он встал – и в ту же минуту дверь открылась и появился тот же пожилой служащий.

– Хозяин очень извиняется, – вежливо, но глядя почему-то в сторону, сообщил он, – у него важная деловая встреча. Он думал, что она вот-вот закончится, но, к сожалению…

Антону ничего не оставалось, как покинуть помещение. Экскурсанты уже садились в автобус. Внезапно его пронзила острая боль в животе. Попросив гида обождать минутку, он забежал за угол здания и, всунув два пальца в рот, добился того, чтобы его вырвало. Кое-как привел себя в порядок и вернулся к автобусу. Всю дорогу его мутило. Ночью рези в животе усилились, подскочила температура. Он уже мысленно прощался с белым светом. Но провалялся три дня и выкарабкался.

Он позвонил шефу сразу по приезде, – мол, заболел. И когда появился на работе, все заметили, какой он бледный. Что произошло? Наверно, неудачно пообедал – заглянул в какой-то китайский ресторан, объяснил Антон. Посыпались советы насчет ресторанов. Из общения со Стивом он понял, что тот ничего не знает о его тайном посещении «Лунной долины». Значит, отец не доверяет ему. То есть фокус с фирменной бутылкой мог кончиться печально для посетителя – чем меньше народа вовлечено в операцию, тем она безопаснее для организатора. Неужели ее затеял человек по фамилии Париж?

Дома, в съемной комнате, лежа на всё еще непривычной американской кровати, Антон проигрывал в уме детали своей неудачной вылазки. Нет, это не было случайным совпадением. Вино, работник с немецким акцентом, отдельная комната… в какой-то момент он почувствовал, что его там рассматривают, но не понял откуда. Наверняка его тайно сфотографировали – и в профиль, и в анфас. На тот случай, если всё же оклемается и не отправится после их угощения к праотцам. Антон ничего не понимал. Кому он не угодил? Никто здесь его не знает. Правда, он многим рассказывал про родных, погибших в немецком концлагере. Да еще интересовался у Стива прошлым его отца. Только интересовался… Напрасно он тогда не решился подойти к Бреннеру в «Ласточку» и в открытую задать ему вопрос. Напрасно...

Между тем, Стив уже вел переговоры и с германскими, и с австрийскими коллегами. Под предлогом того, что для успешной последующей работы надо проверить старые связи, Антон отпросился на несколько дней – слетать в Вену.

 * * *

Стоял теплый осенний день. Как всегда в Вене, народ вокруг вел себя безмятежно и раскованно. Антон, не спеша, в легкой куртке, прогулочным шагом двигался по Кёрнтнерштрассе, от собора Святого Стефана к Опере. В голове у него уже второй час подряд звучали неподражаемые такты штраусовского вальса «Голубой Дунай». Траляля – ляля – пам-пам, траляля – ляля – пам-пам…

И внезапно в него сзади вонзился жесткий взгляд.

Не раз так бывало раньше – он вдруг ощущал, что его рассматривают. И сейчас стало зябко и неуютно, как будто кто-то шарит по голове и плечам. Надо бы оглянуться, да в сплошной массе идущих ничего не разберешь. Антон решил для начала передвинуться на правый край тротуара. Там людской поток не был таким густым.

Пройдя несколько метров, он остановился, но успел только слегка повернуться. Раздался чуть слышный сухой щелчок, и в ту же секунду что-то острое и обжигающее впилось ему в плечо. Он упал.

Несколько прохожих, не понимая, в чём дело, наклонились над ним:

– Вам плохо?

Он поднялся – почти непринужденно, улыбнулся – хорошо, что не видел свою улыбку со стороны – и произнес:

– Нет-нет, спасибо. Всё о`кей. Я просто споткнулся.

Отряхнув джинсы и стараясь держаться предельно прямо, добрался до стоянки такси.

– В аэропорт, – коротко бросил водителю и плюхнулся на заднее сиденье.

Плечо ныло. Но, кажется, обошлось. Как пишут в криминальной хронике – без фатального исхода. А спасла его, по всей видимости, скрытая под рубашкой сумочка для документов. Точнее, не сама сумочка, а металлическая цепочка, за которую он подвесил ее на шее. Она затормозила пулю.

Войдя в зал отправления аэропорта, Антон огляделся. Вроде бы ничего подозрительного. Выждав пару минут, вышел в другую дверь. Снова взял такси.

– Зальцбург. Гони. Чем быстрее, тем лучше. Отель «Бельмондо».

Плечо уже не ныло – оно горело. Глаза застилала мутная пелена. Он старался любой ценой сохранить сознание и не впасть в забытье. Усилием воли вызвал из памяти мелодию: траляля – ляля – пам-пам, траляля – ляля – пам-пам… Дунайские волны… Траляля... пам-пам…

В гостиницу вошел, пошатываясь. Портье, подавая ключ, сжал губы, но ничего не сказал. Очевидно, решил, что гость пьян.

Открыв дверь в номер, Антон первым делом повесил снаружи табличку «Не беспокоить». Потом, скинув с себя всё, в ванной убедился, что предположение о цепочке верно. На ощупь обработал рану из своей походной аптечки, наклеил пластырь, надел пижаму, а поверх рубашку, чтобы кровь не просочилась на простыню. И лишь голова коснулась подушки, забылся в тревожном полусне-полубреду…

Проснулся он от какого-то непонятного назойливого звука. На тумбочке, у изголовья, заливался трелями телефон. Прошло несколько секунд, пока до него дошло, где он и почему. Но ему никто не должен звонить. И, словно, поняв это, аппарат замолчал. Сколько времени прошло? За окном солнце. Всё обрушилось. До Бреннера он так и не дошел. В полицию обращаться нет смысла. Он здесь чужой и сказать ему о покушении нечего. Он может остаться в Вене, самое большее, на день.

Его мысли перебила барабанная дробь. Оригинальный способ стучать в дверь. Наверное, уборщики. Постучат и уйдут. А если откроют сами?

– Кто там? – спросил он как можно более сонным голосом.

– Это портье, сэр. С вами всё в порядке? Вы не выходите уже сутки.

– Всё нормально, не беспокойтесь. Просто хочу отоспаться.

– Вам звонили, сэр. Я дал номер вашей комнаты, но вы не ответили.

– А кто это был? Он представился?

– Ваш друг. Сказал, что позвонит позже.

– Большое спасибо. Я ему сам позвоню.

Шаги удалились.

Да, видно, не удастся отлежаться. Ситуация изменилась. Какой еще друг... Не было их у него. А про то, что он здесь, в Зальцбурге, в гостинице «Бельмондо» – об этом вообще не знает никто. Значит… значит, его вычислили. Но как? А, главное, кто и зачем?

И вдруг его осенило – за ним наверняка следили, убедились, что он не улетел, а, значит, где-то затаился. И тогда они начали обзванивать все гостиницы и спрашивать господина Шевеля. Добрались до Зальцбурга, и – попали в точку. Нежданных визитеров можно ожидать в любую минуту, они ребята шустрые. Надо уходить, и немедленно.

Он попытался встать – плечо ныло, но терпимо. Придется обходиться одной правой рукой. Что дальше? Куда? Как выбраться незаметно? А если…

Антон набрал номер своей бывшей берлинской фирмы:

– Ирина? Здравствуй, Ирина, это я. Еще узнаешь?.. Виноват, конечно, буду звонить… Да, вроде, всё в норме, только есть одна закавыка. Мне сейчас, вот прямо сейчас и позарез, нужна помощь. Так сложилось, потом объясню. У нас, то есть, у вас всегда были группы в Австрии… Ну вот, на это я и надеялся. Я в Зальцбурге.. Что ты говоришь?! Ирина, дорогая, позвони им – пусть свернут, вернутся, пусть заберут меня из гостиницы «Бельмондо». Буду твоим вечным должником… Ладно… Пока! Целую… Запиши адрес…

Он спустился в холл, сдал ключ, выписался. И сел ждать за маленьким столиком. Автобус пришел через 34 минуты. Когда приехали в Вену, уже темнело. Его довезли до аэропорта. На следующий день он был дома, в Сан-Франциско.

 

* * *

Когда в понедельник Антон появился в офисе, шеф был занят, но вскоре освободился и попросил его зайти к нему. Стив сидел за столом в своей неизменной ковбойке и – неожиданно – при галстуке.

– Жду гостей, – отреагировал он на немой вопрос. – Садись. Как Вена?

– В порядке.

– Ну и ладно. Мы раскручиваем Германию. С Берлином уже договорились. Теперь на очереди Мюнхен. Как ты насчет него?

– Лучшего маршрута не придумаешь. Полный набор туристских радостей – богатейшая история, уникальные баварские традиции, выезды в средневековые замки. Осенью – знаменитый пивной фестиваль «Октоберфест» – и еще многое, чего в других местах не встретишь.

– Насколько я понимаю, ты мог бы вести там экскурсии?

– Я занимался этим до приезда в Сан-Франциско.

– Значит, можно обойтись почти без партнеров. Прекрасно. День тебе на подготовку и оформление бумаг. В среду вылетаешь в Мюнхен. Гостиницу и машину тебе закажет Эмили. Готовишь полный комплект – отели, точки питания. транспорт, экскурсии. Если потребуется кооперация, найди фирмы с солидной репутацией. Тебе с немецким будет проще решать все вопросы.

– Каков уровень моих полномочий? Заключать договор?

– Подготовить его. Остальное мы решим по факсу.

 

 * * *

Багажа у него не было, лишь легкий чемоданчик. Окошко пункта проката Europcar, оказалось прямо в здании мюнхенского аэровокзала. Вскоре он стоял на обширной площадке, окруженный со всех сторон разноцветными легковушками. Проверив его документы и свои записи, распорядитель подвел Антона к стоявшему на отшибе автомобилю:

– Вот ваша машина, – и протянул ключи.

Перед ним сверкал в солнечных лучах ослепительно белый «мерседес». Это было неожиданно, приятно и … и чуть слышный колокольчик тревоги подал свой недоуменный сигнал: зачем ему эта красота? Для представительства? Но в большом городе из офиса на десятом этаже не видно, на чём ты приехал, никого это не интересует. Тогда зачем же роскошное авто?

Видя замешательство клиента, который не спешит брать ключи, работник отреагировал по-своему:

– Не нравится? Мы точно выполнили просьбу, поступившую из Сан-Франциско – и марку, и цвет.

– Да нет, что вы – всё отлично. Но мое начальство не учло одной вещи. У меня очень неприятные личные воспоминания, связанные с этой машиной. Восемь лет назад я попал в страшную аварию именно на белом «мерседесе». С тех пор на таких машинах не езжу. Давайте заменим на что-нибудь другое.

– Конечно, конечно, – выбирайте.

Осматривая площадку, Антон заметил у ограды два серых «фольксвагена».

– Я, пожалуй, возьму такую. Она удобна в управлении, что очень важно на незнакомых улицах.

Работы предстояло много. Найти приемлемый по уровню отель, составить пару маршрутов, объехать все экскурсионные объекты, а это больше сотни километров, со всеми договориться. Но в общем, за пять дней всё намеченное было согласовано.

Вечером, уложив свой чемоданчик, Антон сидел в гостиничном номере и смотрел передачу местных новостей. Центральной темой была попытка теракта – кто-то подорвал припаркованную недалеко от гостиницы машину. По счастливой случайности, мужчина, уже севший за руль, вспомнил, что оставил какую-то вещь в номере, и побежал за ней. В это время раздался взрыв. Полиция расследует инцидент. В телерепортаже показали кадры с места события. Отчетливо можно было увидеть искореженный белый мерседес. Антон узнал его. И понял – ему повезло. В очередной раз.

По уговору, закончив дела, он должен был позвонить в сан-францисский офис. Взглянул на часы – семь вечера, в Калифорнии начало дня. Самое удачное время. Стив взял трубку сразу. Антон в двух словах сообщил об итогах своей миссии и завершил отчет кратко:

– Завтра вылетаю.

– Не спеши, – неожиданно отозвался шеф. – Есть свежая идея. Знаешь сам – новое тысячелетие не за горами. Туры на Рождество плюс Новый год в Германии наверняка привлекут многих. Но в этот период самыми загруженными будут как раз Берлин и Мюнхен. А если мы разместим часть туристов во Франкфурте и оттуда спланируем выездные экскурсии?

– Намек понял. Еду во Франкфурт.

– Отлично. Желаю успеха.

 

* * *

Антону еще со времен работы у Ирины нравился этот спокойный, несуетливый город, особенно его старая, историческая часть с ратушей 16 века и домами удивительной архитектуры. И справился он с заданием Стива на удивление быстро. А в голове уже родилась мысль: совсем недалеко отсюда Бад Арользен. Может, он что-нибудь напутал, когда впервые обнаружил в архивах фамилии родных? Не мешает еще раз тщательно всё проверить.

И вот он снова в небольшом уютном городке. Входит в здание по знакомому адресу: Гроссе Аллее, 5-9. Он уже здесь не новичок и легко находит нужные документы. Листки, помеченные с немецкой аккуратностью: Sch – J. То есть – заключенный без прав, еврей. Jude. Стандартные записи: умер от сердечного приступа. Арон Бреннер, 41. Наум Париж, 37. Кива Палкес, 38.

Он смотрел на пожелтевшие листки, и вдруг ему показалось… нет, он явственно услышал, как одно имя заговорило. В его быстрой речи сквозили боль и недоумение, ее напряженный ритм очень напоминал глуховатый голос его отца. И тут же откликнулось другое, за ним – третье. Гул голосов нарастал, в нём отчетливо слышался каждый новый вступающий, и все были неповторимы. Он не понимал языка, а они заполнили собой всё пространство. Это были уже не имена, это были люди – высокие, худые, они покачивались, их похожие на стон голоса сливались в странный хор. Что это было? Песня? Молитва? Жалоба? Обвинение? Это невозможно было слушать. Антон заткнул уши – звук лишь усилился. Казалось, над этим городом, над Германией, над целым миром звучит Хор Мертвых.

Пришлось выйти на свежий воздух. Он медленно возвращался из 1943-го в 1998-й. Постоял, походил. Только потом смог снова зайти в помещение. На сей раз – в отдел перемещенных лиц. Он хорошо помнил, в каком потрясении находился, увидев три родных фамилии среди живых! Это открытие затмило всё остальное. Сейчас он присмотрелся к документам внимательнее. И увидел то, на что не обратил внимание раньше: возраст. У всех троих он был указан один и тот же – 21 год. Деталь, всё отменяющая – они не те, кого он искал.

Случайное совпадение – трое других с теми же фамилиями, но моложе – исключалось. Значит, здесь кроется какая-то тайна. Кто они на самом деле? Почему пошли на такой шаг? Какую опасность он, Антон Шевель, для них представляет, если они – в чём уже нет сомнений – пытались его убить и в Напе, и в Мюнхене и в Вене?

С этой минуты поиск с целью найти родственников, резко менял свое направление. Антон понял, что обязан решить головоломную задачу – выяснить, кто закрутил вокруг него этот венский вальс. Причем – не из простого любопытства. Речь шла о его жизни и смерти.

 * * *

Как всегда, когда Антон завершал очередную порцию своей истории, наступила минутка тишины. Рувимский молча постукивал пальцами по столу. Потом посмотрел прямо в глаза подследственному:

– Меня интересует один, совершенно очевидный вопрос: почему ты ни разу не обратился в полицию? Например, в Вене?

– А что бы мне это дало? Стали бы разбираться, кто я такой и что делаю в их столице. Подозреваю Бреннера? В чём? У меня – никаких доказательств. Бреннер, гражданин Австрии, быстро отмел бы все обвинения. А вот я раскрыл бы свои карты – и тогда мне хана.

– Насколько я понимаю, у тебя были кое-какие соображения о криминальном поведении тройки якобы твоих родственников. И ты хотел найти их и самому разобраться с ними?

– Кроме меня это никто не сделал бы.

– Бред! Есть полиция, суд. Есть законы! Мы цивилизованные люди.

– Мы цивилизованные, пока живы и пока нас вместе с нашей цивилизацией не отправили на тот свет. А законы – чистая условность.

– Неправда. Это очень серьезно. Есть два вида законов – юридические и нравственные, и они тесно переплетаются. Еще со времен римского права.

– Не согласен. Да, есть два вида законов, но только совсем другая пара: внечеловеческие и человеческие. Последние – несовершенные и постоянно меняющие цвет, как хамелеон. В зависимости от ситуации и точки приложения. Потому что юриспруденция и мораль – понятия шаткие. Скажем, приняли закон о воинской повинности, а на его основе – уставы с требованием выполнять приказы командиров. Вот немцы и выполняли приказы.

– Мы говорим о нарушении законов, защищающих основные человеческие ценности. И здесь ключ ко всему – неотвратимость наказания. Преступник должен знать, что он не уйдет от ответа.

– Я тоже так думал раньше, пока до меня не дошло, что все эти красивые слова, придуманные умными людьми, рассчитаны на такое же восприятие мира, как у этих умников. А у подонков, убийц, террористов, смертников голова устроена совершенно иначе. Для них неотвратимо повторение пройденного. Вы читаете им мораль, даете срок, выпускаете – и они сразу же снова берутся за старое.

– Значит, ты полагаешь, что правосудие не эффективно, а эффективен лишь самосуд?

– Зачем же так категорично? Обычно ищут преступника, находят, наказывают. Не всегда по заслугам. Потому что есть адвокаты.

– Почему же ты упрямо стремился разобраться с людьми, о которых почти ничего не знал? Кто тебе дал такое право?

– У меня было предположение, я должен был его проверить. А право... право мне дали они... Хор Мертвых в Бад-Арользене... Здесь уже действовал другой закон, внечеловеческий.

– Что ты имеешь в виду?

– Законы природы, Бога – называй это, как хочешь. Самый главный из них – право на жизнь. Нарушить его, убить невинного человека – величайшее преступление перед Системой. Убийца должен знать: совершив этот акт, он сам объявляет себя вне закона и подписывает себе приговор. А кто приведет его в исполнение, решает судьба, Провидение.

– Слишком прямолинейно. Есть детали, оттенки. Нужно внимательное изучение ситуации, надо определить степень ответственности, меру вины. Наказание должно быть справедливым.

– Вне всякого сомнения. Хочу добавить – и адекватным. Вспомним убийство израильской команды на мюнхенской олимпиаде 1968 года. Где была Фемида, та, которую изображают с завязанными глазами? Они у нее так и остались завязанными. Никто не пошевелился. И тогда Израиль поступил так, как поступил. Это не был самосуд. Это было возмездие. И одновременно – высшая форма справедливости.

– Мюнхен – особый случай, исключение из правил.

– А ты считаешь нормальным, когда пять лет ведут расследование, потом выносят вердикт о виновности, заключают в тюрьму лет на 20-30, и пока тянется суд, а потом срок, убийца сидит в камере со всеми удобствами, с телевизором и кондиционером, получает сбалансированное питание с добавлением витаминов и прекрасный врачебный уход? И это всё за счет тех, кто законопослушен и честно трудится, включая родственников погибших. А теперь представь, что в таком комфорте пребывает палач, жертвы которого мерзли от холода и голода и умирали в газовых камерах. Кто-то считает это справедливым и гуманным. Он ведь заботливый дедушка, каждый день звонит своим внукам по мобильнику... Мне не с кем разговаривать по телефону. Мои родные остались там, в сорок третьем... Туда не дозвонишься...

Только сейчас Рувимский понял, как много довелось пережить этому человеку. Пройти через туман сомнений, через боль одиночества, побывать на краю бездны и принять жесткую жизненную философию. Такую непримиримую позицию надо было выстрадать.

– Я на государственной службе, – сказал он, – и безусловно за то, чтобы всё делалось по закону. Но в твоих рассуждениях есть немало моментов, с которыми трудно не согласиться.

Он понимал, что сегодняшний разговор – переломная точка в непридуманном романе, который пересказывал его главный герой. За ней должны последовать очень значимые события. Но истории, услышанные им от Антона в следующие два дня, казалось, предвещали затишье...

 

 * * *

Антон надеялся, что после напряженного германского расписания, без выходных, отдохнет какое-то время на местных калифорнийских маршрутах. Не тут-то было. Фирма искала пути завоевания рынка, и Стив поручил ему взяться за Южную Америку.

– В Мексику мы ездим как к себе домой, – сказал он, – а другие страны? Найди что-нибудь подходящее и в познавательно-развлекательном и в финансовом отношениях.

Задание увлекло Антона. Вскоре он изложил шефу свои соображения:

– Перу. Лучше ничего не сыщешь. В послеколумбовы времена именно в Лиме была столица вице-королевства, объединявшего все испанские владения в Америке. А до Колумба на этой земле была империя инков. И сейчас страна неплохо развивается.

– Меня интересуют две вещи, – заявил Стив. – В любом уголке планеты, куда едут наши туристы, должно быть то, к чему американцы привыкли и хотят видеть везде. С другой стороны, должно быть то, что поражает воображение и чего нет нигде.

– О кей, Перу – как раз то место, о котором вы мечтаете. Постройки времен колонизации. Музеи. Католические соборы. Своеобразная еда в сочетании с привычной, американской. В то же время древняя столица инков Куско и крепость Мачу-Пикчу совершенно уникальны. А так называемые линии Наска, видные только с самолета – возможные следы внеземных цивилизаций. И еще очень многое – за. У них есть уже отработанные маршруты. Но…

– Понимаю, – перебил его Стив, – это всё ты узнал из книг и всяких туристских пособий. Но пока не посмотришь сам, своими глазами, верить ничему нельзя. Это ты хотел сказать?

– Конечно. Плюс – надо уточнить насчет комфорта, к которому привыкли наши клиенты.

– Тоже верно, Перу – не Европа. Когда будешь готов вылететь в Лиму?

– Послезавтра.

– Ладно, удачи.

Антон связался по телефону с Лимой, с турагентством, которое показалось ему наиболее перспективным, и получил предварительное согласие на сотрудничество. Уже стало легче. Все-таки в незнакомой стране, без знания языка, не слишком разгонишься.

 

 * * *

Владелец фирмы, Родриго Фернандес, типичный латиноамериканец, кряжистый, с темным лицом и чуть-чуть плутоватыми глазами, встретил появление Антона в его офисе с энтузиазмом.

– Сан-Франциско нас интересует, – сообщил он, усаживая его на диван и устраиваясь рядом. – Скажу вам честно – зачем перуанцу ехать к вам? Посмотреть достопримечательности? У нас своих хватает. А вот купить дефицитные товары, то, что у нас стоит дорого, а у вас дешевле – желающих будет немало. С другой стороны, гостям из Америки покажем всё.

– Ладно, сделаем маршруты с учетом ваших пожеланий. А где наши люди будут жить?

– Отель отличный – «Санта-Круз», в престижнейшем районе Лимы – Мирафлорес.

Когда принципиальные моменты соглашения были оговорены, Фернандес открыл перед Антоном дверь в соседнее помещение:

– Детали согласуете с Изабель, она решает все конкретные вопросы.

Комната, в которую он попал, выглядела неожиданно уютно. На стенах – рекламные плакаты европейских турагентств. Свежие цветы в керамической вазе. Из-за стола, оторвавшись от компьютера, поднялась стройная женщина в открытом платье и, предложив ему сесть, расположилась в кресле напротив, закинув ногу на ногу.

Антон сразу понял, почему для уточнения деталей Фернандес направляет посетителей именно к Изабель: любой мужчина перед ней безоружен. Стараясь смотреть только в ее лицо, он безропотно согласился со всеми условиями, ценами и сроками. В голове крутилась единственная мысль: испанский сапог, подвешивание на дыбе, иголки под ногти и другие средневековые забавы – всё это ничто по сравнению с пыткой, которой подвергаешься, сидя перед красивой женщиной и зная, что надо встать и уйти.

Когда они подписали нужные бумаги, он, вместо прощания, с совершенно серьезным видом заявил:

– Если бы я не был женат, я бы немедленно предложил вам руку. И всё остальное.

– Хорошо, когда у мужчины есть «и всё остальное», – в тон ему заметила Изабель. – Кстати, а вы женаты?

– Нет, – ответил он.

Они одновременно рассмеялись, и в этот момент между ними проскочила какая-то искра – мир, словно по волшебству, изменился. Исчезла напряженность, возникло ощущение, что они уже давным-давно знают друг друга. Он взялся за ручку двери:

– Что лучше – писать или звонить?

– Конечно, звонить – по крайней мере, слышишь живой голос. Но не по этому телефону. Я дам тебе другой номер.

 

 * * *

Вернувшись в Сан-Франциско, он дал себе слово, что наберет этот номер не раньше, чем через неделю. Но выдержал только 24 часа. Потом ежевечерние звонки превратились в ритуал. Их беседы становились всё теплее – и откровенней.

 *

– Я видел – ты в фаворе у Фернандеса.

– Еще бы! Он меня ценит.

– За энергию?

– У нас тут все энергичные. За английский.

– И, наверно, еще немножко за внешний вид?

– Ты догадливый.

 *

– Как у вас в Лиме с погодой?

– Опять туман. Вещь привычная, мы его почти не замечаем.

– А не тоскливо это – через день туман, туман?

– Но бывают же и праздники!

– Например?

– Например, день рождения моего сына.

– И сколько ему?

– Шестнадцать.

– Ого!

– Дитя случая. Он сейчас у моих родителей, в сорока километрах от Лимы.

И тут же лукаво:

– А сколько у тебя таких «детей случая» в разных странах?

– К стыду своему, должен признаться, что как-то не обзавелся ни одним. Понимаю, что этот постыдный факт может понизить мой рейтинг в твоих глазах. Но истина дороже. Кстати, каким он растет, твой сын?

– Способный и сообразительный. Как его отец.

– Где же сейчас этот способный папа?

– А где ветер, который вчера дул с гор? Никто не знает. И я не знаю.

Через два с половиной месяца Антон собрался в Лиму – с первой группой их туристов. Готовясь к поездке, он случайно наткнулся на свой листок с записями из Бад-Арользена. И внезапно молнией промелькнула ошеломительная догадка: люди, взявшие фамилии его родственников – либо евреи, служившие немцам, и потому оставшиеся в живых, либо… Это казалось неправдоподобным, но именно поэтому могло оказаться правдой – либо немцы! Вся проблема в том, чтобы чем-то это предположение подтвердить.

Прокручивая в памяти недавние события, он вспомнил прочитанную в одной из мюнхенских газет статейку про неонацистов: они, мол, готовятся отпраздновать в апреле 99 года славную для них годовщину – 110 лет со дня рождения Гитлера. «Если это действительно так и если я недалек от истины, – повела Антона дальше логика, – то моя троица тоже постарается отметить эту дату. И есть единственная точка в Германии, куда будут стремиться все поклонники фюрера. Конечно, без объявления цели своего сборища – но именно там им никто не сможет помешать. Эта точка – знаменитый «Хофбройхаус» в Мюнхене, в котором Гитлер основал свою партию и многократно выступал. Заведение, прославившееся на всю Европу отличным баварским пивом и осаждаемое тысячами туристов. Прикрытие неуязвимое: собраться в пивной – самое нормальное дело для мужчин. А что у них при этом на уме, никого не касается. Значит, 20 апреля, через пять недель, я должен любой ценой быть в Хофбройхаусе».

А пока его путь лежал в Лиму.

 Изабель встретила группу из Сан-Франциско в гостинице и перепоручила гиду. После чего покинула их до вечера. Американцев – новичков на перуанской земле – ознакомили с правилами поведения в ее столице. Ценных вещей в номерах не оставлять – украдут. Сдавать в сейфы в регистратуре. На пешеходной улице Хирон де ла Унион драгоценности не надевать – сорвут. По одному лучше не ходить. Дальше – про валюту, транспорт, чаевые и ближайшие мероприятия. Экскурсии. Ресторан. Свободное время. Программа на завтра.

Антон слушал вполуха, смотрел вполглаза, автоматически задавал вопросы и так же отвечал на них. И ежеминутно поглядывал на часы. Время тянулось ужасно медленно. Наконец, необычайно любознательные американцы угомонились. Он был свободен.

Изабель прогуливалась у входа. Они сели во вполне приличный «фордик», и она повезла его по еще многолюдным улицам города, уже погружавшегося в лиловый кисель сумерек. Он густел непривычно быстро, не успели они оглянуться, как южная ночь стремительно опрокинулась на них. Простроченная блестками фар и многоточием огней, она всё равно казалась оглушающе черной. Они подъехали к многоэтажному зданию, его спутница выключила двигатель.

Начитавшись латиноамериканских классиков, Антон был убежден, что все здесь устраиваются на ночь в гамаках, и с понятным волнением ожидал продолжения своего приключения. Поэтому, когда они поднялись в обыкновенную, нормальную квартиру с полноценной кроватью в спальне, он был несколько разочарован. Но очень скоро мимолетное огорчение улетучилось, изгнанное неистовым порывом страсти…

Когда он пришел в себя, на комоде монотонно тикал будильник, и он не сразу сообразил, что на стене почти незаметным контуром выделяется прямоугольник окна. Изабель тесно прижалась к нему, в темноте ее шепот зазвучал неправдоподобно громко:

– Женись на мне, мачо. Я рожу тебе сына. Ты так похож на настоящего перуанца – у тебя красивые черные волосы, ты высокий и стройный...

Он поудобней расположил свою руку где-то на задворках ее роскошного тела и возразил:

– У твоих соплеменников прямые, тяжелые волосы, а у меня они легкие и вьются.

– Какая разница, главное, что они – есть…

– Ваши мужчины загорелые от знойного солнца, их тела шоколадного цвета. А я могу потемнеть только летом и то чуть-чуть.

– Но это дело вкуса. Я, например, предпочитаю белый шоколад.

– У тебя хороший вкус, – заметил он и задумчиво добавил: – А насчет сына – заманчивая идея.

… Они сидели в небольшом ресторанчике в не самой фешенебельной части Лимы. Туристы в этом районе не бывали. Посетители напоминали то ли клерков, то ли продавцов, заходя, они здоровались с хозяином, как со старым знакомым. Над столиками плавал легкий сизый дымок от сигарет, который перемешивался с поднимавшимся кверху паром от горячих блюд, и всё это пересекала пулеметными очередями скорострельная испанская речь.

По его просьбе Изабель выбрала место, куда она раньше не заглядывала, чтобы никто не мешал их разговору. Хотя на них всё равно обращали внимание – очевидно, английский был здесь непривычным. Второй день его пребывания в Лиме заканчивался, завтра утром американцы отправляются в горы, а он улетает домой. Уже послезавтра встречает в Сан-Франциско группу из Германии. Но он не мог просто так уехать – всё, что просходило с ним здесь, было слишком серьезно.

– Две недели назад ты мне жаловалась по телефону на своего сына, – начал он издалека, – говорила, отбивается от рук. В чём дело? Могу я чем-то помочь?

– У него появились друзья, они моей маме не нравятся.

– Хулиганьё?

– Если бы только это.

– Да, 16 лет – опасный возраст.

– Мама боится наркотиков. Я – тоже. Когда-то девчонкой в школе попробовала и с тех пор боюсь. Я уже занялась им, ездила к нему, привозила его в Лиму. Думаю, наладится. Но ты ведь прилетел сюда не ради помощи моему сыну? И не ради туристов – у них свой руководитель.

– Я хотел видеть тебя.

– Ну что ж, хотел – посмотрел. Возможно, увидел даже больше, чем ожидал. Какие у тебя дальнейшие планы? Попрощаться?

Он понимал ее. И независимый тон, и что за ним скрыто. При ярком свете дня всё – и вещи, и мысли, и чувства, абсолютно всё – выглядит иначе, чем ночью. Она не была уверена в нём. Она знала мужчин. Получил требуемое – и адиос! Хорошее испанское слово – позволяет легко расстаться, раз и навсегда. Антон улыбнулся:

– У тебя странное мышление. Разве я похож на мачо, как ты меня совсем недавно хотела убедить? Скажу честно: с детства мечтал встретить красивую перуанку и влюбиться в нее. И вот, когда детская мечта начинает сбываться, вдруг слышу про прощание.

– Ты решил на мне жениться?

– А разве ты не согласна?

– Не знаю. Я в своей стихии, и мне здесь хорошо. А ехать с тобой в Штаты…

– А кто сказал, что надо ехать тебе, а не мне?

– Оставить такую великую страну ради маленького Перу и такой знаменитый город – Сан-Франциско – ради вечно туманной Лимы может только сумасшедший.

– Или человек, у которого есть тайные планы.

– Работаешь на ЦРУ?

Идея! Такая мысль ему в голову не приходила. «Отличное прикрытие! Но – рано или поздно выяснится, что я врал. Начинать с обмана? Зачем? Потом он потянет за собой другой обман, как цепная реакция. Если я хочу жить с ней… А я хочу… Значит, лгать нельзя». Всё это пронеслось в его сознании в доли секунды. Он сделал удивленное лицо:

– Ну почему обязательно подозревать в приличном человеке шпиона?

И неожиданно для самого себя выпалил:

– Я ищу тех, кто убил моих родственников.

Выскочило – и сразу стало ясно: это правда. То, что таилось в нём, отзываясь болью, надеждой, непониманием, вдруг нашло концентрированное, четкое выражение. Он интуитивно почувствовал: кража фамилий связана с ликвидацией людей. Теперь он знал: его долг, как наследника погибших, восстановить справедливость. Око за око, зуб за зуб.

– Твоих родных застрелили? К сожалению, в Америке такое часто происходит, – в тоне Изабель звучало сочувствие. Она мыслила сегодняшним днем.

– Это случилось во время войны. Той, Второй мировой.

– Когда воевали в Европе, правильно?

Он кивнул:

– Раз ты представляешь эпоху, тебе легче будет объяснить. Я, во многом, жертва Холокоста.

– Чего?

– Ты никогда не слышала это слово?

– Я хорошо училась в школе, мы там узнали много красивых и умных слов. Потом был университет. Но того, которое ты произнес… нет, его среди них не было.

– У нас будет время поговорить на эту тему подробно. А если в двух словах, немцы, нацисты уничтожили миллионы людей – сожгли, удушили в газовых камерах, расстреляли только за то, что они евреи.

– Ужасно... Это трудно представить. И еще труднее поверить, что такое возможно. Я понимаю – война... Стреляют, убивают друг друга. Я слышала про немецкие лагеря, там они держали пленных, в очень тяжелых условиях... Но чтобы так...

– Обещаю тебе: мы поедем в Европу. Не только в парадную – с древней историей, красивыми городами и туристскими аттракционами. Мы побываем там – там, где всё это происходило.

Изабель глотнула воды и задумчиво произнесла:

– В Перу евреев не очень любят, их у нас мало. Говорят – оккупанты, притесняют палестинцев. Наше турбюро для всех соседних стран организует поездки в Израиль. Если честно, я там не заметила ничего такого, в чём их обвиняют. Кому верить?

Антон бросил взгляд в зал:

– Видишь полного мужчину в желтой рубашке возле окна? И молодого крепкого парня с бокалом через два столика от него? И того весельчака, который всё время поглядывает в нашу сторону?

– Да, – недоуменно проговорила Изабель.

– Так вот, если эти трое заявят, что Израиль – агрессор, а я скажу, что это неправда – кому ты поверишь?

Она засмеялась:

– Тебе.

– Вот и ответ на твой вопрос. И всегда верь только мне.

Его любимая женщина посмотрела на него так, будто видела впервые:

– Во мне испанская и индейская кровь. В тебе еще два вида. Что же будет в нашем сыне?

– Смесь, которая вберет в себя всё лучшее из составных частей.

– Верю. А как же с твоей религией?

– Элементарно – ее у меня нет. Ты католичка, это для тебя священно и естественно, как есть и спать. А у нас в Бога не верили, мать и отец – атеисты. И я таким вырос. Вера – слишком серьезная вещь, чтобы бросаться в нее без оглядки, или менять через день. На наши отношения это не повлияет.

Вечером, после ужина у Изабель, Антон честно рассказал ей всё – про архив, фамилии, покушения.

– Я не имею права на спокойную жизнь, – сказал он, – пока не разберусь с этим клубком.

– С сегодняшнего дня ты не один. Нас двое. Я всегда готова тебе помочь.

– Подождем. Может, и понадобится. Я уже отпросился на работе. Через месяц лечу в Мюнхен.

 

 * * *

Вечером 20 апреля, в день 110-летия со дня рождения Гитлера, Антон подошел к сверкавшему огнями зданию пивного ресторана «Хофбройхаус». У дверей толпилось несколько десятков любителей баварского пива. Мест не было.

Он предполагал, что такая ситуация возможна. Но рассчитывал на то, что все туристские группы пускают внутрь на строго ограниченное время. Экипирован он был безукоризненно. Парик, усики и очки сделали его неузнаваемым. На плече сумка, в ней личные вещи и два одинаковых пленочных фотоаппарата. Ждать долго не пришлось – вышла большая группа из Польши, и всех ожидавших на улице впустили в ресторан. Он сразу направился на третий этаж, в самое сердце огромного «Хофбройхауса».

В битком набитом парадном зале царила обычная атмосфера. Антон медленно обходил галдящий, пьющий, горланящий речевки и песни пивной вертеп, внимательно вглядываясь в посетителей. Кроме организованных любителей туризма, за длинными столами и столиками сидела масса людей, путешествующих самостоятельно, прибывших из разных стран – здесь звучали не только европейские, но и азиатские языки. Понятно, что к фюреру отношения они не имели. Однако человеку, знавшему, что к чему, бросались в глаза компании крепких парней и накачанных мужчин постарше, сидевших друг напротив друга, в которых нельзя было не узнать немцев. Как правило, местные наверх редко заглядывали, они предпочитали первый этаж, куда более уютный, с постоянными местами за отдельными столиками. Но сегодня, в такой день, сюда могли съехаться поклонники Гитлера из разных мест.

Антон искал группку из трех пожилых мужчин, одного из которых – Бреннера – он однажды видел в лицо в Вене возле гостиницы «Ласточка». Но по мере того, как он продвигался вперед по тесным проходам между длинными рядами, его начали одолевать сомнения. Кончилось тем, что он обошел весь зал по спирали, а нужный ему объект так и не обнаружился.

Неужели его предположение неверно? Хотя в толчее мог и пропустить не очень знакомую фигуру – ведь многих сидящих он видел лишь со спины. А оборачиваться не решался – это бы сразу выдало его, показало, что человек кого-то ищет. Хорошо бы пройтись в обратном направлении, но такой маневр уж точно вызвал бы подозрения. Чтобы его осуществить, есть только один выход – некоторое время переждать.

С большим трудом удалось найти одно свободное место. Его соседи, на первый взгляд, выглядели как японцы. Вполне возможно, что они ими и были. Антон же изображал русского туриста, впервые очутившегося в этом заведении. Как все вокруг, заказал литровую кружку темного пива, объясняясь знаками и русскими словами, а также закуску, вроде бы наугад ткнув пальцем в меню, но попав на нужные ему колбаски. Постепенно уровень пива в его кружке понижался, и одновременно с этим он прямо на глазах становился веселее и энергичнее. Потом он «опьянел». Теперь можно было отправляться в путь.

И он их увидел. Точнее – Бреннера, напротив него сидели еще двое, с которыми он разговаривал. Лицо одного из них показалось ему странно знакомым. Безусловно, Антон никогда раньше его не встречал, но никак не мог сообразить, на кого он похож. Не поворачивая головы, он прошел мимо, но задержался, примерно метрах в двух от своих «клиентов». Официантка только что поставила там перед молодой парой заказанные ими блюда и собралась уходить. Надо было срочно спросить у нее что-нибудь по-русски, и он громким голосом, перекрывая шум, выдал первое пришедшее в голову:

– А где тут у вас туалет?

Девушка ответила на своем баварском наречии, что рада бы помочь, но не знает, о чём он спрашивает. Антон сделал вид, что не понял ее. Но уточнить свою просьбу не мог – попробуйте объяснить знаками, что вам нужно в туалет. Впрочем, его интересовало совсем другое. Троица сидела сзади, за ним. Он напряженно вслушивался, стараясь уловить их реакцию. Если они действительно имеют отношение к его родне, они не могут не обратить внимание на русский язык. И он услышал – кто-то из них бросил реплику, разумеется, по-немецки: «Русские как были свиньями, так ими и остались».

Эта фраза прозвучала для Антона проблеском света во мраке ночи. Эти люди, вне сомнений – немцы. Они на слух легко воспринимают русский язык. Они встречались с русскими – и называли их тогда свиньями. Но такое случалось только во время войны.

Он вернулся к своему месту. Бреннера с его товарищами из этой части зала не было ни видно, ни слышно. Окинув взглядом людское море, он выбрал средних лет женщину и, оставаясь в образе русского, попросил снять его – на память. Она поняла язык жестов, улыбнулась, и он дал ей свой фотоаппарат. Показал, где надо нажать. После чего стал в позу так, что за ним вдали была видна сцена, на которой парни в традиционных баварских шортах исполняли народную музыку.

Когда она щелкнула, поблагодарил ее и попросил сделать еще один снимок. Она немного переместилась, а он с высоко поднятой головой повернулся к ней боком, зная, что при таком ракурсе в кадр попадут те двое, что сидят вдали напротив Бреннера. Потом, проявив вежливость, предложил женщине сфотографировать ее тоже, но она отказалась.

Теперь можно было доесть свой ужин и допить пиво. Спешить некуда, дело сделано. Посидев для приличия еще с полчаса, он уложил фотоаппарат на самое дно сумки, тщательно прикрыв сверху майкой, свитером и бутылкой воды. А на них положил вторую такую же фотокамеру, но с чистой пленкой. Сказав соседям «спасибо за компанию», поднялся и двинулся к выходу. В зале уже стало поменьше народу. Боковым зрением заметил, что места, на которых сидели его «родственники», тоже опустели. Что ж, теперь он знал точно: под прикрытием дорогих ему фамилий – немцы. Но зачем? Чтобы выжить?

Он вышел на улицу и пошел в направлении Мариенплац. Сумку надел наискосок через плечо и пристегнул к ремню. После душного зала прохладный апрельский воздух казался освежающим бальзамом. Возникшую слева тень заметил неожиданно и резко дернулся вправо. И в тот же момент именно оттуда получил сильный удар по голове…

Очнулся он минут через десять. Лежал на тротуаре под стеной какого-то здания и вполне мог сойти за уснувшего пьяного. Голова вроде без дырки, но с внушительной шишкой. Сумка открыта. Фотоаппарата нет. Пошарил на дне, под свитером – та камера, которой были сделаны снимки, на месте.

 

 * * *

… Через сутки, в Сан-Франциско, пришлось пойти к врачу – боль от шишки не унималась. Ощущение было такое, будто голова стиснута обручами. На вопрос, как это произошло, развел руками: дескать, в низком проходе не рассчитал и со всего маху ударился макушкой о притолоку. Доктор, однако, оказался стреляным воробьем, попытка провести его на мякине не удалась.

– А если точнее, – хмыкнул он, – металлическая «притолока» со всего маху звезданула вас по голове.

Антон не стал комментировать, а лишь попросил, чтобы повязку наложили не очень большую, и пояснил:

– Надену бейсболку и буду нормальным человеком.

Рану заклеили, и он действительно появился в офисе в достаточно работоспособном состоянии.

Надо сказать, что увеличенное фото из «Хофбройхауса» лежало у него дома на столе и мучило неопределенностью. Нужен был толчок, чтобы прозреть и понять, кто этот знакомый незнакомец на снимке. Озарение пришло, когда он заглянул к шефу доложить, что прибыл. По ходу разговора Стив повернулся боком и – всё стало ясно. В профиль сын и отец были почти неотличимы. Вне сомнений, в мюнхенском пивном ресторане напротив Бреннера сидел отец Стива. Этот факт сразу вел к ответу, кому понадобилось проверять крепость черепной коробки Антона: папаша был к нему явно неравнодушен. Плюс еще одна немаловажная деталь.

Тогда, на ночной мюнхенской улице, и в самолете, и позже он никак не мог понять, как его узнали. Теперь же ларчик открывался просто: Паризер! Так он для себя называл Пэрайсэра, ближе к истине. Еще во время посещения его винодельни Антон не то, чтобы догадался – он физически чувствовал, что его снимают скрытой камерой. А в Хофбройхаусе кое-что не учел и по собственной глупости подставился. Про внешность помнил, вылепил ее безукоризненно, не подкопаешься. Но – голос! Он и не подумал его изменить. И рядом с человеком, который слышал и рассматривал его раньше, затеял громкие переговоры с официанткой. Эта старая лиса тут же его раскусила.

Он внимательно всматривался в снимок. По всему выходило, – что третий в их компании – Палкес. Личность таинственная, о которой он ничего не знал – где он, что он и как он. Судя по фото, самый благообразный из них – красиво уложенные волосы, бородка, галстук. Лицо холеное. У Паризера черты лица крупные, грубоватые, Бреннер вообще какой-то тощий. Антон понимал: в любом случае, его дальнейшие шаги не имеют альтернативы. Палкес – темная лошадка, Паризер – недоступен, значит, надо подобраться к Бреннеру. Просить отпуск для встречи с родственниками он не мог – только что «встречался» с ними в Мюнхене. Как выкрутиться, чтобы попасть в Австрию?

То, что произошло дальше, выглядело совершенно невероятным. Стив пригласил его в кабинет и сообщил:

– Ты классно провернул переговоры в Германии и Перу. Это побудило нас направить тебя в Вену для аналогичной работы. Тебе предстоит договориться там о размещении наших групп в двух отелях – «Куммер» и «Ласточка».

Когда прозвучало последнее название, Антон непроизвольно вздрогнул. Его посылали туда, куда он сам стремился. Почему – именно туда? В случайности он не верил: в Вене три с лишним сотни отелей, эти ничем не выделяются. Что-то здесь не так. За почетным заданием явно стоит отец Стива. Наверняка он придумал такой ход – отправить этого типа, который лезет, куда не надо, к своему дружку. Но не в объятья же. Скорее всего, там заготовлена какая-то западня, ловушка. Может, они действительно считают, что он агент ЦРУ?

Что ж, отступать некуда. Тем более, что он сам рвется в бой. Надо только четко наметить линию поведения, продумать детали – и в путь. Венский вальс продолжается. Траляля – ляля – пам-пам, траляля – ляля – пам-пам…

 

 * * *

В фирме для него определили базовым отель «Куммер», там ему предстояло жить. Самолет приземлился в Вене в три часа дня, в пять он вошел в гостиницу. Холл представлял собой приятное сочетание старины, современности и уюта. У регистратуры стояла небольшая очередь. Мужчина и женщина – явно европейского вида. А небрежный стиль одежды парня, которому как раз в данный момент оформляли бумаги на вселение, не оставлял никаких сомнений, откуда он прибыл в Европу.

Первым делом Антон подошел к стойке – уточнить, есть ли на него заказ. Мельком глянул на только что заполненную парнем карточку: Конвей О`Рейли, Чикаго, США. Конечно, откуда же еще ему быть, за милю видно. С заказом всё оказалось в порядке, он получил номер на третьем этаже и даже успел поймать директора и перекинуться с ним парой слов. Решить что-либо сходу не получалось – австрийцам надо было согласовывать прием иностранных туристов с адвокатом и с различными службами. Условились, что встретятся через день. Говорили они по-немецки, Антон был образцом вежливости и произвел самое благоприятное впечатление.

Вернувшись в свою комнату, набрал номер «Ласточки». Трубку взял дежурный. Спросил, кто звонит, задал несколько уточняющих вопросов и попросил обождать. Минут через пять мужской голос любезно сообщил, что господин Бреннер будет рад увидеться с господином Шевелем завтра между 9 и 10 часами утра.

Всё шло путем, дела двигались. Еще невыветрившиеся впечатления от австрийской кухни повели его в ресторан, где он получил истинное наслаждение. А потом побродил по вечернему городу. Спал спокойно.

Будильник зазвонил в 7 утра – многолетняя привычка вставать в одно и то же время. Полчаса – обязательная зарядка с нагрузкой на все основные мышцы. Душ. Завтрак в гостиничном кафе. Взялся за сумку – тяжеловата. Накануне отъезда он укомплектовал ее более тщательно, чем перед вылазкой в Мюнхен. В ней были перчатки, запасные шнурки, пара новых туфель – точно таких же, как на ногах. Хорошо разношенные кеды, которые он всегда возил с собой. И еще небольшой набор предметов из арсенала одинокого мужчины. В маскараде на сей раз нужды не было. Решил облегчить сумку – кое-что оставил в номере.

Взятая напрокат машина стояла на соседней улице, куда и как ехать он знал – и в 9.32 вошел в фойе отеля «Ласточка».

В регистратуре относительно Антона Шевеля из Сан-Франциско никаких указаний почему-то не оказалось. Но разобрались быстро, и улыбчивый клерк успокоил его:

– Не волнуйтесь, пожалуйста, назначенная вам встреча состоится. Правда, придется немного обождать – шефу только что доставили из кухни завтрак, и он примет вас в своем кабинете ровно через 20 минут.

– Как к нему пройти?

– Это несложно: по коридору налево, затем еще раз налево – там из небольшого тупичка дверь ведет на лестницу. Подниметесь на второй этаж.

Полистав газеты, он выдержал вынужденную паузу, после чего проследовал по указанному маршруту. Думал, подступы к хозяйскому кабинету будут демонстрацией солидности и благополучия, но то, что он увидел, походило скорее на черный ход. Довольно узкое пространство, справа – деревянная стена, слева – необработанная кирпичная кладка. Между ними вверх уходят полированные ступени. Он медленно поднялся по ним, последовал поворот направо, еще пара ступенек – и узкая площадка с единственной дверью. Он постучал и услышал: «Войдите!»

Помещение, на первый взгляд, выглядело просторным. Диван, журнальный столик, кресло. Книжный стеллаж. На стене подвешен телевизор. Человек, от встречи с которым он ожидал многого, сидел, как и положено начальнику, за большим столом. Рядом стоял поднос с остатками завтрака и недопитая бутылка пива. Бреннер разговаривал по телефону. Он сделал приветственный знак рукой, продолжая обсуждать какие-то поставки.

«Главное, не дрейфь, сказал Антон себе. Они знают обо мне много – от Стива и его отца. Много – и ничего, потому что вся информация связана лишь с работой. А по сути я для них – задача со многими неизвестными. Мне же, в свою очередь, известно о них не больше, чем им обо мне. Так что мы на равных. В то же время это моя первая встреча с одним из моих «клиентов». На каком дипломатическом уровне она пройдет?»

Бреннер положил трубку и поднялся.

– Поставьте сумку возле столика, – сказал он, направляясь к Антону и пожимая его руку. – Много слышал о вас, рад познакомиться.

Он с улыбкой взглянул на него и неожиданно сильно толкнул в грудь. Антон плюхнулся в стоявшее за ним кресло и в тот же миг увидел направленный на него пистолет.

– Сидеть и не шевелиться! – приказал гостеприимный хозяин.

«Вляпался, как дурачок, как салага, пронзила Антона неприятная мысль. Недаром для кабинета выбрана комната на отшибе – никто не узнает, что тут делается. А столько было еще планов на будущее! Например, завещание составить. Всё собирался, собирался, даже первое предложение сочинил: «Я, нижеподписавшийся, Антон Шевель, находясь в здравом уме…» Правда, дальше этого дело не пошло – завещать-то нечего. И некому. Да и здравого ума не видно…»

Не сводя с него глаз, Бреннер нащупал на столе пульт управления телевизором, нажал на какую-то кнопку – включился музыкальный канал. На всякий случай, понял Антон. Чтобы заглушить звуки.

– Кто ты такой? – негромко, но с явным привкусом ненависти произнес «родственничек».

– Вы знаете это не хуже меня.

– Я не имя-фамилию спрашиваю. Почему за нами шпионишь? Кто тебя подослал?

– Никто меня не посылал. Наши дороги пару раз случайно пересеклись. Да и зачем мне следить за вами? Что вы мне плохого сделали?

– Не виляй, сука, – еще тише произнес Бреннер. – Не будешь говорить правду – убью.

Мысли – самые стремительные бегуны в мире. Не уступят и скорости света. За одну-две секунды их промелькнуло у Антона несчетное количество: а ведь действительно может выстрелить/ если сказать правду: а не причастны ли вы ребята к гибели моих родных – тем более выcтрелит/ нести какую-нибудь лабуду бессмыcленно/ слишком прожженный он тип/ нужен абсолютно другой выход/ но какой? Решение выскочило внезапно.

– Не слишком вежливо вы встречаете гостей, – как можно безразличнее отозвался пленник на угрозу. – Но неужели вы считаете, что мой сегодняшний визит к вам – тайна? За кого вы меня принимаете? Моего возвращения ждут. Мы приехали вдвоем с моим другом и партнером и остановились в одной и той же гостинице.

– Врешь!

– Такие вещи легко проверить. Достаточно позвонить.

Антон вынул из нагрудного кармана куртки визитку гостиницы Куммер и бросил ее на пол между ними.

– Его зовут Конвей О`Рейли, он из Чикаго, – уточнил он.

Не опуская пистолета, Бреннер поднял карточку и набрал номер.

– Извините, я ищу мистера Конвея О’Рейли, но не знаю, в каком отеле он остановился. Да, я подожду… Действительно у вас? Замечательно! Хотя – бывают однофамильцы. Откуда ваш постоялец? США? Чикаго? Как жаль… Мой – из Глазго.

Всё время, пока шел разговор, Антон любовался изящной формой пистолета, направленного ему в лицо. Кажется, такая бесхитростная штучка, а какие строгие линии, какой дизайн! А как впечатляет это небольшое круглое отверстие – сколько в нём философской глубины и осознания смысла жизни!

Бреннер досадливо бросил трубку. Антон осмелел и подвел итог:

– Ну вот, видите, у вас нет никакого резона отправлять меня на тот свет, потому что…

– Это ничего не меняет, – грубо оборвал его хозяин «Ласточки», – ты не ответил на мои вопросы.

– Хорошо, скажу. Я ищу тех, кто мог бы рассказать что-нибудь о судьбе моих родных. Они погибли в немецком концлагере. Говорят, вы тоже были в одном из них.

– Интересное тебе придумали прикрытие. Чей ты агент?

– Я приехал к вам с поручением, вы отлично…

– Чушь, – перебил он снова, – всё, что надо, мы могли организовать без тебя. Кто тебе платит за слежку за нами?

– В сумке, в наружном боковом отделении, лежат все мои документы. Можете посмотреть.

Наклонившись, он стал левой рукой отстегивать молнию на кармашке, и в какой-то момент его правая рука качнулась вверх. В ту же секунду Антон выпрыгнул из кресла и, перехватив эту руку, попытался выбить пистолет, не касаясь его. Фокус не удался. Бреннер повалился на левый бок, Антон – вслед за ним – упал на колени. Ему удалось при падении немного подтянуть к себе вооруженную руку, она опустилась до уровня журнального столика. Но он ее не выпустил. Наоборот, тут же использовал выгодное положение – резким броском тела прижал кулак с пистолетом к острому краю столешницы. Его противник не выдержал и ослабил хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы, используя полу куртки, вырвать пистолет и отбросить его к дивану.

Бреннер поразил его – для своего возраста он был в отличной физической форме. Оставшись без оружия, он довольно легко вскочил на ноги – практически одновременно с ним. И продолжил схватку – на сей раз, ногой, которая с невероятной силой устремилась Антону в пах. Это и погубило его. Откуда ему было знать, что во время учебы в университете юный химик ходил на секцию самбо, где их учили защищаться, в том числе, и от этого удара?

И теперь он действовал почти автоматически. Мгновенно отклонившись назад и в сторону, он поймал двумя руками в замок атакующую ногу чуть выше стопы и сильно крутанул ее на 180 градусов. Стоявший в этот момент на одной ноге Бреннер, конечно, не мог удержать равновесия и, поворачиваясь в воздухе, полетел на пол лицом вниз. Дальнейшее было делом техники – заломить ему руку за спину и оказаться на нём верхом. Попытки поверженного подняться легко пресекались болевым приемом.

Сумка стояла рядом. Антон выловил из нее ботиночные шнурки, зубами разорвал бумажную обертку и крепко привязал конец одного шнурка к запястью бреннеровской руки. Затем, после некоторой возни, захватил и левую руку, привязал к ней второй шнурок и стянул обе веревочки в один узел за спиной лежащего. С этой минуты хозяин «Ласточки» был в его власти.

Он перевел дыхание и достал из сумки перчатки. В них он чувствовал себя уже намного увереннее. Понадобились значительные усилия, чтобы подтащить Бреннера к креслу и усадить его туда, где недавно сидел он сам. Внимательно осмотрев кабинет, Антон заметил резиновый эспандер – весьма кстати. Его пленник, дергаясь всем телом, уже сполз с сиденья вниз. Пришлось водворить его на место и эспандером привязать к креслу. Теперь, наконец-то, настало время продолжить начатую беседу, тем более, что за всю схватку никто не проронил ни слова.

– Я хотел у вас кое-что уточнить, любезный, – сообщил победитель, глядя прямо в налитое ненавистью лицо. – Вы ведь не тот, за кого себя выдаете?

Побежденный ответил мгновенно, и это был крик:

– Подонок! Шантажист! Ты еще расплатишься за то, что сделал со мной! Немедленно развяжи меня!

– Вы неверно оцениваете ситуацию, – возразил Антон. Никак не получалось назвать его на «ты», каждый раз выскакивало «вы». Очевидно, срабатывала привычка уважать старших. – Вы неверно оцениваете ситуацию, – повторил он – Сейчас хозяин положения я, и отвечать будете вы.

– Я вызову полицию! Ее вызовут мои люди!

– Ничего не имею против. Замечательная идея! Я давно искал повод, чтобы обратиться к властям – у меня есть копии архивных документов, из которых станет ясно, кто вы на самом деле. Сейчас прямо потрясающий случай представить их, чтобы всё появилось в прессе и раскрутилось со всеми деталями. А полиции я объясню, что, как только зашел к вам, вы направили на меня пистолет и пригрозили убить, если я не откажусь от своей затеи. Мне удалось обманным движением выбить оружие из ваших рук, завязалась борьба…

В глазах связанного появилось нараставшее беспокойство. Антон сделал шаг в сторону, взял со стола бутылку, выплеснул остатки пива на пол и продолжил:

– … а защищаясь, я мог схватить бутылку и ухнуть ею по твоей голове. Я могу это сделать прямо сейчас.

– Выключи телевизор! – завопил Бреннер. – Чего он так орет!

– Ты сам включил его на всю мощность, пусть теперь орет. Так вот, убедившись после удара, что помощь тебе уже никогда больше не понадобится, я могу сам отправиться в полицию и рассказать, как я, безоружный, в целях самобороны, вынужден был схватить бутылку и применить ее. Меня оправдают, а тебя похоронят. Кстати, ты хочешь, чтобы тебя похоронили на каком кладбище – на еврейском или на немецком?

Бреннер весь обмяк и сказал неожиданно тихо, но яростно:

– Да, я немец. И ненавижу евреев. Я их уничтожал тогда и с удовольствием делал бы это сегодня. А приходилось притворяться – и кем? Евреем! Ты думаешь, это легко – столько лет изображать поганого юде?

– Понимаю, это очень тяжело, – сказал Антон еще тише, чем он. – Евреям в лагере было легче – им не надо было притворяться. В газовую камеру – и весь разговор. И там, среди этих несчастных, ты чувствовал себя героем. Я знаю о тебе и твоих подельниках больше, чем ты думаешь. Мне нужно только уточнить кое-какие детали. И ты мне всё расскажешь.

Он решил идти ва-банк. Блефовал – свое предположение, по сути догадку, выдавал за факт. И бутылочная угроза была частью блефа. Надеялся, что страх развяжет Бреннеру язык. Однако он сидел молча, сжав губы.

Внезапно Антон сделал рывок вперед и, замахнувшись бутылкой, проорал требовательно-вопросительно прямо в лицо сидевшего:

– Лагерь??!

– Аушвиц, – почти автоматически выдохнул немец.

И сразу же его лицо стало бледным-бледным, как у покойника. Значит, он там был…

Внук сожженного деда стоял напротив его убийцы. Он был напряжен до предела. Но сказал как можно спокойнее и убедительнее:

– Обещаю – всё, о чём ты расскажешь, останется между нами. Это касается только меня и никого больше. После твоей исповеди я уйду. Единственное условие – ты должен говорить правду. Ты понимаешь – моей осведомленности хватает, чтобы отличить истину от лжи.

И, помолчав, добавил:

– Каждый человек обязан хотя бы раз в жизни совершить честный поступок. Сделай это сейчас.

Он почти физически ощущал, как в этом пожилдом убийце борются разные чувства – недоверие, долг, злоба, страстное желание мести и – неуверенность.

– А если не расскажу? – выдавил он из себя.

– Тогда ты поставишь меня перед выбором. Или ввести в действие сценарий с бутылкой – кстати, беспроигрышный вариант. Там, у дивана, валяется пистолет, на котором отпечатки только твоих пальцев. Или запустить программу рассылки материалов в СМИ всех заинтересованных стран – о происхождении ваших фамилий и еще кое о чём.

Он опустил голову, посидел так несколько секунд – и заговорил. Быстро, перескакивая с одних событий на другие, возвращаясь назад, кляня каких-то людей, сожалея и торжествуя. У него накопилось немало тайного; по-видимому, оно угнетало его, и теперь он использовал возможность освободиться от гнета. Но это не было признанием вины или раскаянием – всё, что он, точнее – они, делали, оценивалось как безусловно правильное. Начиная с лагеря…

Антон мог быть доволен – его версия подтвердилась. Узнал то, о чём подозревал, даже больше. Но радости почему-то не было. Дикая, необъяснимая ненависть исходила от этого человека. Свое прошлое он притащил в настоящее и явно намеревался протолкнуть его в будущее.

Он медленно прошелся по кабинету. На столе в пачке писем – несколько из Израиля от одного и того же адресата. Фамилия неразборчива, язык немецкий. Не от Палкеса ли? На подносе – грязная тарелка, чашка из-под кофе, кетчуп, графинчик с растительным маслом. Смутная идея промелькнула в его мозгу.

– Я ухожу, – сообщил он. – Пульт от телевизора, на всякий случай, вынесу и положу на лестнице. У тебя будет время под музыку обдумать свои шаги и принять правильное решение. Ты сам сумеешь освободиться и распутать узлы у себя за спиной. Мой совет: приведи себя в порядок и забудь о нашей встрече. Надеюсь, без меня ты не будешь скучать.

Он спускался вниз не спеша, с остановками. Дверь в кирпичной стене, ведущая наружу, выглядела запущенной. Он попробовал поднять железный засов – он пошел вверх неожиданно легко. Толкнул дверь – она сразу поддалась. Как видно, этот ход использовали для свиданий, которые предпочитали не афишировать. Он захлопнул дверь, но опускать засов не стал. Вышел в гостиничный коридор – тем же путем, каким попал из него на лестницу. И через минуту был на улице, прошмыгнув незамеченным мимо дежурной.

Первым делом в машине снял перчатки и всунул их в пластиковый мешок. Переобулся в кеды, а перчатки и туфли по одной выбросил в мусорные урны в разных местах. Вернувшись в свой номер в отеле «Куммер», опять сменил обувь – на имевшуюся у него вторую пару туфель, идентичных первой. Включил телевизор, выбрав какой-то крутой детектив. И стал ждать.

Полиция появилась через 43 минуты. Их было трое. Старший обратился к нему на английском и потребовал документы.

– В чём дело? – спросил Антон.

– Сегодня утром вы имели встречу с владельцем отеля «Ласточка»?

– Да.

– Чем она закончилась?

– У нас был обычный деловой разговор. Когда мы его завершили, я ушел.

– Во сколько?

– Не помню точно. Где-то около одиннадцати двадцати.

– Вы последний, кто видел хозяина «Ласточки». Господин Бреннер мертв. Некоторые сопутствующие обстоятельства побуждают подозревать вас в причастности к его смерти. Вот ордер на обыск.

– К сожалению, я еще не являюсь гражданином США, однако у меня статус постоянного жителя. Я прибыл в Вену с поручением от моей американской фирмы. Оно предусматривало упомянутую вами встречу. Я не имею никакого отношения к печальному происшествию в «Ласточке», о котором вы мне сообщили. И заявляю протест. Прошу занести это в протокол обыска.

С подчеркнуто безразличным видом Антон отвернулся к окну, пока двое из прибывшей команды тщательно обшаривали номер, заглянув под кровать, в унитаз и даже отвинтив решетку воздушного отопления.

Явно огорченный безуспешным обыском, старший заявил:

– Извините, но мы вынуждены попросить вас проследовать с нами на место происшествия. Для уточнения некоторых деталей.

– Понимаю, это ваша работа. Буду рад, если смогу чем-нибудь помочь.

– Полагаю, вы были утром в этой же одежде, что и сейчас?

– Конечно, у меня другой нет. А какое это имеет значение?

– В нашем деле никогда не угадаешь, что имеет значение, – туманно заметил полицейский.

В «Ласточке» подозреваемого завели в офисное помещение и первым делом взяли отпечатки пальцев. Затем попросили снять верхнюю одежду и туфли и увезли на экспертизу. И, наконец, появился человек в штатском, который представился следователем по уголовным делам.

– Это допрос? – спросил Антон.

– Не будем уточнять. Давайте просто побеседуем. Вы знаете больше, чем я, вот и поможете мне.

– Давайте. Только всё будет наоборот – вы просветите меня, поскольку мне ничего не известно о случившемся.

Битый час разговор напоминал дуэль на шпагах. Следователь бросался в атаку, то уходя в сторону, то внезапно возвращаясь, стремясь хитроумными выпадами поймать собеседника, но его удары не достигали цели. Антон неотступно стоял на своём: встреча была согласована, обсуждали детали размещения туристских групп. Продолжалось это до тех пор, пока кто-то не заглянул в дверь и не позвал служителя закона.

– Принесли вашу одежду, – сообщил он. – Я скоро вернусь, и тогда мы еще немного поболтаем.

Вернулся он действительно быстро и с места в карьер задал вопрос:

– Вы меняли шнурки в туфлях?

– Нет. С чего вы это взяли?

– В кабинете Бреннера нашли шнурки с отпечатками ваших пальцев.

Антон улыбнулся:

– Тут совсем другое. Мы обсуждали возможность несложного альпийского похода для некоторых наших групп. И Бреннер затронул вопрос крепости узлов при передвижении в горах в связке. Вы понимаете, безопасность – прежде всего. У меня как раз в сумке были запасные шнурки. И я их использовал для демонстрации морских узлов. Вот и всё.

– Интересно, – пробормотал следователь. – Минуточку.

Он вышел и вскоре вернулся с веревкой:

– А меня вы можете научить?

– С удовольствием.

И Антон показал класс, быстро завязав восемь разных видов узлов – с подробным объяснением.

– Спасибо! – с чувством проговорил специалист по уголовникам. – В общем, пока ваша причастность к смерти господина Бреннера не подтверждается, но это не окончательный вывод. Вы должны дать подписку о невыезде.

Бумагу он подписал.

Через три дня его отпустили восвояси. В уже почти родной Калифорнии, едва он успел открыть дверь в уже почти родную фирму, Стив немедленно позвал его.

– Что случилось в Вене?

– Судя по вопросу, ты знаешь, что случилось. Но произошло это после моего ухода. В детали меня не посвящали.

– Странно, – задумчиво проговорил Стив. – Бреннер был старым другом отца. Еще с лагеря.

– Возможно, у него были неприятности. Он был не в настроении. Никогда не знаешь, что случится с тобой не то что через день, а даже через минуту.

Больше вопросов Стив не задавал.

 

 * * *

Дверь камеры открылась, вошел Рувимский. Для Антона, читавшего на кровати книгу, это была полная неожиданность. Он быстренько поднялся ему навстречу. Они сели за столик.

– Вот шел мимо и подумал: а почему бы не заглянуть к сочинителю? – в глазах Рувимского мелькнули чуть заметные искорки иронии.

– Ну и правильно сделал, что заглянул ко мне, а то пока только я хожу в гости к тебе, – поддержал Антон предложенную тональность.

– Понимаешь, осталась какая-то неудовлетворенность после твоего вчерашнего рассказа. Скажем, ты спокойно изложил, как обвел вокруг пальца венского следователя. У меня сразу мысль: может, и меня ты точно так же водишь за нос?

– Тому господину я не давал никаких клятв. А тебе обещал говорить правду.

– Какая же это правда, если совершенно неясно, что произошло? Поэтому я и пришел установить истину. У нас будет доверительный разговор. Никаких магнитофонов, никаких записей. Просто поговорим, обсудим. Не возражаешь?

– Нет, конечно.

– Итак, начнем. Мы имеем два документа. Первый – о посещении Антоном Шевелем хозяина «Ласточки». Второй – заявление полиции о смерти Бреннера. Попробуем восстановить пропущенные в рассказе факты и связать эти два события. Давай-ка вспомним... Ты ушел... Бреннер сумел освободиться. Мог, например, перетереть шнурки о что-нибудь острое... Телевизор работал... даже позвонить мешал... Пульт... пульт... Ты сказал, положишь пульт на лестнице. Он вышел, чтобы его взять... А дальше? Что было дальше?... Пока тут пробел... непонятно... Со шнурками ты легко отделался. Следователь, вроде, спросил тебя еще насчет одежды?

– Они спросили, в той ли я самой одежде, в какой был в «Ласточке».

– А ты ответил: в той же. А я сейчас вспомнил: после того, как ты отъехал от отеля, ты выбросил свои туфли. Почему? Что-то могло оказаться на подошвах? Что пристает к подошве?.. краска... не то...жир... Стоп! Ты говорил – на столе у Бреннера стояли остатки от его завтрака. И среди них бутылочка с подсолнечным маслом. Кажется, здесь разгадка того, о чём ты забыл рассказать.

– У меня нет слов: ты блестяще ведешь расследование! Венская полиция может отдыхать.

– Уходя, ты захватил эту бутылочку с собой. Пульт положил пониже, а на ступеньках повыше разлил масло. А справа от лестницы голая кирпичная стена. Бреннер выскочил, увидел внизу пульт, рванулся к нему, поскользнулся – и... Его нашли мертвым на лестнице?

– Не знаю, что там случилось, со мной никто не поделился. Но, видимо, именно так и произошло.

– А потом в своем номере ты надел запасные туфли, точь в точь как выброшенные, и рисунок на их подошвах совпал с рисунком твоих следов на лестнице. Проверка показала безупречную чистоту твоей обуви. Подозрения отпали.

– Идея с маслом мелькнула у меня в последнюю минуту. И я действительно сделал так, как ты вычислил. Причем, ни на что не надеялся, не думал, что получится. Но, видно, есть Бог на небесах.

– Это была месть?

Антон отрицательно покачал головой:

– Нет. Это было возмездие. Я вдруг отчетливо осознал: за мной охотятся. И я могу стать еще одной жертвой Холокоста спустя более чем полвека после него. Потому что я для них опасен. Признания Бреннера показали, что я прав в своих догадках. Тогда в Аушвице, они сами подписали себе смертный приговор. И кто-то должен был привести его в исполнение. Почему же не я? Тем более, что вопрос стоял жестко: или они меня, или я их.

– Тебе повезло, у тебя стало одним врагом меньше.

– Следующим кандидатом для обсуждения лагерных тем являлся специалист по ароматным винам Наум Паризер. Он, хоть и находился совсем рядом, но добраться до него до сих пор не удавалось. Помог, как это нередко бывает, случай. Стив отправился в длительную поездку по Европе. Вместо себя оставил менеджера, Эмили. Она перебралась в кабинет шефа. Что случилось дальше, об этом и будет мой завтрашний рассказ.

 

 * * *

В ту среду, перед концом работы, Эмили попросила его зайти к ней на пару минут.

– Понимаешь, Антон, тут такая история вышла. Мне надо завтра отлучиться.

– Нет проблем, – пожал он плечами. – Я всегда на подхвате.

– Проблемы есть – меня не будет весь день.

И она честно раскрыла подоплеку своего исчезновения. Ее муж работал в какой-то набирающей силу фирме в Силиконовой Долине. Только что получил высокую должность. В четверг у них неординарное событие – приезжают инвесторы и заказчики. Сначала намечена деловая встреча, а затем прием в неформальной обстановке, с женами и мужьями. Для компании очень важно показать себя с лучшей стороны.

– Прием начнется в час дня, – уточнила Эмили. – Так что, сам понимаешь, у меня всего несколько часов, чтобы привести себя в надлежащий вид. Поэтому я тебе сейчас отдам ключи, завтра будешь отвечать на все звонки и e-mail-ы.

Прощаясь, она обронила:

– Докладывать об этом Стиву совсем не обязательно.

Так на один день Антон оказался в кресле шефа. С утра запросы и просьбы посыпались, как из дырявого мешка. Разбираться с ними не представляло особых трудностей – ситуации знакомые, встречались не раз. Потом наступило затишье.

От нечего делать он стал просматривать электронную почту Стива. Как все, шеф часть поступающих писем стирал, а многое оставлял – с информацией, которая может пригодиться в будущем. Внимание Антона привлекло сообщение из оперного театра, о том, что заказ для мистера Наума Пэрайсэра выполнен и билет выслан. Проследив почту в обратном направлении, он нашел среди более ранних e-mail-ов этот заказ – на премьеру оперы Верди «Симон Бокканегра» в Сан-Франциско. Были указаны ряд и место в середине партера.

Так поступают многие – на сайте театра всегда можно найти схему зала с проданными и свободными местами и выбрать то, что тебе подходит. Почему заказан всего один билет – ясно, мать Стива умерла, когда ему не было еще и двенадцати. Немного удивило отношение к престижу: богатый человек, ему бы сидеть в ложе, а он предпочитает партер. Потом дошло: не хочет быть на виду. В ложе он почти как на сцене, а в стройных зрительских шеренгах отдельный человек незаметен среди общей массы. Что же касается стоимости билета, то на эти места она тоже зашкаливает.

Информация эта поначалу не зацепила Антона. Когда-то шеф говорил, что его отец – фанат, не пропускает ни одной премьеры в оперном, а он, Стив, к ним безразличен. Антон еще тогда признался:

– Я тоже не большой любитель этого вида спорта. Как-то не привили мне любовь к нему с детства. В нашей деревне всё больше частушки пели. Или песни советских композиторов.

Но сейчас он вдруг понял: это шанс, и упускать его никак нельзя. До премьеры «Бокканегры» оставалось чуть больше месяца. Он открыл сайт театра. Место рядом с Паризером, слева от него, было еще свободно.

На следующий день, вернув утром ключи Эмили, он отпросился на часок. В кассе оперного купил два билета. Один – на то самое свободное место, второй – на «Кармен», на балкон. Надо было вжиться в образ завсегдатая.

«Кармен» шла через неделю, в воскресенье. Антон надел свой единственный парадный костюм и появился на верхотуре среди публики, одетой весьма свободно. Как это ни странно, спектакль его заинтересовал. Молодая, яркая Кармен и ее поклонник Хозе представляли великолепную пару. Его захватило исполнение.

Но он не дал себе расслабиться. Не для этого сюда пришел. Главным для него было само здание. Изучил специфику балкона и первого этажа, холлы, коридоры, закоулки, всё внимательно рассмотрел и запомнил.

Конечно, он понимал, что пускается в очень рискованное предприятие. Мистер Паризер его видел и знал. Следовательно, сидя рядом с ним, он должен быть абсолютно неузнаваемым. Внешний вид сложностей не доставил – новый парик, бородка, бакенбарды, темные очки. Серая рубашка, серая куртка – неброский наряд. Но основное – голос, и тут Антон применил элементарную процедуру. Накануне простоял полчаса под холодным душем, затем вышел на улицу под пронизывающий ветер. После этого хрипел так, что его бы и мать родная не узнала.

В день премьеры он пришел в театр минут за десять до начала спектакля, достал из небольшой сумки книгу про Верди и стал ее просматривать, задерживаясь на наиболее ярких страницах. Это не могло не привлечь внимания сидевшего справа от него Паризера, он с интересом поглядывал на иллюстрации. Люстры стали медленно гаснуть, Антон закрыл томик, который остался у него на коленях, и – действие началось.

Генуя. 14 век. Восставший народ отбирает власть у аристократов. Симон Бокканегра – бывший пират, плебей, становится дожем – правителем города. Его личная жизнь трагична: возлюбленная, дочь богатого патриция Фиеско, умирает во дворце отца, а внучку – Амелию – похитили неизвестные.

Проходит 20 лет. Симон, всё еще городской голова, узнает тайну похищения – его Амелия стала приемной дочерью в знатном семействе. И, хотя она по происхождению плебейка, в нее влюблен молодой патриций. Но девушку присмотрел себе в жены, не зная, кто она, соратник Симона Бокканегры, Паоло, ставший его канцлером. Он посылает доверенных с заданием украсть девушку и доставить к нему. Заговор раскрывается, Паоло наказан. Униженный, он жаждет мести и подсыпает в кубок Симона медленно действующий яд. А в Генуе опять восстание, и на сей раз побеждает дворянская партия во главе с Фиеско…

С сюжетными поворотами действия Антон познакомился раньше, на интернете, и это помогало понять происходящее на сцене. Иначе было бы сложно – пели на итальянском, сбоку на экране появлялся перевод на английский, надо было успевать смотреть туда и сюда. Его сосед, поглощенный зрелищем, восторженно реагировал на какие-то вокальные всплески, до понимания которых Антон, честно говоря, еще не дорос.

Когда закончился первый акт и зажегся свет, он поднялся, поискал глазами, где бы пристроить книгу, и положил ее вместе с сумкой на сиденье.

– Вы – в фойе? Погулять? – обратился к нему Паризер.

– Да, надо глотнуть свежего воздуха.

– Можно, я пока посмотрю вашу книгу?

– Конечно, – ответил Антон. – Берите.

И отправился бродить по коридору. Вернулся после третьего звонка, как раз к поднятию занавеса.

На сцене разгорались страсти – любовь, ревность, обман, но он смотрел на двигающихся и что-то поющих героев – и ничего не воспринимал. На этом зрительно-звуковом фоне он мысленно видел только одну бегущую строчку: получилось или нет? Эта мысль мучила и терзала его, обрастала предположениями и деталями, потом снова высвечивалась в чистом виде: да или нет?

Если вы никогда не сидели на горячей сковородке – попробуйте. Сядьте на холодную и включите ее так, чтобы она медленно и постепенно нагревалась. И поставьте себе условие: не вставать 45 минут.

Он еле досидел до конца акта. Всунул книгу в сумку и быстрым шагом направился к туалету. Пришлось немного постоять в очереди. Попав внутрь, занял кабинку. Снял и спрятал темные очки. Достал другой парик и заменил им тот, в котором явился в оперу. Выждал некоторое время. Публика в туалете меняется быстро, поэтому никто не заметил, что вошел в кабинку мужчина с одним обликом, а вышел с другим. Он еще некоторое время постоял на улице перед входом среди докуривавших сигареты зрителей и зрительниц. А когда все направились в зал на последний акт, спокойно дошел до стоянки, сел в машину и вернулся домой – в тесную, но уютную комнатку, которую он снимал у пожилой семейной пары.

Через день, листая свежий номер газеты «Сан-Франциско кроникл», он обнаружил любопытную заметку. Называлась она «Два трагических финала – на сцене и в зале» и начиналась так: «Позавчера в сан-франциской опере состоялась премьера нечасто исполняемой оперы Верди «Симон Бокканегра». Сюжет ее построен на действительных событиях».

Дальше отмечалось, кто и как пел ведущие партии. Но особый интерес для Антона представила вторая половина статьи: «Публика тепло встретила исполнителей и постановщиков этого замечательного спектакля. Зрители расходились не спеша, обсуждая особо эмоциональные сцены. Когда зал опустел, администратор заметил в середине партера одинокую фигуру, которая продолжала сидеть на своем месте. «Наверное, уснул», подумал он и, подойдя к спящему, попытался вежливо его разбудить. Тот, однако, не реагировал на голос и похлопывание по плечу. Страшное предположение мелькнуло в мозгу работника театра. Он наклонился к нему вплотную – и не услышал дыхания. Зритель был мертв.

Немедленно вызвали полицию и медиков. Первое обследование показало, что мужчина скончался от сердечного приступа. Известно, что умерший, мистер П., являлся завсегдатаем, не пропускавшим ни одной оперной премьеры. Возможно, трагические события, происходившие в финальной части спектакля, послужили причиной сильного возбуждения и сердечного срыва уже немолодого человека.

Члены его семьи говорят, что у покойного не возникали проблемы с сердцем, что подтверждается и записями в его медицинской истории. Однако, одно дело – спокойная обстановка дома или врачебного офиса, а совсем другое – быть свидетелем великолепно сыгранной трагедии. Искусство – великая сила.

Во всяком случае, полиция, как обычно в таких случаях, проводит расследование».

Антон аккуратно вырезал заметку и спрятал ее в свою папку. Что ж, остается только пожелать успехов полиции. Но вряд ли она найдет что-нибудь новое – диагноз поставлен правильно.

Все работники фирмы выразили глубокое соболезнование Стиву. Он был озадачен неожиданной смертью отца, но внешних признаков сильных переживаний не проявлял. Очевидно, гораздо больше его волновала возникшая перед ним дилемма: продать винодельню или сохранить и заниматься ею?

И все-таки… И все-таки через несколько дней после похорон, когда Антон сидел в кабинете Стива, тот поперек их деловой беседы вдруг задумчиво проговорил, глядя в сторону:

– Странно как-то получилось… И непонятно. Услышать бы кого-нибудь, хотя бы одного человека, который при этом присутствовал…

И, повернув голову, ожег собеседника пронзительным взглядом:

– Вы там, случайно, не были?

Антон чуть не купился, но вовремя перехватил уже готовое вырваться «Нет» – и затолкал его поглубже, в какую-то извилину.

– Что вы имеете в виду? Где? – участливо отозвался он.

– В опере. На том спектакле, – подчеркнул, не отводя глаз, Стив.

Антон изобразил на лице крайнее недоумение:

– С какой стати? Терпеть не могу оперу. Кажется, я даже когда-то говорил вам об этом.

– Очень странная история, – протянул шеф.

И они вернулись к прерванной беседе.

Теперь в списке «родственников» у Антона остался единственный клиент. Тот, которого предстояло искать, скорее всего, в Израиле. Израиль, конечно, маленькая страна. Особенно на карте. Но попробуйте найти там человека, если вы о нём ничего не знаете.

 

 * * *

В кабинете следователя. Рувимский:

– Интересную статеечку ты мне подкинул и одновременно задал загадку. На первый взгляд, всё просто – смерть от инфаркта. Мы сделали анализ препаратов из твоей аптечки. И капли, и мазь – сильнодействующие стимуляторы сердечной деятельности. Но как тебе удалось применить их в зрительном зале среди нескольких сотен людей, мне всё-таки непонятно. Накапал в бутылку с минералкой и дал попить соседу?

– Он бы не стал пить то, что ему предлагает чужой человек. Кроме того, это бы видели окружающие. Ты же сам только что отметил, что никто ничего не видел.

– То есть что-то, конечно же, было, но такое рядовое и привычное, на которое не обращают внимания.

– Хорошо. Представь себе, что ты страстный любитель оперы. Кончается акт, зажигается свет, и ты замечаешь у соседа слева великолепно изданную книгу «Все оперы Верди». Он рассматривает иллюстрации, потом делает закладку, захлопывает том и встает, чтобы выйти в вестибюль. Ты, естественно, просишь разрешения посмотреть редкое издание. Он тебе его отдает и уходит. Возвращается к началу следующего действия и получает свою книгу обратно. Вот и всё.

– То есть, как это – всё?

– Механизм запущен. Шансы на успех – 50 на 50. Но я тебе уже говорил, что Бог – есть.

– И в чём же тут фокус?

– В детстве я прочитал массу книг по истории. Однажды наткнулся на новеллу о знаменитой «черной королеве» Екатерине Медичи. Там, среди прочего, описывалось, как она убрала с дороги королеву Наваррскую Жанну д`Альбре с помощью отравленных перчаток. Антон вспомнил эту то ли легенду, то ли правду совершенно случайно, когда чистил зубы. Вспомнил потому, что у него в аптечке хранилась некая мазь.

– В другом тюбике от зубной пасты, – уточнил Рувимский.

– Вот именно. Но сразу возникла проблема: реально можно попытаться воздействовать лишь на пальцы или ладони. А как заставить Паризера взять что-то в руки? Очевидно, он среагирует только на вещь, которая его безусловно заинтересует. Во время оперного спектакля это может быть редкая книга о его любимом жанре. Антон нашел такую книгу. Купил красивую тканую ленту со старинным рисунком и сделал из нее закладку. Один ее конец закрепил на задней обложке. Для того, чтобы посмотреть книгу, надо было хотя бы пару раз переместить закладку. Антон пропитал ее мазью, она сверху подсохла, однако при легком нажиме пальцы касались мази, практически не оставляя следов. Паризер клюнул на приманку.

– Но ведь Антон должен был сам держать и листать книгу!

– Он нашел в аптеке какую-то мазь на вазелиновой основе, которая наглухо покрывает кожу, закрывает все поры. И обильно смазал ею свои руки.

– Я так понимаю, что и для тебя шансы остаться на этом свете были 50 на 50.

– Что правда, то правда. Тогда мы бы ушли вдвоем. Но главная цель была бы достигнута.

 

 * * *

Антон тосковал по Изабель. Так хотелось увидеть ее, услышать ее теплый голос с неистребимым испанским акцентом – хоть бросай всё и убегай в Перу. Но опасность не миновала. В списке его «родственников» еще оставался один клиент. Тот, которого предстояло искать, скорее всего, в Израиле. Израиль, конечно, маленькая страна. Особенно на карте. Но попробуйте найти там человека, если вы о нём ничего не знаете.

 Между тем, Стив присмотрел в Европе распавшуюся Югославию и решил отправить туда своего эмиссара. О чём и объявил на общем собрании:

– Полагаю, найдутся желающие посмотреть этот чудесный край.

Однако собравшиеся не разделяли энтузиазма шефа и не спешили откликаться на его призыв. На Балканах всё еще было неспокойно, и они явно предпочли бы любоваться этим чудесным краем по телевизору. В воздухе повисло некоторое напряжение, и Антон решил снять его героическим поступком.

– Каждый из нас, – сказал он, – желал бы стать посланником фирмы, но боится обидеть товарищей, которые тоже хотели бы поехать. И всё же я надеюсь, что меня простят. Я готов отправиться хоть в Сербию, хоть в Черногорию.

Все сразу воспряли:

– Конечно, езжай! Ты заслужил!

– Снимешь там видео и покажешь потом нам.

– Замечательная мысль насчет видео, – подключился и Стив с просветленным лицом.

Одним словом, и волки сыты, и овцы целы. Но и Антон не был жертвой, им двигал свой тайный интерес. Выступив в нужный момент добровольцем, он заслужил некоторую фору у шефа. И Стив легко согласился на то, чтобы его эмиссар сам спланировал всю поездку. В итоге она выглядела так.

Вылетает в Европу из Сан-Франциско самолетом «Люфтганзы», с пересадкой во Франкфурте, до Будапешта – ближайшей точки к нужным республикам. Оттуда добирается до них местным транспортом. Три недели ездит по туристским местам, выбирает наиболее подходящие, с учетом ментальности американцев. А обратный путь проделывает по такой схеме: на лайнере голландской авиакомпании KLM из Будапешта в Амстердам, оттуда – в Лиму, куда прибывает в пятницу. Два дня отдыхает от трудов в перуанской столице и в понедельник возвращается в Сан-Франциско. Последний перелет оплачивает сам, остальные – за счет фирмы. Очень симпатичный маршрут. Как говорили когда-то, из Киева в Жмеринку через Париж.

 

 * * *

Всё прошло, как намечено, почти без сбоев. В пятницу вечером в аэропорту Лимы Антона встретила Изабель. У них было всего два дня. Они давно не виделись и мстили разлуке по полной программе. В субботу после обеда, когда наступило относительное затишье, Изабель мимоходом бросила:

– Как там твой подопечный?

Антон достал из чемодана папку, вынул из нее газетную вырезку и молча положил перед ней. Прочитав отчет из оперного театра, его верная подруга восхитилась:

– Ну и ну! Чудеса в решете. Как это получилось?

– Техника 16 века. Когда-нибудь расскажу.

– Значит, остался один, – резюмировала она. – Это уже легче. Есть надежда, что до нашей свадьбы осталось совсем немного?

– Если бы… Я не знаю, где его искать.

– Кажется, ты говорил про Израиль.

– Ну и что? Поехать туда и в каждом городе искать мужчину по фамилии Палкес?

Наступило молчание.

– Как он выглядит?

Антон извлек из папки фотографию, сделанную в Мюнхене, где он сидит рядом с Паризером. Изабель долго всматривалась, зачем-то поворачивала снимок то влево, то вправо и, наконец, спокойно подвела итог:

– Кажется, одного из них я знаю.

Ему показалось, что он ослышался.

– Из этих? Ты не можешь их знать.

– Левый – это Паризер?

– Да.

– Я так и думала. Правый – мой знакомый. Только его фамилия не Палкес, а Шульзингер.

Он сразу успокоился:

– А я что говорил? Бывают очень похожие друг на друга люди. Ошибиться легко.

– Не спорю. Тем более, что ошибаешься ты. Я его видела – правда, всего один раз – в прошлом году.

Тут уже сомнения захлестнули Антона. А вдруг это действительно не Палкес? Впрочем, нет, их было трое, и косвенное подтверждение своей версии он получил в том венском разговоре с Бреннером.

– Кто он такой, этот тип, с которым ты знакома? – он внимательно посмотрел на Изабель. – Может, твой поклонник? Мужчина-то он представительный.

– Ты уже меня к любому старику ревнуешь. У нас были постоянные клиенты в Аргентине. Через нашу фирму они часто посылали группы молодых людей в Европу. Организатором поездок был человек по фамилии Шульзингер. Общались мы по телефону, я его никогда не видела. А год назад, в апреле, он вдруг появился в нашем офисе и сообщил, что переезжает в Израиль. Но связи с нами терять не хочет.

Теперь они вдвоем уставились на фотографию, относительно которой еще десять минут назад ему всё было ясно. Антон развел руками:

– Совершенно непонятная ситуация – и он, и не он. А можно узнать о нём что-нибудь конкретнее? Давно ли в Аргентине, чем занимался?

– Я попробую. У меня есть подруга в Буэнос-Айресе. Как-то приезжала сюда, я возила ее в Куско, в Мачу-Пикчу. Она поможет.

– И всё-таки, – по ходу разговора у Антона возникли некие, еще не ясные ему самому варианты, – и всё-таки попроси ее одновременно с поиском данных про Шульзингера обратить внимание на фамилию Палкес. Может, ей что-нибудь попадется под руку.

– Ладно. Но учти – это займет время.

– Ничего не поделаешь. Надо выяснить – это ложный след или зацепка. Других кандидатов у нас сейчас просто нет. И не забудь послать ей фотографию нашего героя. Я тебе оставлю снимок, сделай копию так, чтобы на ней он был один.

В понедельник они прощались, не зная, когда увидятся снова.

 

 * * *

В Сан-Франциско он первым делом отчитался перед шефом и стал ждать. Они регулярно перезванивались с Изабель, не затрагивая тему Палкеса. Прошел месяц, начался другой, и однажды, подняв трубку, Антон услышал:

– Это он.

– Но…

– Это не телефонный разговор, сам понимаешь, – перебила его Изабель. – Когда ты обнаружил то письмо с его любовными признаниями и устроил мне сцену, я решила доказать, что ты ошибаешься. Надеюсь, ты не забыл тот скандал?

Антон понял: она выстраивает легенду.

– Еще бы! Найти такой компромат у любимой женщины!

– Одним словом, я попросила подругу выступить свидетелем. Она будет у меня через три дня, семнадцатого. Жду твоего появления.

– Обязательно буду.

 

 * * *

Он прилетел вовремя и надеялся застать Изабель одну. Однако, когда вошел в квартиру, навстречу ему поднялась яркая женщина, на первый взгляд, ровесница его избранницы. Этих испанок штампуют, что ли, по одному шаблону, подумал он. Хозяйка дома представила их друг другу.

– Мой американец, Энтони. А это – Мария, она работает в Буэнос-Айресе в турбюро, с которым мы дружим.

– Рада помочь, – сказала гостья. – Вам обоим. Всякие подозрения лучше устранить в самом начале.

– Скажу честно, – доверительно сообщил Антон, глядя в черные аргентинские глаза, – когда я прочитал – случайно, обратите внимание – случайно! – письмо этого Шульмастера с недвусмысленным предложением…

– Шульзингера, – поправила его Изабель.

– Не имеет значения, – отрезал он, – когда я прочитал его, моему возмущению не было предела. Я не знаю этого типа и знать не хочу. Я намерен жениться. Но у меня такая работа – приходится много ездить. Что ж это будет – я в Европу, он – сюда?

– Я давно знакома с Изабель и развею все ваши сомнения.

– Но учтите, – повысил он голос, – одними лишь словами меня не убедите. Наплести можно, что угодно, особенно для любимой подруги.

– А что я тебе говорила! – торжествующе воскликнула Изабель.

– Вижу, вы человек недоверчивый. Но здесь особый случай, – и Мария подняла расстеленную на столе газету. Под ней оказалась россыпь светокопий.

То, что Антон услышал дальше, его не очень удивило, хотя речь шла о далеко не ординарных вещах. Около года назад в Аргентине вспыхнул нешуточный скандал. Были раскрыты случаи массового сексуального насилия над несовершеннолетними. В поднявшейся в СМИ буре подчеркивался отвратительный факт: изощренным педофилом оказался пожилой еврей. Его фамилия была Палкес. Обстоятельства дела, судя по газетным публикациям, подтверждали, что продолжалась эта история не один год и была организована безупречно.

Сеньор Палкес владел большим ранчо в глубинке, километрах в двухстах от столицы. Как-то на телевидении появилась реклама, что там создается оздоровительный лагерь для детей по типу скаутских. Свежий воздух, прекрасная пища, спортивные игры – всё это привлекло внимание многих состоятельных родителей. Тем более, что решалась извечная проблема – куда девать детей на каникулах. Вскоре лагерь стал популярным. Действительно, очень удобно: отвез свое чадо в начале лета и привез его домой в конце свежим и окрепшим.

Так продолжалось долгое время, на ранчо приезжали корреспонденты и писали восторженные репортажи. Пока однажды одна девочка не поделилась с мамой деталями своего замечательного отдыха…

В полиции сначала не хотели верить возмущенной и взволнованной маме. Пытались допросить ее дочку, но та отказалась отвечать на вопросы. Без доказательств никаких действий нельзя было предпринимать. Уже начались занятия в школах, и следователь, которому поручили дело, стал выявлять бывших скаутов и допрашивать их поодиночке. Первые результаты оказались обескураживающими – ни одного подтверждения обвинений. Плавали, играли, развлекались. Может, рассказ маме о прелестях секса – просто фантазия девчонки с богатым воображением?

Но именно эта стойкость и единодушие опрашиваемых показались следователю подозрительными. Так не бывает, чтобы в коллективе подростков не было абсолютно никаких отклонений и нарушений. Он сменил тактику и как-то, наткнувшись на очень здравомыслящую девочку, доверительно поделилися с ней: «К нам поступили сведения, что парень, прошедший через ваш лагерь,замешан в преступлении с применением оружия. Нас это очень волнует. Одна воспитанница сообщила, что вы там занимались сексом. В этом как раз нет ничего особенного, нормально для вашего возраста. Но оружие…» Прием сработал, ему удалось узнать кое-какие детали. Оперируя ими в последующих беседах, он докопался до истины.

Картина, нарисованная им перед своим начальством, поразила даже этих людей, сталкивавшихся с отъявленными и хитроумными мафиози.

На ранчо были созданы два отряда. Мальчиков принимали с 14 лет, у них была своя программа – военно-спортивная. Девочек брали с 12 лет, они жили отдельно и занимались своими делами. Вместе дети собирались на линейки, которые проводил сам Палкес. На них он обязательно хвалил всех воспитанников, утверждая, что с каждым днем они поднимаются всё выше и выше по сравнению с их сверстниками. Вы становитесь элитой, провозглашал он, вы уже элита. Вы – ядро, лучшие люди нации. Вы должны держаться сплоченной, сильной группой, готовые поддержать друг друга. Один за всех, все за одного! Таким образом вы будете способны добиться самых высоких позиций в стране.

Подросткам нравилось быть особыми. К концу сезона они уже верили в свою исключительность и право руководить более слабыми. А в качестве средства, цементирующего отношения, Палкес избрал секс.

В лагере была установлена свобода сексуальных отношений – кто с кем хочет. Участвовали в этой вольнице на равных и инструкторы – двадцатилетние парни и девчата. Но самым почетным в девчоночьем отряде считалось приглашение на ночь к командиру – самому Палкесу. А того интересовали все возрасты…

Когда полиция нагрянула на ранчо, воробышек уже упорхнул. Впоследствии выяснилось – те подростки, которых опрашивал следователь, тут же звонили своему бывшему начальнику и гордо докладывали, что ничего предосудительного о лагерных порядках не говорили. Но Палкес быстро сообразил, что лавочку надо закрывать. Кольцо вокруг него сужалось. Он срочно продал ранчо одному из соседей – по дешевке, но за наличные. Сообщил покупателю, что решил заняться образованием черных детей и уезжает в ЮАР. Стоял апрель, в южном полушарии только что кончилось лето. 12 марта в Аргентине начался учебный год. Именно тогда Палкес прилетел в Лиму. Очевидно, он имел второй паспорт на имя Шульзингер. О том, что это не настоящая, точнее – не единственная его фамилия – Изабель просто не знала. Знойная перуанка произвела на любителя малинки сильное впечатление, и он признался ей, что направляется в Израиль – в расчете на более близкие контакты в будущем.

Об этих деталях Антон говорил с Изабель вечером того же дня, после того, как она проводила свою подругу в Буэнос-Айрес. Шульзингер после своего визита прислал ей письмо уже из Эйлата, написанное в довольно откровенном тоне. Она ответила, но набором общих фраз – терять контакты, необходимые для работы, не стоило. Аргентинские группы продолжали ездить в Израиль, хотя гораздо реже. Принимала их теперь небольшая гостиница, которой владел Шульзингер.

Надо отдать должное Изабель – она поступила мудро. Выполняя просьбу Антона, не стала нагружать подругу поиском, а сформулировала задачу дипломатично: «От нашего общего клиента было письмо – сама понимаешь, о чём может писать мужчина. К несчастью, этот листок попался на глаза моему другу Энтони. Он психанул. Помоги найти какие-то веские доводы, что у нас с вашим Шульзингером ничего не было. Кстати, фамилия Палкес тебе ни о чём не говорит?» О визите, разумеется – ни слова.

Поэтому Марии, которая уже знала всю историю с ранчо и поняла, кто ее затеял, пришлось только найти старые газеты, сделать копии и прилететь в Лиму. Подводя итог своей «выставке на столе», которую Антон внимательно изучил, она заявила:

– Видите, Энтони, Шульзингер – негодяй. Как вы могли подумать, что Изабель способна связаться с таким человеком? Вот мое мнение: он написал ей письмо, надеясь, что, возможно, удастся сбежать в Перу. Но ответа не получил, и теперь он где-то в Южной Африке. Уверена – больше о нём вы никогда не услышите.

– Спасибо, Мария, вы прямо камень с души моей сняли. Даже не знаю, как вас благодарить. Возьмите на память эту книжечку, – он достал из сумки и передал ей фирменный путеводитель по Сан-Франциско.

Они выпили по стаканчику вина за успешное завершение дела, и Изабель повезла Марию в аэропорт.

 

 * * *

Рувимский выжидающе смотрел на Антона. Тот молчал.

– Сознаюсь, ты меня заинтриговал. Удивительная в своей неожиданности и правдоподобности история. Так было на самом деле?

– Да.

– А дальше?

– Кажется, отведенное мне время истекло?

Рувимчик усмехнулся:

– Ладно, на сегодня хватит. Я чувствую, дело идет к концу.

– Да. Завтра – последняя глава.

 

 * * *

Вечер. Антон в тюремной камере, перед ним – фотография Изабель.

– Осталось совсем немного – день, два... и тогда станет ясно – пан или пропал... но каким бы ни был результат, я тебе позвоню... бояться уже будет нечего... знаю, ты измучилась... потерпи еще чуть-чуть... мне тоже нелегко... сегодня я, кажется, нарушил свое обещание... впрочем – почему нарушил? я обещал говорить правду – и говорил... а то, что сказал не всё, так это ведь не считается... я не мог об этом рассказать... не мог... помнишь тот вечер, когда ты отвезла свою аргентинскую подругу в аэропорт и вернулась домой? Мы сидели вдвоем за столом...

 

 * * *

Они сидели вдвоем за столом. В бокалах искрилось знаменитое перуанское бланко де бланкос, а в головах роились новые вопросы. Изабель пригубила волшебный напиток и выжидательно посмотрела на Антона:

– Ты получил то, что хотел. Карты раскрыты. Что будем делать?

– Теоретически – ясно, а практически – нет. – Он помолчал. – Надо спокойно разобраться с ситуацией на месте. Изучить поведение Палкеса-Шульзингера – где и когда он бывает, на чём его можно поймать. Даже не знаю, как поступить. Из фирмы на месяц не отпросишься. А работа эта очень кропотливая, долгая, филигранная – всё точно рассчитать, чтобы действовать без промаха.

Он взял свой бокал и стал медленно потягивать вино, наслаждаясь тонким ароматом. Изабель, сидевшая напротив, поднялась, обошла сбоку стол и, став за его спиной, положила ему руки на плечи:

– Знаешь что – поручи это дело мне.

Он поперхнулся последним глотком и закашлялся. Потом резко повернулся назад:

– Этого еще не хватало!

– Но ведь выследила его я. Он – моя добыча.

– Брось говорить ерунду!

Она улыбнулась и легким движением опустилась ему на колени:

– Как испанская женщина, я умею возбуждать мужчин. Но ты, наверно, не забыл, что я – коктейль, смесь двух культур. И, как женщина индейская, я умею укрощать мужчину в нужный момент.

– А, наконец-то я всё понял! Ты хочешь, чтобы я доказал тебе свою любовь. Чтобы я, после всего, когда ты будешь уже сидеть в одной камере с террористами, чтобы я тогда носил тебе передачи?

– Я серьезно. У меня есть преимущество. Мне не надо подготовки.

– Задушишь в постели?

Она встала, обошла стол и вернулась на свое место напротив Антона:

– Ты почти угадал. Он действительно умрет в постели.

– В твоей?

– В гостиничной. Хорошо, если хочешь детали – в моей. Но умрет сам.

– Я не желаю, чтобы в твоей постели валялся посторонний мужчина.

– Между нами ничего не произойдет. Он скончается от остановки дыхания. Меня бабушка этому научила. Крайняя мера защиты.

Они смотрели друг на друга. Он безумно любил ее в эту минуту.

– Я не хочу этого. Не хочу – так.

– Ты сам говорил: возмездие должно их настигнуть. Мы – в роли судей. И исполнителей приговора.

Он опустил голову:

– Для меня сказать тебе «да» – значит предать тебя.

– Ошибаешься, сказать «да» – значит довериться мне. Я сделаю это ради нас обоих. И от имени всех твоих погибших родных.

 

 * * *

– Чашечку кофе? – таким любезным Рувимский никогда раньше не был. – Итак, мы остановились на...

– Мы остановились на том, что Антон обдумывал свои дальнейшие действия. Перед ним остался один, но изворотливый и опасный противник. Изабель решила взять инициативу в свои руки и сыграть на знакомстве с ним и на его пылких призывах в пресловутом письме. Договорились, что Изабель отправится в Израиль по туристким делам. Антон прилетит вслед. Шульзингер наверняка наведается к ней в отель с определенными намерениями.

Антон развел руками:

– Она не посвятила меня в детали. Сказала: не волнуйся, никаких физических контактов, только эмоции.

– Так не бывает, когда мужчина приходит к женщине, и она знает, зачем он пришел.

 – Обычно не бывает, но есть исключения. Зато вспышка эмоций гарантирована и... с пожилым человеком может любое случиться. А шансы, как всегда, 50 на 50.

Антон улетел в Сан-Франциско. Через пару дней сообщил Стиву, что его двоюродный брат, полгода назад перебравшийся в Германию из России, собирается жениться. И приглашает его на свадьбу. Он давно не виделся с ним и хочет отпроситься на недельку за свой счет. На днях брат должен сообщить ему точную дату. Стив не возражал.

Каждый вечер Антон гипнотизировал взглядом телефон, но тот упрямо молчал. Долгожданный звонок раздался неожиданно, посреди ночи. Голос Изабель был веселым, звонким, она словно захлебывалась от восторга:

– Привет! Я, кажется, разбудила тебя? Извини! Тут так здорово! Я уже несколько дней у Элины. У нее чудная квартира на третьем этаже. Побывала уже в опере, она недалеко – 20 минут на метро. Ладно, досматривай сны. Пока!

И положила трубку. Молодчина Бэлка – так Антон иногда звал ее про себя. У нее пунктик – боится прослушки. В Лиме это иногда практикуется, так что они разработали код. Итак, она уже в Эйлате, в гостинице – он посмотрел на список отелей, который они загодя составили. Под номером 3 значился отель «Голиаф». Поняв, что уже не уснуть, он заказал по интернету номер в той же гостинице на том же втором этаже, что и она. Опера и метро в Эйлате – конечно, из области ненаучной фантастики, но если кто-то подслушал и заинтересуется – пусть ищет город, где они действительно есть.

Не мешкая, Антон улетел в Лос-Анджелес, оттуда рейсом авиакомпании «Эль Аль» в Тель-Авив. А там на автобус – и в Эйлат.

 

 * * *

К вечеру, оформившись в гостинице, он спустился в просторный холл, сел на диванчик и стал просматривать местные туристические проспекты. Изабель появилась минут через сорок. Яркая, смуглая, она и здесь производила впечатление. Антон со стороны засекал взгляды, которые бросали на нее сидевшие в холле мужчины. Надо быть предельно осторожными, подумал он. Не обращая на него никакого внимания, Изабель прошла мимо, остановилась у стеклянного бачка с питьевой водой, немного повозилась, вынимая стаканчик из стопки, наполнила его и стала, не спеша, пить. Антон поднялся, тоже подставил стаканчик под кран, а потом вернулся с ним на свое место. Изабель бросила пустую тару в мусорную корзину и ушла.

Он продолжал листать проспекты. Потом еще раз сходил за водой. Со стороны было совсем не заметно, что у него двойной стакан – один в другом. Такое часто случается. Улучив момент, он вынул внутренний стаканчик и забрал клочок бумажки, лежавший на дне внешнего. Потом опять составил их, выбросил в корзину и пошел к себе. Только там он прочел записку. В ней был номер комнаты Изабель и короткая приписка: «Операция назначена на завтра». Он спустил бумажку в унитаз, а когда гостиница затихла, прокрался незамеченным к ее двери и постучал условленным образом: 2 – 3 – 1.

Завтракали в столовой как бы случайно за одним столиком. Затем на гостиничном пляже устроились как бы случайно на соседних лежаках. Антон взял ее за руку – она была ледяная. А солнце жгло, как обычно. Он не догадывался, что она так напряжена, так остро переживает то, что ей предстоит. Ему стало страшно за нее.

– Может, отменим? – хрипло спросил он, глядя в сторону.

И услышал немного насмешливый ответ:

– Ты что – испугался?

Клиент должен был прийти к ней в восемь вечера. Антон дал себе слово не высовываться из номера. Включил телевизор, но звуки проходили сквозь него, не задерживаясь. В десятом часу он услышал в коридоре громкие голоса и какой-то шум. Чтобы подавить жгучее желание немедленно выскочить из номера, разделся и встал под душ. Сколько простоял там, не помнил. Когда вышел, вокруг было тихо. Вернулся в номер и постарался уснуть.

Утром он спустился в холл в начале девятого. Люди сновали по своим делам. Он устроился на том же диванчике. Неизвестность грызла его. Какой-то парень с полотенцем, встретив своего друга, договаривался с ним о совместной поездке. И вдруг до Антона донеслось:

– А как тебе вчерашнее происшествие?

– Какое?

– Ты ничего не знаешь?! Какая-то женщина позвонила дежурному: у меня в номере мужчина, ему плохо, лежит ничком, почти не дышит…

Неведомая пружина подбросила Антона вверх, и в мгновение ока он оказался возле этой пары:

– Извините, что-то интересное, я тоже не слышал.

Рассказчик с полотенцем повернулся вполоборота к нему:

– Поздно было, мы как раз пришли с прогулки. Видим, «скорая» подъехала. Вынесли человека и увезли. Мы к дежурному – что случилось? Он и рассказал. Мужик-то, говорит, не наш постоялец. Мало того, говорит, что пожилой, так еще местный, городской.

– Русский? – спросил Антон.

– А кто ж его знает. По внешнему виду, вроде, не похож. Скорее всего, еврей. А может, араб. В общем, подкатился к девахе. Но главное не это. Я утром, по дороге в бассейн, завернул к стойке, узнать – чем кончилось. Умер он, говорят. Остановка дыхания.

– Ну, если он пожилой, а она молодая… – протянул Антон.

– Вот-вот. Для гостиницы – неприятность. Но врач сказал их менеджеру, чтобы не расстраивались. Не убийство ведь, а несчастный случай. Бывает – когда мужчина в годах переоценивает свои силы.

– А где та деваха? – поинтересовался второй парень.

– Молодец! – воскликнул любитель плавания. – Хочешь знать, в каком она номере?

– Почему бы и нет? Какая она из себя?

– Не видал, врать не буду. Может, ее уже выселили.

– Прямо как в кино, – покачал Антон головой. – Завтракать идете?

– Сейчас, жён захватим и через пару минут будем.

Итак, дело сделано. Но пока всё в тумане. Где Изабель? В столовой она не появилась. Искать ее в номере было бы самоубийством. Но она должна подать о себе знак.

День прошел впустую. Наступил следующий. С утра Антон отправился на пляж. Люди, море, знакомства – не так тоскливо. Мобильник лежал рядом, под одеждой, чтобы не перегрелся на солнце. Когда он зазвенел, схватить его было делом секунды. «Привет! – сказала Изабель. – Я тут занимаюсь покупками. Ты просил купить амперметр, уточни – на 220 или на 110 вольт?» «110, конечно». На том разговор закончился.

 

 * * *

– Можно еще глоток кофе? В горле пересохло, – Антон сидел, внезапно побледневший. Он долго вел свое непридуманное повествование, и это как-то успокаивало. А теперь он приблизился к развязке и не знал, что его ждет за финишной чертой – благожелательность публики или позор проигравшего.

– Немного остыл, – сказал Рувимский, наполняя чашку.

Он выпил, не отрываясь, лицо его немножко порозовело и неожиданно он улыбнулся:

– Что ж, хватит говорить о себе в третьем лице. Слова Бэлки тоже были условным знаком. Когда я их услышал, меня охватило необузданное веселье. Хотелось прыгать и скакать. Изабель уже в Амстердаме! Мы свободны! Я собрался за несколько минут, распрощался с гостиницей. С центральной автобусной станции Тель-Авива сразу отправился в аэропорт Бен-Гурион. Через несколько часов я уже сидел в накопителе, ожидая посадки на свой рейс...

– А потом полиция, тюрьма и встреча со мной, – подхватил Рувимский.

– С тобой было очень приятно познакомиться.

– Меня зовут Толя. Хочу тебе сообщить хорошую новость по поводу последнего эпизода. Я располагаю показаниями твоей подруги, медики их подтверждают: ничего криминального в номере не произошло. Но у меня есть к тебе один нескромный вопрос.

Как ты решился на такой шаг? Я, например, не могу представить, чтобы я добровольно отправил свою жену в постель к постороннему мужчине.

– Понимаешь, Толя, я согласился с ее доводами с тяжелым сердцем. Но, во-первых, ты неправильно сформулировал суть дела – не я ее послал в постель, а к ней явился мужчина. Это совсем иная ситуация. А во-вторых, представь, что твоя жена – актриса и снимается в эпизоде, где она в кровати с любовником. Ведь ничего страшного не происходит. Просто рабочий момент, который надо сыграть.

Рувимский покачал головой:

– Логично. И всё-таки в твоей истории есть один прокол: надо было обратиться в полицию. Согласись – очень легко проверить и убедиться, что эти мужчины – не евреи!

– Когда Бреннер в «Ласточке» кричал: «Надоело быть евреем!», я ему так и сказал: «Ты же можешь доказать, что ты не еврей». А он: «В том-то и дело, что не могу!» Чтобы завершить мою эпопею, надо привести теперь факты – полностью то, что я узнал от Бреннера и что объясняет очень многое. Только изложу я их уже своими словами. И это будет история, не менее интересная, чем мои приключения.

…Приближается конец войны. Нацистская верхушка готовит временный уход в тень. Накануне нового, 1945 года в Берлин вызывают из Аушвица трех молодых крепких парней-охранников. Эсэсовцы, беспрекословно преданные фюреру, они ненавидели евреев и жестоко расправлялись с ними. В то же время арийские черты у них выражены неявно. Они вполне подходят для тайной миссии – сохранить средства гитлеровской партии и направить их на возрождение нацизма. Чтобы обезопасить своих агентов от преследований, немецкие спецслужбы разрабатывают особый план.

Среди еще остававшихся в живых узников лагерей находят моэля – специалиста по обряду брит-мила. Он делает всем троим отобранным обрезание, после чего его сразу же расстреливают. Пока молодые эсэсовцы под присмотром врачей выздоравливают, другой узник учит их наиболее часто употребляемым выражениям разговорного идиша. Через два месяца лечение заканчивается – расстреливают и учителя, и врачей. Каждому из троицы наносят на левую руку татуировку – лагерный номер. Каждого наделяют именем и фамилией из числа уничтоженных. Дают им легенды, заставляют заучить явки. Они уже исхудавшие, поскольку их всё время держали на голодном пайке. И в апреле 1945-го их внедряют в семитысячный марш узников, которых немцы гнали из Дахау в Альпы.

В итоге они попадают к американцам, в лагерь для перемещенных лиц. Утверждают, что все их близкие родственники погибли, остались лишь дальние в других странах. Документов ни у кого нет, но американцы тщательно проверяют каждого, раздевают на медкомиссии. Разумеется, эта троица никаких подозрений не вызывает. Их выпускают под новыми именами – Паризера и Палкеса в США, Бреннера – в Австрию. Позже Палкес перебирается в Аргентину. Сначала они ложатся на дно – никаких связей друг с другом. Вживаются в обстановку. С 1957-го начинают потихоньку раскручиваться...

В глазах Рувимского – удивление:

– И это всё тебе честно выложил Бреннер?!

– Видишь ли, Толя, многие детали стали мне ясны еще до «Ласточки» – особенно в «Хофбройхаусе», когда я крутился неподалеку от столика, за которым сидели мои так называемые родственники. В их разговоре проскальзывали воспоминания – на это настраивала дата. Поэтому в общих чертах я верно прикинул картину их перерождения. Единственное, до чего не додумался, – так это до обрезания. Ну, а кроме того, во время моей словесной схватки с Бреннером у меня в руках был веский аргумент – пивная бутылка, занесенная над его головой. Жить каждый хочет.

– И чем же предосудительным они, по-твоему, занимались после 1957 года?

– Бесспорно, Паризер был главным – идейным вдохновителем и распорядителем кредитов. Где-то наверняка лежит, затаившись, его крупный банковский счет. Гостиница Бреннера, по-видимому, служила перевалочной базой, местом встреч, через которое осуществлялась связь с разными группами неонацистского толка, в первую очередь, из Германии. А у Палкеса была особая задача. Я понял это не сразу. Но, анализируя события, пришел к выводу: его лагерь – почти копия гитлерюгенда, где подросткам вбивали в голову идею об их исключительности и преимуществе над всеми. То есть готовили в Аргентине нечто вроде испаноязычного варианта нацизма, повторяющего гитлеровский. Меня подтолкнуло к такой мысли увиденное в газете интервью с двумя инструкторами палкесовского лагеря: у них фамилии не испанского типа, а чисто немецкие. О том, что я имел дело не с безобидными бизнесменами, говорит и тот факт, что в меня стреляли и взорвали «мерседес». Но, вне зависимости от того, чем они занимались после войны, они должны были ответить за концлагерь, за уничтожение безвинных людей.

– Возразить трудно, – Рувимский задумчиво смотрел в окно. Стая птиц носилась по кругу, закручиваясь в спираль – наверное, с громкими криками, но в кабинете их не было слышно. – Если бы знать заранее, где затаился враг, кем он обернулся сегодня, за каким углом ждет… – его голос звучал глухо. – Если бы научиться распознавать ненависть по запаху… если бы…

Он повернулся к Антону:

– С сегодняшнего дня твое положение меняется. Можешь поселиться в гостинице, но покидать город пока нельзя. Будем ждать решения начальства.

До недорогого отельчика его довезли. Очень скоро он заскучал по своей камере. Там три раза в день бесплатно кормили. Каждые утро он обязан был докладывать дежурному по прокуратуре, что не сбежал. Знакомых нет. Такой своеобразный отпуск – рядом море, пляж, никаких ограничений, а время тянется медленно; каждая минута, словно капля из не совсем плотно закрытого крана, долго собирается с мыслями, набухает, наконец, шлепается вниз, и потом надо опять с напряжением ждать, пока появится следующая. Его вызвали к следователю на девятый день.

– Пойдем к шефу, – коротко бросил он.

Начальник оказался невысоким коренастым мужчиной весьма интеллигентного вида.

– Рад познакомиться, – сказал он по-английски. – С большим интересом выслушал вашу повесть. Знаете, один наш работник был по делам службы в Германии, попал в Бад Арользен и чисто случайно обнаружил там в двух списках фамилии, о которых рассказывал Антон. Бывают же такие совпадения! А вообще, я вас поздравляю! Мы установили, что вы действительно не имеете никакого отношения к происшествию в гостинице «Голиаф». Обыкновенный несчастный случай. Я должен извиниться за то, что мы вас задержали. Но вы понимаете…

– Конечно, конечно, – с полным пониманием кивнул Антон.

Шеф говорил серьезно, и уловить какой-либо подтекст в его тоне было невозможно.

Когда они вышли, Рувимский сказал:

– Ты свободный человек, Антон. Останься у нас. Насчет работы не волнуйся, мы тебя возьмем сразу.

– Спасибо, Анатолий. Я тебе благодарен. За всё. Остаться? Мне нравится ваша страна, ваша энергия, ваш оптимизм. И всё же… Я покинул Белоруссию, которую очень любил, потому что потерял там точку опоры. Я нырнул в Германию, а вынырнул в США. Судьбе было угодно, чтобы я полюбил женщину совсем в другом краю. И теперь мое место будет там, где живет она.

И, прощаясь с Рувимским, добавил:

– Впрочем, всё может быть, и я еще вернусь сюда – мы вернемся сюда. С нашим сыном.

 

Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer1/Kur1.php