1
...Глаз не насытится тем, что видит, ухо не наполнится тем, что слышит...– эти слова из кладезя библейской мудрости – книги Экклезиаста можно без сомнения отнести к Иерусалиму, городу с неисчерпаемой историей, полному Божественных чудес, свидетелю удивительных событий, определивших ход нашей цивилизации.
Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим, следующий год в Иерусалиме - как заклинание, как молитву, повторяли из поколения в поколение изгнанные из Земли обетованной евреи. Сколько этих поколений сменилось за две тысячи лет! Рассеянные по разным странам, заговорившие на разных языках и наречиях евреи повторяли на исчезнувшем для общения иврите «Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим» и верили, что это раньше или позже случится.
Он решил, что может, наконец, осуществить мечту своих предков. Сразу после войны многим полякам, в том числе, польским евреям, оказавшимся в СССР, было разрешено вернуться на родину. Пять семей российских евреев, не сомневавшихся, что начавшаяся борьба с космополитами означает новую волну антисемитизма, надумали воспользоваться ситуацией, подделали документы, указав местом рождения Польшу, и доехали до Львова, откуда рукой подать до Польши, а из Польши, как было известно, нет больших проблем взойти в Иерусалим. Однако бдительное чекистское око не дремало. Кто проговорился, кто донёс – история умалчивает, но все пять глав семейств были арестованы.
Передо мной обвинительное заключение по следственному делу от 6 февраля 1948 года. Что может быть интереснее подлинных документов? Цитирую, изменив только имена:
«8-го февраля 1947 года Управление Контрразведки МГБ Прикарпатского Военного Округа при попытке бежать за границу был арестован некто Рахлин Борух Исаакович».
Далее перечисляются «преступные замыслы и практические шаги» и отмечается, что обвиняемый «действовал не индивидуально, а как участник антисоветской, буржуазно-националистической организации хасидов».
Перечисляются главные задачи этой организации:
«а) обработка евреев в духе привития им антисоветских, религиозно-националистических убеждений и частно-капиталистических стремлений;
б) подготовка и осуществление массовой нелегальной переброски антисоветски, буржуазно-националистически настроенных евреев из СССР за границу – в Польшу, Англию, Америку, Палестину».
Упоминается и «проживающий в США лидер еврейских буржуазных националистов Ицхак Шнеерсон», который руководил организацией хасидов в СССР «нелегально, через зашифрованную переписку и общие дерективы».
После упоминания «подпольных комитетов», из которых «наиболее популярным и деятельным являлся Львовский подпольный комитет», делается вывод:
«Таким образом, возникшее во Львове по поводу попытки нарушения госграницы дело на Рахлина приобрело политический, групповой характер».
Думаю, достаточно этого закавыченного малограмотного бреда, растянутого на девять машинописных страниц, в конце которых предлагается мера наказания – 20 лет ИТЛ (Исправительно-Трудовых Лагерей).
Обратите внимание - от ареста 8 февраля 1947 г. до приговора от 6 февраля 1948 г. прошёл ровно год. Это был год непрекращающихся допросов и выбивания признательных показаний.
«Все мы люто ненавидели наших мучителей-следователей», - вспоминает Василий Васильевич Парин, крупнейший советский физиолог, заместитель наркома здравоохранения во время войны, один из учредителей Академии медицинских наук и её первый академик-секретарь. Упоминаю его не случайно. Арестованный 18 февраля 1947 г. после возвращения из четырёхмесячной командировки в США по обвинению в шпионаже в пользу США, он оказался в той же московской тюрьме и в то же самое время, что и Рахлин.
О встрече с академиком Париным, имеющей прямое отношение к Боруху Рахлину, пишет Ион Деген в одном из своих рассказов. Деловой разговор между Ионом Лазаревичем и Василием Васильевичем по поводу докторской диссертации Дегена неожиданно коснулся одной тюремной истории.
«Уже на стадии следствия, - продолжил воспоминания академик, - по тюрьме поползли слухи про какого-то несгибаемого еврея из Подмосковья, после допросов которого следователи сваливаются от нервного перенапряжения. Среди моих сокамерников, интересных интеллигентных людей, не оказалось таких героев, и я воспринимал рассказ о подмосковном еврее, как красивую легенду. В камере нередко желаемое принимают за действительное. Оказалось, что слухи имеют под собой основание».
Подследственных можно было разделить на две категории – слабых, которые признавали всё, чтобы избежать мучений и издевательств, и сильных, которые не признавали вину, пытаясь доказать её абсурдность, терпели побои, орали от бессилия что-то изменить. Борух, а в миру Борис Рахлин, не принадлежал ни тем, ни другим.
Ещё во Львове после ареста местный следователь по фамилии Вайсер, упомянувший имя вождя и учителя всех народов, услышал в ответ: «Я не верю никому, только Богу одному». Получив за такое кощунство по отношению к вождю удар кулаком по лицу, он, утирая кровь, добавил: «Не боюсь я никого, кроме Бога одного».
- Дуришь народ своим богом, - и за матом-перематом последовал второй удар, после которого из носа потекла кровь на рубаху.
- Вы на нашей крови спасения не обретёте и карьеры себе не сделаете. Не будет вам прощения ни на земле, ни на небе.
Евреи-следователи к евреям-подследственным зачастую оказывались особо жестокими. Им надо было продемонстрировать не только безграничную верность партии и вождю, но и принципиальную беспощадность к соплеменникам – шпионам и врагам народа. А тут ещё рядом то ли помощник, то ли начальник, как не отличиться.
Борис смотрел Вайсеру прямо в лицо. До чего же оно мерзкое! Вроде никакого уродства, лицо как лицо, а ощущение абсолютной мерзости. Он вспомнил картинку из далёкого детства. Ему было лет семь-восемь, когда он подрался с соседским пацаном, обозвавшим его жидом. Ему удалось повалить обидчика на землю и сесть на него верхом. Тот лежал на спине и извивался, как уж. Ребята, собравшиеся вокруг орали: «Бей!», и он хотел, хорошо помнит, что очень хотел ударить по мерзкой роже. Но руки повисли, как плети. Он не мог понять, что случилось. Он встал с обидчика, а тот вскочил на ноги и набросился на него с кулаками. Тогда он плакал от обиды, от своей вдруг возникшей беспомощности. Откуда она взялась?
Много позже он объяснил себе, что это был сигнал свыше. Не надо ему ввязываться в драки, в кулачные разборки. А почему, Ему сверху виднее. Чего это он именно сейчас об этом вспомнил? Может, выражение мерзости на лицах было похожим?
«...Я тебя спрашиваю!! – злобный крик Вайсера и ещё одна зуботычина вернули его к действительности. – Был или не был?!»
Арестованных отправили по месту жительства в Москву, и допросы были продолжены. Жестоких избиений со сломанными костями и отбитыми органами Борух Рахлин, слава Богу, избежал. Хранил его Господь, и он каждый день возносил Ему благодарственные молитвы. А кулаком по лицу или выбитый зуб, так это ерунда по сравнению с покалеченными людьми, которых приволакивали в камеру после допросов.
Диалоги со стороны следователей постоянно перемежались матерными и оскорбительными словами в таком количестве, что они увеличили бы размер диалога минимум в два раза. Да простится мне лакировка действительности, но матерные слова далее опущены. Уверен, что нет проблемы для русского человека домыслить их самостоятельно.
- Признаёшь ли ты, что нелегально хотел пересечь границу?
- А что делать, если легально нельзя?
- Здесь я задаю вопросы. С какой целью ты хотел это сделать?
- Хотел из Польши отправиться на родину предков в Палестину.
- Какая родина? Какие предки? Там уже давно нет евреев. Это всё сионистская пропаганда врагов Советского Союза.
- Есть евреи, нет евреев. Если нет, то почему мне не быть первым. Наши пророки предсказали возвращение к Сиону, горе, на которой царь Соломон построил Первый храм. Кому от этого плохо, если мы вернёмся?
- Подожди стучать, - следователь обратился к молоденькой машинистке, печатающей протокол. – А тебе сколько раз говорить, что вопросы задаю я. Что за дурацкая еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос.
- Зачем столько гнева, гражданин следователь. Вы честно выполняете свою работу. От вас ни одному врагу народа уйти не удастся. А я глубоко религиозный человек, верю в Божественную силу, и что по сравнению с ней пара зуботычин, которую я могу от вас заработать!
Он говорил спокойным, уверенным голосом, никогда его не повышая. Невысокого роста, плотного телосложения, широконосый, с бородой, как и положено хасиду, он смотрел на следователя своими голубыми глазами, как бы выражая сочувствие его тяжёлой работе. Со стороны это могло показаться издёвкой, но у хасида и в мыслях такого не было. В этом была непреклонная собственная сила воли и непоколебимая вера в то, что в любом самом последнем человеке, если он не психически больной, Божья искра существует. Правда, зла вокруг столько, что может мест в аду не хватить.
А следователь незаметно для себя втягивался в разговор.
- Какая Божественная сила? Это опиум для народа, - повторил он заученное определение религии. – Наш народ освободился от попов и раввинов и стал сам хозяином своей судьбы, - почти продекламировал следователь, как на экзамене по политподготовке.
- От человека много зависит, но сила его от веры. У вас от веры в коммунизм и в самую демократическую и справедливую страну Советов, а у меня – от веры в Бога, который наказал нас двумя тысячелетиями изгнания, и за это время наша вера в Него не исчезла. Мы выдержали испытание, и Он возвращает нас на землю Израиля.
- Не бог, а сионистская пропаганда. Она пытается внести раздор в братскую семью народов нашей страны.
- А что, братья обязательно должны думать одинаково? Прошу прощения, гражданин следователь, опять вопрос. Пусть будут разные братья. И пусть себе живут в мире и согласии и где хотят. Только зачем насилие? Что поделать, гражданин следователь, если вопросов больше, чем ответов.
- Типичная мелкобуржуазная пропаганда, - следователь злился на себя, что выслушал эту тираду.
Машинистка, освобождённая от печатания, с любопытством слушала разговор, который должен быть допросом. Надо поставить этого еврея на место. Иначе где гарантия, что девица не настучит на следователя, который не умеет вести допрос.
- Типичная мелкобуржуазная пропаганда, - повторил он. – Мы единая семья народов. Никакие происки врагов не нарушат наше единство.
Борух-Борис молчал, а следователь решил, что наконец-то этому еврею нечего ответить, и добавил торжествующе:
- Только мракобесы могут верить в существование бога!
- Вы хорошо учились в школе, гражданин следователь. Не знаю про физику и математику, но по истории у вас наверняка были пятёрки. Однако история – это история, а не то, что сегодня нужно одной власти, а завтра другой. Почему из древнего мира исчезло еврейское государство? Не для того ли, чтобы евреи забыли о нём и стали просто советскими людьми, не...
- Опять лекцию читаешь, - перебил следователь, - договоришься, схлопочешь на полную катушку. А что, разве плохо стать одним советским народом, в котором все нации равны?
Спросил и подумал, какого чёрта он дискутирует с этим сионистом. Всё, что надо – получить признательные показания. Да, был связан с хасидским подпольем, да, получал инструкции из-за границы, да, возглавил группу для совершения преступного замысла.
- Хорошо бы так, но не получается, - отвечал тем временем на вопрос следователя хасид. – Все нации, может, и равны, но одна нация равна иначе, чем другие.
- Живите, как все, и будете равны, как все. Всё, хватит. Так признаёшь, что возглавил группу для нелегального перехода границы?
- Мы с этого начали, гражданин следователь. Границу хотел перейти. Но сами посудите, какой из меня глава?
- На вопрос отвечать, да или нет?
- Нет.
- Был членом преступной националистической организацией хасидов?
- Хасидом был и есть. И мои друзья хасиды тоже. Мы религиозные люди, исполняющие традиции наших праотцов. Мы никого не притесняем, не калечим. Наша вера помогает нам переносить тяготы жизни. Кому от этого плохо?
- Опять за своё. Был или не был?
- Не был.
- Дети ходили в запрещённую школу, хедЕр или хЕдер, как она у вас называется?
- Это было. Так то же на общественных началах. Хотели, чтобы дети знали историю и веру своего народа.
- Вот и калечили детей. Они, поди, пионерами были, клялись быть верными делу Ленина-Сталина.
- Вожди на Земле, а Бог на небе.
- И кто его видел?
- Так его глазами не увидеть, только душой почувствовать можно. И в вашей душе, гражданин следователь, Он есть. Даже если вы не хотите его признавать. А Он всё равно есть. И его Божественная сила творит чудеса. Разве это не чудо - века гонений, издевательств, истреблений не уничтожили мой народ и его веру в свою судьбу.
- Ты брось меня пропагандировать, гнида сионистская, - прервал монолог следователь. Время допроса заканчивалось, а результат нулевой. Где признательные показания? – Не испытывай моё терпение. В твоих интересах не увиливать от прямых ответов, а честно признать себя виновным по всем пунктам. Не хочешь по-хорошему, придётся тебя топить.
Как тут удержаться гражданину Рахлину и не вспомнить Талмуд.
- Как сказал рабби Гилель, увидев плывущий по реке череп: «За то, что ты топил, утопили тебя, но те, кто это сделал, будут также утоплены».
Следователь, услышав незнакомое для себя имя, просветлел лицом:
- Ну вот давно бы так. Кто, ты говоришь, сказал?
- Рабби Гилель.
- Отлично. Где он живёт? Откуда ты его знаешь?
- Он великий мудрец. Жил в Палестине, но давно умер. Две тыщи лет назад.
Просветление лица тут же сменилось потемнением:
- Ну, мудрец, твою мать. Домудруешься у меня!
Он вызвал конвоира и велел увести подследственного.
Сколько похожих разговоров было за год! Чего только не рассказал Борис Рахлин молодому следователю, наученному непримиримой борьбе с врагами! И про Авраама и его сыновей Ицхака и Ишмаэля, и про Якова с сыновьями, и про Моисея, фараона и десять казней египетских, и про царей Давида и Соломона, и про Первый и Второй Храмы. И всё это вплеталось в ответы на вопросы следователя, постоянно орущего: «Да или нет?!»
И загремел Борух Исаакович Рахлин по приговору на все 20 лет в ИТЛ. 20 не 20, а до 1955 года отсидел, когда после смерти вождя всех народов его верный ученик и соратник развенчал культ личности учителя и освободил невинно пострадавших от репрессий. Но это ещё через семь с лишним лет тяжелейших испытаний.
А пока он в «столыпинском» вагоне отправлен к месту отбывания срока, в противоположную сторону от Иерусалима, с которым, увы, пока не получилось. Казалось бы, нет никаких видимых шансов войти ему в Святой город, но одержимым людям они и не требуются. Он верит, что раньше или позже это произойдёт.
«Столыпин» представляет собой почти обычный купейный вагон, но со стороны купе глухая стена без окон, а вместо дверей решётки. Окна есть только в коридоре, по которому ходит конвойный.
В купе «столыпинского» вагона их было четверо. Сам по себе факт удивительный, поскольку норма семь человек, а набивали часто до двенадцати зеков.
Кроме академика Василия Васильевича Парина, сохранившего об этом воспоминание, в купе оказались два высокопоставленных военных – генерал-лейтенант и полковник, бывший военным атташе в Канаде.
- Четвёртым, - рассказывает В. В. Парин, - был тот самый еврей из Подмосковья, о котором не утихала молва среди арестантов. Нам он представился, как Борис Исаакович Рахлин. Внешне он был крепкий, коренастый, но далеко не богатырь. На наш вопрос, правда ли, что он доводил следователей до нервного потрясения, он удивился и ответил, что особых потрясений не наблюдал. Просто возникали разговоры на разные темы, и он, как глубоко религиозный человек, объяснял, что грубая сила граждан следователей ничто в сравнении с Божественной силой, данной его народу.
Нас позабавил этот рассказ. Ничего особо героического в Борисе Исааковиче мы не обнаружили. Так бы это и было, если бы мы не стали свидетелями действительно чуда.
Начальником охранников, именуемых вертухаями, был в нашем вагоне младший лейтенант. Маленький, тщедушный, с прыщеватым лицом, одним словом, мерзкий тип, обделённый любовью. Как ему было не продемонстрировать свою власть над именитыми зеками и не насладиться своей значимостью. Вот они, генералы-академики, и они полностью в его власти. Он может делать с ними всё, что захочет, как полновластный хозяин и герой. Младший лейтенант наказывает генерал-лейтенанта, и тот не может ослушаться. Невежда унижает академика, и тот должен терпеть. Я ещё как-то крепился, а генерал был на грани самоубийства.
Однажды это вертухайское чудовище появилось у нас среди ночи. Не спалось подонку, решил развлечься. Он поднял генерал-лейтенанта, уличил в каком-то ему одному ведомом нарушении и заставил быстро ложиться на грязный пол, вставать и снова ложиться. Лицо генерала налилось кровью от бессилия и злобы. Он взмок и тяжело дышал, едва успевая выполнять команду «лечь - встать».
Тут с верхней полки соскочил Борис Исаакович. Слегка раскачиваясь, как будто читая молитву, стоя спиной к подонку, он заговорил своим негромким голосом о том, что, глядя на гражданина начальника, можно усомниться, что Господь создал человека по образу и подобию своему. Но каким бы ни было тело, оно всего лишь вместилище души. Друзья, поверьте мне, гражданин начальник, в котором мало что осталось человеческого, ещё не полностью завоёван силами ада. Он ещё может возродиться для Добра. Товарищ генерал, не мне объяснять вам, что временно превосходящие силы противника ещё не решают исход сражения. Уважаемый академик, не всё можно объяснить высшей нервной деятельностью и комплексами у гражданина начальника. Душа – это поле сражения Добра и Зла. У гражданина начальника ещё есть шанс, и пожелаем ему, чтобы Добро в его душе, очень слабое и подавленное, нашло силы для того, чтобы одолеть Зло, от которого мы сейчас страдаем.
Во время этого монолога «гражданин начальник» стоял, не шелохнувшись, тупо уставившись неподвижным взглядом в спину Бориса Исааковича. Он был в полном ступоре и вряд ли понимал, что именно Борис Исаакович говорил. Скорее всего, голос, тихий, спокойный и уверенный, гипнотизировал ублюдка. Неожиданность ситуации усиливала эффект отупения. Промычав что-то нечленораздельное, «гражданин начальник» вышел из купе, и ни разу больше до самого прибытия в зону эта гадина к нам не заходила.
Тут мы окончательно поверили в уникальные способности еврея из Подмосковья, о которых слышали ещё в тюремных камерах, а отныне убедились воочию, - закончил рассказ Василий Васильевич, а после небольшой паузы добавил, что и в лагере тем, что выжил, он в значительной степени обязан Борису Исааковичу. Когда хотелось выть от безысходности, когда жизненные силы были на пределе и казалось, что остаётся только помереть, Борис Исаакович, который никогда не впадал не то что в депрессию, но даже в уныние, своим оптимизмом, своей верой и верностью помог выжить и ему и многим другим.
2
Яше Рахлину было одиннадцать, когда арестовали отца. Увидит он его только через восемь лет девятнадцатилетним юношей, студентом строительного института. Кто бы мог предположить, что строить ему суждено в Иерусалиме!
Связь с отцом не прерывалась, переписка, слава Богу, была разрешена. Но дороже всего были приветы, которые передавали освободившиеся зеки, сидевшие с отцом. Выпив «за нас с вами и за хрен с ними», живые свидетели рассказывали, какой удивительный и всеми в лагере уважаемый человек их муж и отец.
Среди тех многих, которым он помог и примером и словом, был известный всей стране Эдди Рознер, выдающийся трубач и руководитель джаз-оркестра. Его называли «белый Армстронг», считая не менее великим, чем знаменитый американец. Как и Рахлины, Эдди Рознер вместе с женой и дочерью попытался вернуться в Польшу, но был арестован тем же Львовским управлением МГБ и приговорён к десяти годам лагерей. Оказавшись в лагере, музыкант не просто впал в депрессию, а она превратилась в затянувшуюся болезнь. Интерес к жизни был полностью потерян. Уход из жизни был неминуем.
И Борис Рахлин начал борьбу за спасение. Он обладал огромной силой убеждения, основанной на непоколебимой вере в единого Бога Израиля, на верности дарованной Им Торе. Адонай Эхад, единый Бог, Ха-Шем, что в переводе с иврита означает просто Имя с большой буквы, неведомое никому.
О чём говорили они вдвоём с Эдди Рознером, можно только догадываться. Не от него ли тот узнал, что значит быть евреем, что он звено в цепи поколений и как важно ему ощутить себя внутри еврейской истории, как важно достойно выдержать испытания, ниспосланные свыше. Какие слова извлекал хасид из своей жестоковыйной души? Как реанимировал почти умершую волю к жизни? Нет ответов, но есть результат. Эдди Рознер дождался реабилитации. После освобождения он создал джаз-оркестр при Мосэстраде. Его оркестр исполнял музыку в знаковой советской комедии «Карнавальная ночь». Он приглашался с оркестром во все «голубые огоньки», гастролировал по всей стране. Всего бы этого могло не быть, не окажись рядом с Эдди Рознером в лагере никому не известный хасид Борис Рахлин, память о котором и благодарность которому музыкант сохранил на всю жизнь.
А как рассказать о тяжелейших страданиях, выпавших на долю самого Бориса Рахлина? Как передать ту боль, которая на грани между жизнью и смертью, если сам её не испытал, если сам не прошёл через этот ад? Никакого воображения не хватит, любые невыстраданные слова будут фальшивыми. Он чудом выжил, говорим мы в таких случаях, и по-разному объясняем это чудо.
Как ни орали на него надзиратели, приказывая снять ермолку, он отказывался это сделать. Своим негромким и мягким голосом он пытался объяснить, что это религиозный обычай, означающий смирение перед Богом.
- Обычай, говоришь, - осклабился разозлённый в очередной раз вертухай. - А помолиться, придурок, не хочешь? У меня, бля, есть для тебя молельня. Всю жизнь, сука, помнить будешь.
Прав оказался вертухай. На всю жизнь запомнилась эта пытка. «Молельню» даже карцером назвать было бы преувеличением. Это была холодильная камера площадью чуть больше метра на метр и высотой примерно метра два с половиной. Потолок был покрыт изморозью, а на стенах с отвалившейся местами штукатуркой застывшими натёками мерцала наледь в тусклом свете маленькой лампочки внутри железной решётки под потолком.
Экспериментально было установлено максимальное время пребывания провинившихся зэков в этой камере – 15 минут. После этого их выволакивали с обморожениями и часто без сознания. Не всех удавалось согреть и отпоить кипятком.
Оказавшись в камере, чтобы одолеть пронизывающий насквозь холод, он начал быструю ходьбу на месте, энергично размахивая руками. Идти было легче под хасидскую песню, которую они пели на встречах. Песня была в темпе марша, что было как нельзя кстати.
Не боюсь я никого, кроме Бога одного, кроме Бога одного.
И не верю никому, только Богу одному, только Богу одному.
Хасиды, положив руки на плечи друг другу, смыкались в круг, и этот круг вращался в ту и в другую сторону. А здесь и руки не раскинешь, упрёшься в стены.
Нет, нет, не боюсь я, не боюсь я никого, кроме Бога одного.
Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,
Кроме Бога одного.
И ещё раз:
Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,
Кроме Бога одного.
Мороз не унимался. Как бы забыть о холоде, об этих серых, обледеневших стенах, унестись мыслями от этого кошмара в неоглядную даль, где тепло и покой.
Разве это не его девиз - смерти не бояться, за жизнь бороться. Эти слова повторяли все зэки, и это придавало им силу. Сейчас его черёд не бояться смерти.
И в воде мы не утонем, и в огне мы не сгорим -
продолжала звучать в нём песня. А маленько бы огня сейчас не помешало.
Он должен жить всем смертям назло. Он будет бороться за жизнь до последнего вздоха. А что сверх того, то от Бога. Захочет Всесильный – спасёт, а нет – присоединимся к праотцам.
Надо бы ещё пожить. Сареле (так он ласково по-еврейски называл свою Сару), знаю, как тебе непросто, одной с двумя детьми. Работаешь по две смены, чтобы как-то свести концы с концами. Тоже не первая молодость, как бы не надорвалась... Выдержишь. Должна выдержать. Женщины, они семижильные. В часы испытаний, когда беда с семьёй, откуда у них только силы берутся.
Соня, дочка, совсем уже большая, не пропадёт. Ей бы только жениха хорошего. А Яша, Янкеле ещё совсем пацан. Каково ему остаться без отца... Почему остаться? Он ещё живой. Или не приходилось ему промерзать насквозь на пронизывающем ледяном ветру? И ничего, даже не простужался. Барух Ха-Шем! Ему надо помогать. Шагать надо быстрее и двигать руками энергичнее. И так посмотреть смерти в глаза, чтобы она отвернулась.
Не боюсь я никого, кроме Бога одного, кроме Бога одного...
Мысли вернули его к началу войны. В армии он не служил, был признан негодным по причине жуткой близорукости. Но тут война. Возраст уже за сорок. Он идёт в военкомат, просит записать его добровольцем. Над ним смеются: «Ты ж немца перед собственным носом не разглядишь!» А немец прёт, уже и от Москвы недалеко. Он снова в военкомат. Не взяли даже окопы копать. Справку выдали – просьба отклоняется по причине состояния здоровья. Но что ему справка. Не будешь же её показывать в ответ на косые взгляды. Руки, ноги, голова на месте, да и нестарый ещё. А близорукость, кто ж её видит. Очки с толстыми стёклами, так их каждый нацепить может.
А потом была эвакуация в Ташкент. Перегруженный поезд. Короткие остановки и спринтерские пробежки за кипятком. Надо было наполнить чайник и успеть обратно на поезд. Ох, сейчас бы этот чайник с кипяточком – и руки погреть можно и изнутри согреться.
А в Ташкенте поначалу жильё с земляным полом, муравьёв видимо-невидимо и сортир во дворе. Вместо двери занавеска, да и зачем дверь. Даже если непрошенные гости пожалуют, красть-то нечего. Потом переехали в двухкомнатную квартиру с удобствами. Кроме них, в этой квартире разместились ещё четыре семьи. Ничего, в тесноте да не в обиде. Главное – победы дождаться.
Как оскорбительно звучало придуманное антисемитское – евреи воевали в Ташкенте. Его братья были призваны в первые дни войны. Два младших погибли, а старший вернулся в середине войны без правой руки. Но говорить всегда будут, на то они и антисемиты. Им ни объяснить, ни доказать ничего нельзя. Да и сейчас - чего он вдруг про них вспомнил? Из всех детей-беженцев, играющих во дворе их многоквартирного дома, переполненного эвакуированными из самых разных мест, один Яков был евреем...
Ташкент! Как там было тепло! Какое тепло, жарко! Днём на улицу выйти невозможно – такое пекло. А здесь зуб на зуб не попадает. Никак не согреться. Значит, надо ещё быстрее, ещё энергичнее. Он уже почти бежал, учащённо дыша.
А Янкеле - энергии через край. Дырку на месте крутит. Целыми днями с ребятишками во дворе. Однажды прибежал с улицы расстроенный. Оказывается, местный узбекский мальчик собрал вокруг себя детей и затеял игру – пусть каждый назовёт свою столицу. А во дворе беженцы со всех краёв. Один говорит – Кишинёв, другой – Киев. Дальше и Минск, и Рига. Янкеле назвал Москву. Но узбекский мальчик возразил: «Москва - это столица русских и всего СССР, а у евреев должна быть своя столица, как у узбеков Ташкент». Янкеле и про его еврейство никто пока не говорил, а тут ещё и столицы лишили.
Помню, усадил его за стол. Как умудриться рассказать ребёнку правду и предостеречь, что говорить её кому-то ещё опасно и надо держать в тайне. Да, сынок, мы действительно евреи, и у нас есть своя столица – город Иерусалим. Но много лет назад враги отняли её у нас, и мы, евреи, оказались в разных странах. Но придёт время, обязательно придёт, и мы вернёмся и отвоюем нашу столицу. Однако пока это тайна. Ни с кем об этом нельзя говорить, даже с близкими друзьями. Сейчас ты узнал об этом, и хорошо, но никому ни слова. Обещаешь?
Пообещал. Но всё равно было боязно. Сколько он знал пострадавших, обвинённых в связях с международным сионизмом, в работе на иностранные разведки. Вот и сам получил такой приговор. Только Янкеле тут ни при чём.
Когда же это было? Он уже и счёт времени потерял. Где-то перед концом войны они вернулись из Ташкента. Может, год спустя узнал он, что есть путь через Польшу в Палестину. Заиграло ретивое! Как упустить такой шанс. Документов особых не требовалось. А чтобы соседи не догадались, попросил начальство, благо необходимость была, отправить его в командировку во Львов. Всем сказал, что уезжает на неделю и жену с детьми берёт с собой. Пусть, мол, посмотрят на замечательный город Львов. Взяли пару чемоданов. На неделю-то зачем больше?
Во Львове задание командировочное выполнил и на вокзал – присмотреться, как люди уезжают в Польшу. Тут его и повязали.
Побег не удался. Но Ирушалаим никуда не исчез. Он остаётся неизменной притягательной силой. Не получилось в тот раз, получится в другой.
О чём он? Какой другой? Треклятый мороз. Что этому морозу до его мечты? Убьёт хладнокровно. Хладно-кровно. Не случайно говорят – кровь стынет в жилах. Не фигурально – от ужаса, а реально – от холода. Застыли пальцы. Сжать – разжать, сжать – разжать. И бег на месте. Выше колени. А руками, как по невидимой груше. Удар. Ещё удар. Левой и сразу резко правой. Не дождётесь. Он будет жить. Ха-Шем испытывает его, и он должен достойно выдержать это испытание.
Я не верю никому, только Богу одному, только Богу одному...
Аврааму тяжелей было. Сына в жертву велел принести. Представить жутко. Но крепок был в вере Авраам, уже руку занёс с ножом. Остановил его Господь в последнюю минуту.
Силён тот, кто не усомнится в Тебе. Он повторил это шепотом. Затем сказал так громко, что слова, отражённые от стенок, зазвенели в ушах. Силён тот...(дай мне силы не остановиться)...кто не усомнится...(а разве сомневался он хоть одну минуту?)...в Тебе...(хоть Ты в неведомых сферах, но Ты есть!). Ещё и ещё он повторял вслух – силён тот...(молитва не должна быть мысленной)...кто не усомнится...(произнесённые слова молитвы лучше достигают цели)...в Тебе...(услышь и не дай погибнуть).
Иерусалим. Ле-шана абаа бэ-Йерушалаим! Как он желал, чтобы у него эта мечта осуществилась. Ни с кем этой мечтой не делился, но верил в неё и себя готовил. От отца и деда унаследовал, как жить. Не унывал даже в самых трудных обстоятельствах. Радовался жизни, несмотря ни на что. Возносил благодарственные молитвы Ха-Шему за то, что просто жил. Танцевал под весёлые ритмы так, что небесам становилось жарко.
Жарко... Жарко... Вот что надо ему сейчас. Надо танцевать, чтобы согреться. Зазвучала, застучала в висках такая знакомая и любимая еврейская музыка. Ноги задвигались в такт. Быстрее, быстрее, ещё быстрее. Только не упасть.
Ляй-ля, ляй-ля-ля, ляй-ля, ляй-ля-ля,
Только Богу одному...
Где я? Что со стенами? В лёгкой дымке проступают скалистые породы с каменными натёками. С потолка и из пола каменные сосульки. Что-то из них сталактиты, что-то сталагмиты, легко перепутать. Пещера. Доносится голос: «Йоав, нашли вход!»
Йоав бен-Цруя доволен. Его догадка оказалась верной. Он поделился ей с царём. Давид со своим войском уже не один месяц осаждает крепость евусеев, окружил её со всех сторон, а взять не может. Перед ними или мощные крепостные стены или неприступные горные склоны. Взять измором тоже не получается. Похоже, не голодают. Тут как раз Йоав со своей догадкой. Воду они должны откуда-то брать. Наверняка у них есть ход к источнику в долине. Если пройти вверх по ручью, то его можно обнаружить. Похвалил царь смекалистого воина и пообещал в случае успеха сделать его главой будущей столицы.
И вот этот вход! Он вместе с Йоавом и другими воинами медленно поднимается по пещере, круто уходящей вверх. Его охватывает радостное чувство. Он оле, он поднимается в Иерусалим. Вот они в крепости. Враг застигнут врасплох. Короткая схватка. Он падает, теряя сознание. Его подхватывают чьи-то руки.
- Смотри-ка, живой! А мы про тебя, бля, забыли. Считай, сорок минут прошло. Ну, ты, бля, даёшь! Семижильный что ли? Или слово какое знаешь? Поделился бы.
- Ха-Шем!
3
Мы стоим в Иерусалиме на том самом месте, где была евусейская крепость. Мы это я с женой и Яков Рахлин, тот самый Янкеле, но который уже приближается к восьмидесяти. Никакого намёка на старость. Энергичен, подвижен, остроумен. Об Иерусалиме знает всё и вдоль, и поперёк, и вглубь и любит этот город, в котором прошла половина жизни, может быть, больше, чем те, кто в нём родился и вырос.
Об Якове Рахлине речь ещё впереди, а пока мы с ним здесь, откуда начинался город. Это место в Иерусалиме и сейчас называется Ир-Давид – город Давида. С одной стороны - городская стена намного более поздних веков, над которой возвышается чёрный купол Аль-Аксы, с другой - по склону противоположной горы арабская деревня. Обращаю внимание на израильский флаг, развивающийся на флагштоке посреди деревни. Поймав мой взгляд и не дожидаясь вопроса, Яков пояснил, что всегда найдётся кто-то, кто, рискуя собственной жизнью, пытается чего-то добиться. Эти хотят показать, что они на своей земле. Разве это не так?
- Поговорим о другом. Смотрите сюда. Раскопки обнажили самые древние стены. От них начинался город Ир-Давид, в котором мы находимся. Он называется ещё нижним городом. Если есть нижний, то быть и верхнему. Верхний Ир-Давид в километре отсюда, там, где Мигдаль Давид, цитадель или башня Давида. Вершину, на которой был нижний город, евусеи назвали Сион, а саму крепость – Евус. Некоторые считают, что верхний город ещё до взятия Евуса был в руках Давида, и уже назывался Ир-Давидом. И с Сионом не всё однозначно. Гора Мориа, которая после построения Храма стала называться Храмовой, именуется ещё и Сионом, и дала название движению евреев за возвращение на Землю обетованную – сионизм.
Сион, Мориа, Храмовая гора – все эти названия Яков остроумно объединил, обыграв слово «синонимы» - сионимы. А для меня, не историка и не археолога, какое имеет значение, здесь это было или в километре отсюда, так это называется или иначе. Мне интересны события и люди, которые вершили историю. Когда перед глазами камни – свидетели прошедших тысячелетий, начинаешь ощущать свою причастность к давно минувшей истории.
...Вот и свершилось пророчество Самуила о следующем после Саула царе Израиля. Закончилась гражданская война. Убит глуповатый и простодушный Ишбошет, сын Саула, взошедший после отца на царство. Он, Давид, который более семи лет был царём только Иудеи, отныне признан царём всему Израилю. Ему только тридцать с небольшим, но есть что вспомнить на пути к сегодняшнему дню.
Совсем мальчишкой он был умелым пастухом и придумал пращу, из которой научился метать камни в цель. А каким героем он стал, когда из этой пращи убил Голиафа! Бывалые воины воздавали ему честь, и сам царь Саул удостоил высшей похвалы и взял к себе на службу. Старший сын царя Йонатан стал ему близким другом. По вечерам на царских застольях все восхищались игрой Давида на арфе и песнями, которые ему нравилось сочинять. Что там говорить, не обделил его Бог умелыми руками, быстрым разумом, отчаянной смелостью. А впридачу к ним ещё и поэтической душой.
Всё бы хорошо, но...Знал он о пророчестве Самуила, хотя и в мыслях у него не было что-то предпринимать, чтобы оно свершилось. Будет - не будет, Бог сказал Самуилу, пусть сам и вершит. А вот Саул, узнав о пророчестве, был взбешён. Есть Йонатан, любимый старший сын. А Давида убить, и нет проблемы. Побеждает не тот, кто прав, а кто остаётся жив.
Спасибо Йонатану, настоящий друг, предупредил. И началась безрадостная жизнь в бегах. Сначала Иудея, потом филистимский Геф, и снова Иудея уже после гибели Саула и Йонатана. Иудейские мужи провозгласили его своим царём, а правая рука Саула Авнер, его давний враг, ставший, по сути, единоличным правителем при царе Ишбошите, объявил его, Давида, самозванцем, заслуживающим смертной казни. Всё решила победа в кровопролитной битве при Гаваоне.
Теперь он царь, помазанник Божий, и сделает всё, чтобы Бог был им доволен. Первое - ничего в отместку тем, кто не поддерживал его или воевал против. Второе. О втором он думал уже давно. Если он станет царём страны Израиля, где будет её столица, в которой ему жить? Хеврон, где он сейчас, или один из главных городов какого-то другого надела? Любой выбор делал неравными наделы, давая преимущество тому, чья столица. А что, если... Неожиданно пришло нестандартное решение.
К югу от надела Беньямина на горе Сион располагался евусейский городок-крепость, который ещё в авраамовы времена назывался Шалем, а затем стал известен, как Евус. Неоднократные попытки его штурмовать заканчивались безуспешно, и Евус остался независимым посреди израильских колен. Идеальное место для новой царской резиденции. И Давид, не знавший поражений, решает завоевать Евус.
Кто сказал, что история учит, что история ничему не учит. Кое-чему, всё-таки, учит. Разве Вашингтон не появился на территории, не принадлежащей ни одному штату? Случайно? Думаю, что нет. Отцы-основатели знали Библию, а значит, и историю Иерусалима.
Давид после десяти с небольшим лет изгнания вернулся и создал мощную державу со столицей в Иерусалиме. Страна Израиля, рассеянная по всему свету, через две тысячи лет вернулась к своим берегам. Случайно? Нет больше ничего похожего в истории. Необъяснимое чудо. А на необъяснимые чудеса способен только Господь Бог. Мы стоим на смотровой площадке посреди того, что осталось от первого дома царя Давида. Вот оно, путешествие во времени, не фантастика, а реальность. Это действительное прикосновение к истории, несравнимое с тем впечатлением, которое оставалось от прочитанных книжек.
Вот здесь была крыша, гуляя по которой царь Давид увидел купающуюся Батшеву. Взыграло ретивое. Неодолимое, страстное желание с первого взгляда. Нормально. И жён может быть сколько угодно, а царю отказать кто ж посмеет. Но одна загвоздка: от живого мужа жену увести – великий грех прелюбодейства. А Батшева замужем, и Урия – один из славных воинов Давида. Будь Урия на месте, никто бы никогда не узнал о вспыхнувшей внезапно царской страсти. Но как на грех, именно на грех, Урия оказался в военном походе.
И Давид не сдержал свою похоть, позвал Батшеву во дворец и овладел ею. Верный слуга не проболтается, Батшеве и в голову не придёт рассказать мужу об измене, а Бога он умаслит жертвоприношением, ещё и храм построит для ковчега, тот и простит ему это маленькое прегрешение. Но... Батшева понесла. Тут уж грех никак не скроешь. Надо срочно что-то делать. Что? Призвать Урию с поля боя, а после этого кто разберёт, чей ребёнок? Урия явился с докладом, был радушно встречен царём и отпущен повидаться с семьёй. Довольный, что проблема решена, царь на утро вдруг узнаёт, что Урия в свой дом не пошёл, а ночевал во дворце.
- Как так, ты не захотел порадовать красавицу-жену?
- Прости, царь, но негоже мне воспользоваться твоей добротой, когда мои товарищи в походе далеко от дома.
Выхода нет. И Давид пишет записку командиру своего войска с приказом в очередной битве использовать Урию там, где он точно будет убит.
Комментарии излишни. Узнав о гибели Урии, Давид берёт его вдову в жёны. Теперь это законно. Ребёнок, зачатый во грехе, почти сразу после родов умирает. Но тут же Батшева зачала уже без греха и через положенное время родила будущего царя Соломона.
Вот такая история. Её вам могут рассказать, когда вы будете на вершине цитадели Давида. Её ведь тоже считают первым домом Давида, и сверху вы можете увидеть прямоугольник пустого бассейна, поросшего травой. Его называют бассейном Батшевы, уверяя, что именно в нём она купалась, когда её увидел Давид. Скорее всего, это придумано, зато прекрасный повод вспомнить реальную историю, которая разыгралась в ближайших окрестностях.
- Теперь, - приглашает нас Яков, - у нас есть возможность спуститься к источнику Гихон, от которого нам навстречу поднимались воины Йоава бен-Цруя для захвата крепости Евус. Грубо вырубленный в скале ход ведёт вниз. Идём гуськом, осторожно ступая по неровному полу, местами покрытому резиновыми ковриками. Подходим к почти вертикальной глубокой шахте. Внизу шумит вода. Здесь черпали воду защитники крепости. Здесь проявили себя скалолазами воины Давида.
В обход, по проделанному много лет спустя акведуку мы спускаемся к самому источнику. Стоим на площадке для туристов, а рядом бурлит и шумит поток. Много воды утекло, но она и сегодня ничем не отличается от той воды, которая поила когда-то воинов царя Давида.
4
Гробница царя Давида находится недалеко от Сионских ворот. Это несколько тихих прохладных комнат со сводчатыми потолками. Каменное надгробие покрыто синим бархатом с вышитыми золотом текстами на иврите. Гробница почитается святыней. Мужчины подходят к надгробию с одной стороны, женщины – с другой. Перед надгробием стулья. Кто-то сидит и читает давидовы псалмы и молитвы, кто-то делает это стоя, качаясь в такт со своим бормотанием. Подхожу и прижимаю ладони к бархатному покрывалу.
- Шалом, Давид! Как ты там среди праотцов? Нелёгкая у тебя судьба! Я уже вспоминал о ней, когда стоял рядом с твоим домом в Ир-Давиде. Сколько силы, ума и благородства было в тебе с юных лет! Царь Саул, ставший твоим смертельным врагом, дважды оставался в живых только благодаря твоей милости и великодушию. Воин, поэт, арфист и певец, – всё тебе одному во славу Израиля и Господа. Живи и оправдывай доверие. Но чем выше человек по служебной лестнице, тем всё труднее и труднее ему оставаться безгрешным. Что тогда говорить про царя!
Как же ты не мог совладать с безумной страстью к Батшеве? И так далеко это зашло, что пришлось убить ни в чём неповинного Урию, который был твоим преданным и смелым воином. Знаю, мучился ты совестью, хотел искупить свой грех и построить Храм для Ковчега Завета вместо шатра-скинии. Но через пророка Натана Господь сообщил, что не может дать прелюбодею добро на возведение Храма.
А сколько пролито крови! Можешь, конечно, утешать себя, что не по твоей вине, что ты не хотел. Кровавая битва при Гаваоне между Иудеей, где ты стал царём, и остальным Израилем, где после Саула царём стал его сын Ишбошет. Да, Ишбошет был недалёким властолюбцем. Да, тебя нарёк царём пророк Самуил. Но сколько евреев погибло с обеих сторон, чтобы ты стал единым царём всего Израиля!
А трагедия с твоим родным сыном Авишаломом? Сколько народу, включая Авишалома, погибло в битве, и ты сохранил трон. Внизу в Кедронской долине заметно выделяется высокое надгробие с куполом, удлинённым кверху. Это могила убитого Авишалома, которого ты с почестью похоронил и оплакал горькими отцовскими слезами.
На каких весах взвешивать твои добродетели и пороки? За всё - свой ответ на Божьем суде. А здесь, на Земле, вот оно, людское признание твоих заслуг. Ты герой и святой, и поклониться твоей могиле едут евреи со всего мира. И я склоняю голову перед твоей славой и величием.
Сказав всё, что хотел, Давиду, я убрал руки с надгробия и, пятясь, отошёл от него, как положено отходить от святого места.
К другому надгробию на кладбище по склону Масличной горы мы подошли с Яковом на следующий день. Оно ничем не отличается от сотен других надгробий, сделанных, как под копирку. Это как бы говорит – все равны перед Богом. На плите ивритскими буквами написано «Борух бен-Исаак Рахлин». На соседнем надгробии - Сара бат-Ноах Рахлин.
Я кладу камешки на могильные плиты. Давняя традиция – приносить на могилы не цветы, а камешки. Цветы красивы, но они быстро завянут и погибнут. Они символ временного и смертного. А камни – символ вечности, в которую ушли те, кто жил.
Замечаю на торцах надгробия какие-то написанные имена. Оказалось, что это близкие к родителям люди, которые ушли вслед за ними.
Яков вынимает камень, закрывающий небольшое углубление в надгробии, достаёт оттуда то, что осталось от предыдущих сгоревших свечей и зажигает две новые. Поместив их в углубление, возвращает камень на место. Немного помолчали.
- Незадолго перед смертью отец мне сказал: «У меня нет претензий к Всевышнему. Я прожил достаточно большую жизнь. И хотя эта жизнь полна была трудностей и невзгод, Он всегда был рядом, чтобы помочь их преодолеть. А сколько было счастья и радости, так и не счесть! Мы взошли в Иерусалим, Янкеле. Слава Богу и спасибо Ему за всё. Барух Ха-Шем!». Совсем на пороге смерти, когда отец уже не мог говорить, он написал записку, которую закончил прощальными словами молитвы на иврите: «Шма Исраэль! Адонай элохейну, Адонай эхад» (Слушай, Израиль! Бог наш, Бог один).
- А когда он эмигрировал в Израиль?
- Это произошло только в конце 1969 года. А весной этого года отец снова явил миру свою удивительную силу. Он пережил тяжелейшую операцию по удалению аппендицита. Накануне по вызову на боли в животе приехала «Скорая помощь». Врач определил боли в районе печени и «прописал» грелку. Грелка привела к резкому усилению боли, поднялась температура и отца госпитализировали для срочной операции. Операция проходила в сельской районной больнице. Не особенно доверяя местным врачам, отец попросил присутствовать на операции своего знакомого хирурга, даже фамилию его помню - доктор Ципнис.
Дали наркоз, и папа уснул. Он потом вспоминал, что видел во сне Любавичского Ребе. Сначала на глазах у Ребе он присутствовал при внесении нового свитка Торы в синагогу, а потом очутился с ним в одной комнате, хотел ему что-то сказать, но проснулся и слышит разговор хирургов между собой.
Оказывается, они никак не могут найти этот проклятый аппендикс. Бывают атипичные случаи. Что делать? Ципнис говорит, что надо срочно зашивать, иначе, не забывайте, что больному за семьдесят, он проснётся, и его сердце не выдержит. А оперирующий хирург возражает, что если воспалившийся отросток не удалить, то больной неминуемо умрёт от перитонита. И тут оба абсолютно онемели, услышав голос с операционного стола: «Делайте всё, как надо. Я выдержу».
В этот момент за печенью нашли то, что искали. Отрезали и зашили по живому без наркоза. Отец вынес казалось бы невыносимую боль. Чудо? Чудо! Присматривались, нет ли нимба вокруг головы. Не обнаружили, но к святым причислили. «Святой» выздоравливал в больничном коридоре, поскольку в палатах свободного места не было. Люди толпились в коридоре, чтобы подивиться на героя, просили у него благословения. И никого из них не интересовало, в какого Бога он верит. Способен на необъяснимое чудо, значит, Божий человек.
В конце 1969 года папу вызвали в ОВиР.
- Вы просили о разрешении на выезд в Израиль. Ваше ходатайство удовлетворено. Вам дается неделя на сборы.
Отец взорвался.
- Ну почему всё нужно делать так, чтобы вас ненавидели? Что можно успеть за неделю? Мы же не сидим на чемоданах.
Дали месяц.
В Израиле их поселили в хабадской общине. Район в городке Кирьят-Малахи так и назывался Нахлат гар Хабад. По слухам сам Любавичский Ребе активно содействовал строительству этого района для своих хасидов-эммигрантов.
Отцу шёл восьмой десяток. О работе и речи не шло. Но разве может Борух Рахлин сидеть без дела? Он активист в местной синагоге, добровольный помощник местной полиции и заведует кассой взаимопомощи в своей общине.
Уже из Израиля в канун не помню какого Нового года родители полетели в Америку по приглашению Любавичского Ребе.
- По приглашению? – удивляюсь я, прерывая рассказ Якова, - глава Хабада, живущий в Америке, приглашает в гости незнакомого российского хасида, недавно совершившего алию со многими такими же, как он?
- В том-то и дело, что знакомого. Они почти одногодки. Их семьи жили в Екатеринославе неподалёку друг от друга. Отец Менахема-Мендла, будущего Любавичского Ребе, был раввином, да и мой дед был не последним человеком в общине. Учились в одной ешиве, и отец вспоминал, что с виду обыкновенный мальчишка удивлял своими способностями, своей памятью и познаниями. Вся его последующая жизнь говорит о его незаурядности, чтобы не сказать – гениальности. Его даже пытались признать Мошиахом. Но это другая песня. А друг для друга Ребе Менахем Шнеерсон и Борух Рахлин были друзьями детства.
В гостях родители пробыли две недели. На прощание Ребе уверил отца, что вся наша семья, часть которой жила ещё в России, соединится в Израиле. Для отца это было очень важно, так как он доверял предсказаниям Ребе.
Мы с женой встречали их в аэропорту. Самолёт опоздал на шесть часов. Пассажиры выходили уставшие и измученные. Но вот появляются родители. Отец просто бежит со счастливой улыбкой и сияющими голубыми глазами, шляпа набекрень. Едва завидев нас, он кричит: «Барух Ха-Шем, мы снова в Израиле. Какой воздух! Такой только в Эрец Исраэль!»
Папа умер 27 числа месяца Тамуз, между двумя трагическими датами в истории еврейского народа - 17 Тамуза, когда враги проломили иерусалимскую стену, и 9 Ава, когда был разрушен Храм. Я написал в письме Любавичскому Ребе, что его хасид пал, как один из бойцов при защите Храма и Иерусалима.
- Кстати, - прервал минутное молчание Яков, - здесь, на Масличной горе я получил свою первую работу в Израиле.
- После первой работы было ещё тридцать лет строительного труда?
- Да, много чего было. Сначала комплекс зданий в Маале-Адумим, а потом Иерусалим – различные объекты в Иерусалимском университете, в Яд ва-Шеме, в Старом городе. Всего более сорока объектов.
Если будете в Яд ва-Шеме, то увидите над входом в Детский мемориал металлические штыри, торчащие из скалы. Посетители да и гиды начинают искать в этом какой-то символ, художественный смысл. А я смеюсь. Всё дело в том, что скала над входом очень мягкая, склонная к разрушению, а архитектор во что бы то ни стало хотел её сохранить. Для укрепления скалы через просверленные отверстия ввели специальный раствор, а в отверстия вставили арматурные стержни. Они должны были послужить анкерами для дополнительного крепления, но оно не понадобилось, а торчащие штыри так и остались. Я всегда с удовольствием рассказываю своим группам, что являюсь одним из авторов этой «абстрактной скульптуры».
- Не могу не спросить, как ты стал профессиональным гидом?
- Мне всегда была интересна наша история. Я с большим удовольствием ходил на различные экскурсии, сам много читал, а поближе к пенсии поступил на двухгодичные курсы экскурсоводов, сдал экзамен и вот уже полтора десятка лет вожу экскурсии.
5
За две с половиной тысячи лет кто только не завоёвывал Иерусалим. Вавилонский царь Навуходоносор и персидский царь Кир, Александр Македонский и римские императоры, арабские халифы и египетские султаны, турки-сельджуки и турки-османы, крестоносцы и мамлюки. Огнём и мечом вершилась история.
Евреев то угоняли в плен, то разрешали вернуться, то просто выгоняли на все четыре стороны. После завоевания Иерусалима Римом изгнанные евреи в большинстве своём оказались в Италии. Римляне не препятствовали этому. Они только запретили им иметь землю и заниматься ремёслами. Было только два выхода: или рабский труд, на что и рассчитывали победители, или придумать что-нибудь новенькое. И наши предки придумали. Они начали заниматься торговлей. Почти весь торговый флот в древнем Риме был еврейским, и пришлые евреи стали более зажиточными людьми, чем коренные жители. Как же это можно выдержать! Начались еврейские погромы, горели корабли. И побежали, кто куда, и многие оказались в Испании. Начался их вклад в Европейскую историю. Схема повторялась: переселение, усиление влияния, высокие должности и звания, погромы, переселение. Испания, Германия, Польша и дальше на восток – Украина, Белоруссия, Россия.
Прошу прощения за такой поверхностный экскурс в историю, но по большому счёту всё так. Однако во все времена рассеяния всегда находились такие евреи, которые, несмотря ни на что, оставались в Иерусалиме. Даже тогда, когда римский император Адриан дал Иерусалиму другое название и запретил евреям под страхом смерти входить в город, они селились в разрешённой близости от него. А те, кто волей судьбы оказывались вдали, продолжали молиться в сторону Иерусалима и ждали момента, когда можно будет вернуться.
Мы с Яковом идём по району Иерусалима, который называется Нахлаот – Наследия. Этим словом именуют то, что переходит по наследству. Сейчас Нахлаот в самом центре Иерусалима, в пешем пути от Старого города. А полтораста лет назад, когда этот район начали заселять, это была малопривлекательная окраина. Рядом с домиками вековой давности всплески новых многоэтажных домов. Вижу маленький патриархальный домик с небольшим двориком, который притулился к бетонной громадине. Спрашиваю у Якова, как он смог уцелеть. Оказывается, не устроили хозяина никакие компенсации. Дом предков и память о них для него дороже любых денег, а насильно его переселить не позволяет закон.
Современный Нахлаот - большой район, но его старинная часть очень небольшая. Говорят, быстрым шагом её можно пересечь и вдоль и поперёк за десять минут. Но мы ходили по её узким улочкам несколько часов, глазея по сторонам и слушая Якова. Ширина улочек когда-то определилась тем, чтобы два навьюченных верблюда могли разойтись.
На заборах, окружающих дома, можно увидеть фотопортреты тех, кто ушёл из этого дома в мир иной. Казалось бы, зачем прохожим разглядывать незнакомых людей? Но не хотят ли нынешние жильцы призвать нас так же помнить о своих предках, как помнят они?
Район Нахлаот состоит, в свою очередь, из большого количества крохотных кварталов, микрорайонов. Их примерно тридцать, и каждый имеет своё название: Нахалат Ахим (наследие братьев), Нахалат Цион (наследие Сиона), Мазкерет Моше (квартал Моше). В отдельных кварталах, не смешиваясь друг с другом, живут курдские, йеменские, иракские, турецкие – евреи любой национальности, как шутит Яков.
Имя Моше не единожды увековечено благодарными потомками. Это Мозес Монтефиори, богатейший британский финансист и преданный делу сионизма еврей, который задолго до сионистских конгрессов вкладывал свои немалые средства, чтобы улучшить условия жизни палестинских евреев и привлечь новых поселенцев. Сегодня музеем является огромная Мельница Монтефиори, которую он построил, чтобы у евреев была работа и мука. В Нахлаоте на деньги Монтефиори построено много домов, которые бесплатно раздавались поселенцам.
Сейчас даже самые невзрачные дома снабжены всеми удобствами, а поначалу вода черпалась из колодцев и туалеты были во дворе, иногда один на несколько одноэтажных «семейных единиц проживания, представлявших, как правило, автономную составную часть длинного строения» (это цитата из описания старого Нахлаота). На фасаде одного из домов в квартале Мазкерет Моше был вывешен призыв, содержание которого красноречиво говорит о быте тех времён. В переводе на русский этот призыв гласит:
Сим мы призываем всех жителей квартала со всею тщательностью следить за своими домами и за домами почтения, и за свободным пространством перед домами и блюсти их в чистоте и приличии. И пусть не выносят они мусор свой и не выплескивают помои свои нигде, кроме тех мест, которые для того специально отведены, и не дают детям своим справлять нужду перед домами, и не оставляют двери домов почтения открытыми! Как говорится, дай Бог и нам и детям нашим.
Домами почтения называли приюты для инвалидов и немощных стариков.
Нам повезло. Мы идём по Нахлаоту в канун праздника Пурим. Улочки полны разряженных ребятишек, да и взрослые не отстают – и роскошные парики под Эстер и страшные маски под Амана. Задерживаемся около детского садика. Двор по-праздничному украшен, на столах напитки и сладости. Дети что-то говорят друг другу, поют песенки на иврите. Слов не понимаю, но догадываюсь. О чём ещё можно петь в праздник Пурим, как не о чуде спасения евреев и не о гибели их врагов. И вот они, благодарение Ха-Шему, счастливые дети в своей стране.
- И все эти дети останутся в Нахлаоте? – спрашиваю Якова.
- Конечно, нет. Жизнь берёт своё. Кто-то уезжает, но какая-то часть остаётся, и она верна времени и месту. Надеюсь, что Нахлаот не опустеет. Это наша история. Надо помнить о прошлом, жить настоящим и доверять будущему.
Вечером мы с Рахлиными идём в синагогу, где сегодня с заходом солнца читают Мегилат Эстер – Свиток Эстер. В нём вся история, отмечаемая в праздник Пурим, что переводится, как Жребий. Счастливый жребий выпал на долю евреев, и они были спасены от полного уничтожения.
Разделяемся с жёнами, которые уходят на балкон, а мы проходим в зал, где Яков садится на отведённое ему постоянное место, я рядом. Народу не так много, а зал большой, поэтому свободных мест хватает. Яков достаёт Свиток, перешедший к нему от отца. Не знаю, сколько этому Свитку лет, но выглядит он, как старинный, с пожелтевшей бумагой и выцветшим местами текстом.
Молодой кантор хорошо поставленным голосом читает Мегилат, и Яков отслеживает чтение, постепенно разворачивая Свиток. Как только упоминается имя Амана или его сыновей, возникает невообразимый шум. Трещётки, барабанный бой, удары палками, выстрелы из игрушечных пистолетов. Особенно неистовствуют дети – мальчики внизу и девочки наверху. Я сам стучу крышкой откидного столика. Пусть слышат все наши враги, что с ними будет то же самое, что с Аманом и его сыновьями, если они замыслят зло против евреев.
После окончания службы Яков провозит нас на машине вдоль границы района Гило. Напротив, через долину светится множеством огней Вифлеем. Чужая территория. Чья? Двух новых государств рядом не получилось. Одно состоялось и стало одним из лидеров в современных высоких технологиях, другое превратилось в странное образование, живущее на содержании мирового сообщества. Одно... Другое... Можно много чего противопоставить. Может, надо не освобождать Палестину от евреев, а поучиться у них и вместе с ними устремиться к тому, чтобы все палестинцы, к которым по праву - и человеческому и Божескому - относятся евреи, стали достойными и мирными людьми? Для надежды на это, к сожалению, нет никаких предпосылок.
- Видишь, на этом доме следы от пуль, - прерывает мои размышления Яков. – Какие достойные? Какие мирные? Аллах акбар, и умри, неверный. Пули прилетели из Вифлеема, не прицельные. Куда попадут, туда и попадут. А мир глотает сказки о сионистских агрессорах, об убийцах палестинских детей.
А вон видишь, новый многоэтажный дом. Сколько было крику во всём мире – оккупированные территории, запретить стройку, обуздать оккупантов. Пошумели несколько недель и затихли. А дом стоит, и люди в нём живут. Будем сильными, значит, будем. Разговорами-переговорами проблему не решить. Много лет с ней придётся жить. Но раньше или позже... Барух Ха-Шем!
6
Мы идём по Мамилла Авеню к Яффским воротам Старого города. Авеню только для пешего хода. По бокам шикарные бутики, кафе и кафешки, сувенирные магазинчики. Но главным украшением улицы являются выставки-продажи картин и скульптур, как правило, в стиле «модерн». Часть скульптур выставлена наружу, и ощущение, что идёшь по музею современного искусства.
На момент Яков задерживается у дома, сложенного из сплошь пронумерованных камней.
«Обычно камни нумеровали, когда старые дома надо было сохранить, но переместить и собрать на другом месте. Когда работа была закончена, и осталось только стереть номера, кто-то посоветовал оставить их, как свидетельство уважения к старине. К совету прислушались, и гиды теперь с удовольствием об этом рассказывают».
Через Яффские ворота входим в Старый город и направляемся к Западной Стене – Стене Плача.
«...И вознесём Иерусалим во главу нашего веселья - с этой фразы, которую произносят все женихи, стоя под хупой, Яков начинает свой рассказ у Стены Плача. - Но даже свадьба не располагает к полному веселью, потому что Храм разрушен, и жених, напоминая об этом, разбивает ногой стакан на полу.
Всё же почти пятьдесят лет назад произошло событие, которое дало повод для полного, безграничного веселья и полной, безудержной радости. Это случилось во время Шестидневной войны 7 июня 1967 г., когда весь Израиль в эфире услышал знаменитые слова генерала Моти Гура «Гар ха-Баит бэядейну!» (Храмовая гора в наших руках!). Этот день стал Днём Иерусалима.
Сколько раз я слушал, читал и не уставал рассказывать о том, как наши парашютисты ворвались в Старый город через Львиные ворота, как в первых рядах был Шломо Горен, главный раввин Цахала, со свитком Торы в руках».
Глаза Якова светились гордостью. Казалось, что он участник события или, по меньшей мере, его живой свидетель.
«В глубине Марокканского квартала они увидели Западную стену, то, что осталась от разрушенного Храма. Они молились и плакали, пели и танцевали. Свершилось! Свершилось!! Вот оно, чудо. Барух Ха-Шем!
Правда, в бочке мёда не обошлось без ложки дёгтя или даже без ведра. Храмовая гора, как же не совершить благородный жест, была передана арабам. Мол, посмотри, мир, какие мы хорошие. Посмотрел мир, и всё вернулось на круги своя – «агрессоры, преступники, злодеи». Ладно, не будем о грустном.
Расскажу ещё замечательную историю, случившуюся в тот день.
Когда наши бойцы передвигались по узкой улочке к Стене Плача, в переулке неподалеку от Храмовой горы военврач Ури Френд принимал роды у арабской женщины. Все прошло благополучно, и Ури удостоился благодарственных приветствий.
Через некоторое время стало известно, что роженица, ее звали Лейла, оказалась еврейкой, то ли насильно выданной, то ли по доброй воле вышедшей замуж за араба. Корреспондент газеты "Маарив" Мордехай Элькан, бывший свидетелем этих родов, рассказывает, что через несколько лет случайно встретил Лейлу и узнал, что после смерти мужа она вернулась к еврейству и к своему прежнему имени Иегудит. Она умоляла Мордехая устроить ей встречу с доктором Ури Френдом, которого называла не иначе, как ангелом, сошедшим с небес в стальной каске и с автоматом "Узи", чтобы поднести ей самый дорогой подарок - красавицу дочь .Встреча была очень трогательной. Ури вручил Иегудит "Cвидетельство о рождении" дочери Хульды.
Через год после этой встречи Ури Френд погиб в войну Судного дня. В 1984 г., когда Хульде исполнилось 17, Мордехай Элькан привез ее к Стене Плача, неподалёку от которой она родилась в тот исторический день - День Иерусалима.
В этой истории всё правда. Может быть, какие-то детали домыслены репортёрами, но разве это имеет значение. История замечательная!
А теперь, прежде чем спуститься в туннель Западной Стены, отрытый археологами , и вдохнуть воздух самой древней старины, молча подойдём к Стене со своими словами и молитвами».
Ежегодно я бываю в Израиле, и каждый раз обязательно прихожу к Стене. Постоять около Стены, прижать к ней ладони, коснуться лбом, ощутить себя внутри необъяснимой ауры, внутри удивительной истории своего народа, которая сегодня продолжается в тебе.
Исходит поле от Стены
И от прижатых к ней ладоней.
Что выше этой вышины?!
И этой бездны что бездонней?!
Я не пишу Богу записки, не обращаюсь с просьбами. У меня есть к Нему только один вопрос: «Кто я и зачем?» Вдруг на этот раз ответит. Но Он повторяет каждый раз один и тот же ответ: «Если бы ты это знал, то ты был бы Богом, а не Я».
На этот раз мы пришли к Стене с одним из сыновей и шестилетней внучкой. Внучка была у Стены впервые, хотя она уже слышала о разрушенном Храме, о святости этого места для евреев. Сын обратил её внимание на многочисленные бумажки, торчащие из расщелин между камнями.
- Это записки, в которых люди обращаются с просьбами к Богу в надежде, что Он им поможет. Хочешь, мы тоже можем написать записку. О чём бы ты хотела попросить Бога?
- Хочу, чтобы построили новый Храм.
Сентябрь, 2016
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2017/Zametki/Nomer1/Solodkin1.php
