Есть у Революции начало,
Нет у Революции конца!
Ю. Каменецкий
В начале было…
Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть.
Н. Гумилев
Из животного царства человек выделялся постепенно. О причинах идут споры, но нас сейчас интересует только, скажем так, завершающий этап, т.н. "Великая Неолитическая Революция", а именно: человек начал систематически производить больше, чем потребляет сам и его потомство.
Это и есть любимый Марксом "прибавочный продукт". Производство – игра с ненулевой суммой, создающая стоимость, которой не было прежде. Факт, что и по сю пору изумляет радетелей "справедливости", утверждающих, что если в пункте А образовалось богатство, оно могло быть только украдено из пункта В.
ДО ТОГО человек, как прочие животные, просто пользовался результатами природных процессов, а ПОСЛЕ начал эти процессы (рост растений, размножение животных) контролировать там и так, как ему удобно. Мы не можем сказать, как именно происходил этот переход, но очевидно, что любое открытие должен сначала сделать кто-то один.
Даже если оно произошло в разных местах одновременно, первооткрыватель всякий раз выступал де факто против устоявшихся обычаев и традиций своего сообщества, так что сообществу пришлось рано или поздно либо признать право своих членов на некоторую инициативу, либо… погибнуть (в лучшем случае – бежать) под натиском прогрессивных соседей, которые инициативу не заблокировали и оказались сильнее сразу по двум параметрам:
1. Их стало больше.
Для хозяйства "присваивающего" (охота и собирательство) единственной "производительной силой" является территория: лес со зверями, луг с кореньями, река с рыбой. За этот ресурс дерутся соседние племена, и победители истребляют побежденных – им лишние рты ни к чему. В хозяйстве "производящем" значение территории, конечно, сохраняется, ибо для земледелия нужны поля, а для скотоводства – пастбища, но с той территории, что прежде кормила двоих, прокормятся теперь двадцать.
2. Образовалось разделение труда, а с ним – и профессионализация.
Охотники и собиратели воевать могут только в свободное от работы время – иначе с голоду помрут – и захватывать не более, чем способны обобрать и обловить, т.е. в пределах пешеходной досягаемости.
Земледельцы и скотоводы, за счет вышеупомянутой "прибавочной стоимости", в состоянии прокормить целый класс здоровых мужиков, что не жнут и не сеют, т.е. профессиональных военных. Они могут захватывать территории более обширные и порабощать (а не уничтожать!) тех, кто будет их обрабатывать, поскольку производительной силой становится уже и сам человек, производящий больше, чем потребляет.
Только с возникновением "прибавочной стоимости" человек окончательно выходит из животного царства, приобретает власть серьезно влиять на собственную численность и на окружающую среду, но… На каком-то этапе новшества, обеспечившие неслыханное благосостояние и победу над "отсталыми" соседями, оказываются для "передовых" сообществ, как в старой еврейской легенде, Големом, восставшим на создателя своего.
Дело в том, что самой страшной опасностью для рода-племени является соперничество, грозящее в любой момент развязать жуткую войну всех со всеми, а всякое новшество, не предусмотренное правилами, может оказаться яблоком раздора. Помню, где-то у Даррела упоминался неурожай в африканской деревне, члены которой готовы были лучше с голоду помереть, чем есть нетрадиционную пищу.
Но вино молодое разрывает ветхие мехи. Переход к производящему хозяйству прокладывает дорогу новшествам не только в экономике, но и (прежде всего!) в отношениях между людьми. А это процесс даже более болезненный и опасный, чем смена кожи у змеи, потому что змея из старой кожи хотя бы целенькой выползает, а сообщество просто рассыпается и заново складывается в совсем другую мозаику. Сторонние наблюдатели отмечали в такие периоды слабость, фактическую беззащитность населения соответствующих территорий, возможность успешных нападений извне. А что говорят сами "потерпевшие"? Вы будете смеяться, но об этом важнейшем процессе в памяти народной не остается практически НИЧЕГО.
Не будем говорить о первопроходцах, населявших во время оно какой-то очень древний Восток, о них история подробностей не сохранила, поскольку ее (историю) вместе с письменностью несколько позже изобрели, но взять хоть тех же германцев. Римские авторы свидетельствуют единогласно – классические донеолитические родоплеменные сообщества. А "Песнь о Нибелунгах" написана в 12 веке, в ней мы уже видим и воинов-профессионалов, и государство в лице королей… а от Цезаря до Зигфрида что там у них было? Что происходило в "темные века"? Молчание!..
У многих народов происшедшие на этом этапе преобразования – земледельческие навыки и кузнечное искусство – приписываются прямому вмешательству божества (см. хотя бы "Песнь о Гайавате"). ТАНАХ прямому вмешательству божества приписывает образование народа из союза племен.
Переход от родовой общины к соседской, от бесклассового общества к государству, от племенных культов к общей религии не оставляет следов в памяти скорее всего потому, что прошлое запоминают, как правило, ради выводов на будущее, и этот механизм, естественно, не срабатывает, когда радикально меняются правила игры. Прежняя картина мира и иерархия ценностей сломана, новая еще не сложилась, происходящее воспринимается как катастрофа. Позже, когда все более или менее "устаканится", сохранившиеся воспоминания о прошлом будут незаметно для рассказчиков перелагаться, как если бы все происходило в настоящем. Пример – та же "Песнь о Нибелунгах", повествующая о событиях пятого века, как если бы они происходили в двенадцатом.
Первый шаг по пути прогресса с расширением пространства личной инициативы поставил сразу же под вопрос правила человечьего общежития, опрокинул доску, требуя новой расстановки фигур, сталкивая общество в игру без правил, т.е. резко ослабил его изнутри, но… Всякая задержка прогресса ослабляет его снаружи, делая легкой добычей более высокоразвитых соседей.
Сообщества, живущие по сю пору охотой и собирательством, не производя, но извлекая пропитание из окружающей природы, уверенные, что всякая инициатива должна быть наказуема, социально устойчивы, но не случайно загнаны в самые гиблые, недоступные, малопригодные для жизни места – более удобные территории достались тем, кто стал сильнее и многочисленнее, но… Расплатой за эту силу была утрата внутреннего стержня, развал сообщества, которое в прежнем виде восстановить уже невозможно.
Основное противоречие всякого человеческого общества со времен неолита до наших дней: чтобы выстоять и победить в борьбе с природой и соседями, общество должно обновлять организационную структуру и орудия труда, но всякое обновление есть разрушение традиции, обеспечивающей сотрудничество между его членами.
Но вот – тяжелый период позади. Новое общество, соответствующее новым требованиям и возможностям, сложилось. Как же выглядит оно теперь?
От племени к государству
И стали они жить-поживать
Да добра наживать…
Из русской сказки
Вот об этом мы уже имеем представления более подробные. Общество, которое зовется "патриархальным" или "доиндустриальным", описано достаточно хорошо. Прежде всего, восстановилась община. У скотоводов она по-прежнему родовая, у земледельцев превратилась в соседскую, а в городе так даже и в профессиональную, но социальная функция – та же: небольшая, четко структурированная группа, где все друг друга знают, взаимодействуют, контролируют… никто не одинок, но…
Распределение ролей уже не такое жесткое, а специфика труда позволяет не только каждому его организовать на свой манер (это и прежде было), но и делиться друг с другом опытом, обмениваться какими-то незначительными новшествами, не рискуя нарваться на обвинение в святотатстве. Появилась возможность подъема по социальной лестнице – сын крестьянина мог, если повезет, стать воином княжеской дружины, монастырским монахом (это тоже потенциальная карьера, вспомним хоть патриарха Никона!), обучиться в городе торговле или ремеслу.
Человек активный получает возможность перейти в разряд, которому при переделе прибавочной стоимости достается побольше, а в случае неудачи даже участь бродяги-изгоя уже не есть верная смерть.
Зато появились и специфические проблемы, каких не бывало в обществе донеолитическом:
1. Пока не было никакого "прибавочного продукта", а убитого мамонта с воем поровну делили, не было нужды ни в заповеди "не укради", ни в санкциях за ее несоблюдение, ни в профессии судей, стражников или палачей, что подобные санкции осуществляют.
2. Пока воинами в свободное от работы время были все мужчины (а иной раз и женщины), не было нужды в организации и содержании регулярной вооруженной силы и тех, кто обеспечивал ее вооружением, а значит – в налогах и их сборщиках - чиновниках.
3. Пока мир делился на "своих" (своего роду-племени) и "чужих" (всех остальных), не было нужды в дополнительной символике, объединяющей "условно своих", принадлежащих к более крупному объединению, чем родовая, соседская или профессиональная община, объединению, которое мы зовем народом. Взамен племенных культов возникает госрелигия.
Хотя религия уже задолго до того стала занятием специалистов – шаманов и колдунов – вероятно, эта профессия передавалась и по наследству – но постнеолит множество занятий из просто профессиональных превратил в кастовые. Храм – место постоянной работы многих поколений жрецов, роль их велика, влияние несомненно. Тому имеется множество доказательств – весомых, грубых, зримых. Мы их привыкли называть "памятниками архитектуры", восхищаемся их величественностью, изяществом, но не часто задаемся вопросом, чего ради всякие там князья, императоры и прочие угнетатели масс именно в храмы инвестировали в поте лица награбленные средства. Ладно бы еще во дворцы… их, кстати, тоже не меньше строили, и престижно это было не меньше, но дворцы-то понятно: самому в них жить, наследникам оставить, пиры задавать коллегам на зависть… А храмы-то на что?
А вот именно на то, что дворец-то – для себя, а храм-то – для всех. Туда каждого пускают, не из милости, а по праву, каждый – участник общего праздника, эмоционального переживания единства сообщества. Бог каждого любит и ценит независимо от того, какую ступень он занимает на иерархической лестнице. В храме и нищих кормят, и на царство венчают – тут тебе и условно-виртуальное возвращение к исходному равенству единоплеменников, и, одновременно, расширение представления о "своих" – от племени к народу.
Но была в новорожденном государстве у жрецов еще одна очень важная функция. Они де факто помогали решать не существовавшую прежде проблему управления в условиях дефицита информации.
Когда вождь племени принимает ошибочное решение, последствия он несет наравне со всем племенем и причины неудачи все племя видит и понимает наравне с ним. Естественно, в принятии решений участвуют либо все мужчины (т.н. "военная демократия"), либо хотя бы главы семейств.
Когда ошибочное решение принимает царь, одной из возможных причин является то, что сам он не может быть во всех местах разом, тем более если проблемы поначалу касаются только части нижестоящих, а он и большинство подданных вовремя о них не узнают. В дружинушке хороброй или думе боярской никто себе не враг и потому не спешит ни на совете возражать, ни сообщать о случившемся обломе. Героические личности, в одиночку прущие на рожон, достойны, конечно, всяческого уважения, но на события воздействуют мало. А ведь царская ошибка просто по причине масштабности может оказаться роковой…
Механизм, позволяющий амортизировать ошибки верховной власти, нащупан был методом тыка в начале постнеолита, но теоретическую базу подвели лишь тысячелетия спустя отцы-основатели США, и назвали они ее "принципом разделения властей".
Формулируя вкратце: стабильность государственной власти обратно пропорциональна ее потенции вытянуться в вертикаль. Властных структур обязательно должно быть больше одной, каждая имеет свою область, что само по себе повышает обозримость управляемого объекта. Но главное – между ними есть точки пересечения, отчего неизбежно возникает соперничество, стимулирующее каждого избегать промахов, которыми не преминет воспользоваться другой.
Господствующим классом постнеолитического общества были определенно воины во главе с главным полководцем – монархом. Противовесом же, обеспечивавшим им вечную головную боль, а государству – стабильность, была вот именно каста жрецов. Теоретически – опора трона, носители идеологического единства подданных, податели легитимности "помазаннику", а практически – соперники его, аж со времен Древнего Египта.
В обществах, где наиболее доходным и престижным занятием является война, духовенство имеет статус не ниже, а иной раз и выше воинского (например, в Индии – брахманы выше кшатриев). В России, наоборот, светская (т.е. военная) власть духовную под себя подмяла, в Европе отношения так и остались невыясненными, и свары шли аж до самого Нового Времени, но нигде ни на минуту не прекращалась схватка бульдогов под ковром.
Хотя в период постнеолита постепенно усложняется разделение труда: от воинов отпочковываются чиновники, служители культа, купцы, от работяг – ремесленники разных профессий, в общей численности населения процент профессионалов невелик. Все они живут за счет прибавочного продукта, создаваемого трудом крестьян, а крестьяне живут натуральным хозяйством. Заняты, как выразился Толкиен, "выращиванием еды", которую и поедают на месте эксплуататор и эксплуатируемый.
Производительность растет, но очень медленно, в увеличении прибавочной стоимости никто по-настоящему не заинтересован. Крестьяне – потому что очень дорожат стабильностью, которую резкие обновления могут поставить под вопрос, а эксплуататоры и вовсе не видят смысла в увеличении общего количества материальных благ. Богатство для них – объект соперничества, игры с нулевой суммой, против коллег-эксплуататоров. Для профессиональных военных естественно самоутверждаться, побеждая конкурента и что-нибудь у него отбирая. Лучше всего – все, и притом – сразу, чтоб все видели, какой он крутой. Тем более, что в результате на него станет работать гораздо больше крестьян, он сможет содержать больше воинов и обвешаться всякими престижными цацками.
В патриархальном обществе богатство является не причиной, а результатом могущества, знаком статуса, но не его источником. Пушкинский "Скупой рыцарь" – рыцарь плохой и глупый, ибо для повседневных нужд ему денег практически не требуется – он вам не еврей какой-нибудь, что с процентов живет, на то есть у него крепостные – и даже наполнив сундук золотом вдвое противу прежнего, он ни на йоту не увеличит уважения к себе со стороны других рыцарей. В то время как его сын, потратив деньги на какой-нибудь венецианский нагрудник, тут же начнет ловить на себе завистливые взгляды, а ежели еще этот нагрудник использовать по назначению, да пару-тройку коллег на турнире с коня сшибить…
Международная торговля в тот период обслуживала в первую очередь именно статусные потребности. (Были, конечно, исключения, например, соль, которая нужна всем, а есть не всюду, но исключения, как известно, подтверждают правило). Занимались такой торговлей поначалу определенно воины, нарвавшиеся на серьезное сопротивление при попытке грабежа и сообразившие, что дешевле будет поменяться (те же викинги, например). Потребителем заморских товаров (в т. ч., кстати, и рабов) была, в основном, тонкая прослойка привилегированных, т.е. военных да конкурировавшего с ними высшего жречества. В некоторых странах существовал даже официальный запрет на "роскошь" для низших сословий.
Патриархальное общество понимает, какую цену приходится платить за слом и замену структур, вполне разделяя мнение легендарного китайца, выдумавшего проклятие: "Чтоб тебе жить в эпоху перемен!". Поступиться традицией его может заставить только реальная опасность, как правило, это – война, из чего, в частности, следует, что пацифизм не слишком способствует прогрессу.
От постнеолита к индустриализации
«Всё моё», — сказало злато;
«Всё моё», — сказал булат.
«Всё куплю», — сказало злато;
«Всё возьму», — сказал булат.
А.С. Пушкин
Великие империи прошлого (типа Рима или Золотой Орды) задачу содержания огромной армии решали ценой большого напряжения и обширных территорий, у раздробленной Европы таких резервов – ни материальных, ни людских – не было, а побеждать все равно очень хотелось. Пришлось выдумывать порох.
То есть, на самом-то деле первыми использовали его китайцы, но они его как бы и не выдумывали: заметили, что определенные вещества, встречающиеся в природе, в смеси взрываются – стали применять их, в т. ч. и в военном деле (хотя без особого успеха).
Успех пришел в Европе, где необходимые компоненты (та же селитра) в природе если и встречались, то редко, добывались трудно, импорт был дорог, расходы на исследования оправдывал, и потому алхимики не просто научились воспроизводить пороховой взрыв, но и поняли, как он зависит от состава селитры, и стали, соответственно, усиливать определенные свойства, варьируя процесс. И получать уже не просто взрыв, но взрыв такой, какой надо. Так появилось эффективное огнестрельное оружие, а с ним и… революция.
Рыцаря, умеющего латы носить и мечом орудовать, воспитывать надо с детства, а для этого обеспечить его поместьем, чтобы и сам жил, и детей растил (а он, подлец, еще в родовом замке окопается и вовсе за законного сеньора воевать не захочет!). Численность рыцарского войска ограничивается количеством ЗЕМЛИ в поместьях и возможностями крестьян, которые ее пашут, скот пасут, шьют домотканые рубахи, содержат ремесленников, изготовляющих кольчуги и мечи.
А на солдата с огнестрельным стволом – наемника или мобилизованного – обучить можно за пару лет любого здорового мужчину и платить ему либо по контракту, покуда ловит мышей, либо просто снабжать, покуда состоит в армии. Численность такого войска ограничивается количеством ДЕНЕГ и товаров, которые за них на рынке можно купить – в походе за каждой армией тянутся маркитантские обозы.
Для такой войны торговля уже не роскошь, а средство передвижения, плохим и глупым военачальником будет уже не тот, кто копит деньги, а наоборот – тот, у кого их не окажется. И началось возвышение финансистов, умевших в рекордные сроки армию снарядить, тех самых "придворных евреев", которых не кличут уже презрительно "ростовщиками", а именуют почтительно "банкирами". Злато однозначно переигрывает булат на его собственном поле – поле сражения.
Но, как по собственному опыту знает каждый советский человек, деньги чего-то стоят только пока на них есть, чего купить. С ростом количества тех, кто воюет, уменьшается соответственно количество тех, кто их кормит, одевает и вообще обеспечивает. Дыру требуется срочно заткнуть, для чего есть две возможности:
1. Превратить внешнюю торговлю из источника необязательной роскоши в систему снабжения необходимым продовольствием и сырьем.
Началось с разделения труда между западом и востоком Европы. Восток, сохраняющий традиционную структуру общества, поставляет традиционные продукты, получая в обмен новое оружие (или, как минимум, технологии его изготовления) и, по старинке, всякие престижные цацки для господствующего класса (см. "Евгений Онегин").
Естественно, теперь этих традиционных продуктов требуется гораздо больше, начинается т.н. "вторичное закрепощение": увеличиваются посевные площади, количество работающих и количество времени, которое каждый из них работает не на себя, а на барина. Понятно, что ресурс этот ограничен: земля истощается, крестьяне нищают, разоряются и помещики. По этой модели, кстати, строится вся позднейшая т.н. "колониальная система".
2. Заменить количество качеством. Если на Востоке для получения вдвое большего количества зерна требуется вдвое больше рабочего времени (либо один крестьянин на барщине вдвое больше работает, либо вместо одного нужно два), то на Западе два ткача, выполняющие уже не все изготовление ткани, а каждый – по одной, своей, операции, за то же самое время наткут уже за троих, а если, к тому же, каждого приставить к машине, то и за пятерых, пожалуй, сумеют.
Конечно, не все так просто: в рабочее время ткачей-надомников надо добавить еще и время (и зарплату) того, кто обеспечивает их сырьем, транспортом, будь то хотя бы водовозная кляча, собирает готовую продукцию. А когда подключаются машины, - и того, кто их изготовил, обеспечил топливом и т.п. Но производительность все равно растет, растет прибавочная стоимость, источником богатства становится не изъятие прибавочного продукта, а его умножение – игра с ненулевой суммой, т.е. резко расширяется пространство личной инициативы активного индивида.
Если вчера отклонение от традиционных приемов труда считалось предосудительным и прямо запрещалось цеховым уставом, то сегодня инновации – залог победы. Если вчера самой великой добродетелью почиталась воинская доблесть – трудолюбие и предприимчивость обеспечивали, в лучшем случае, благосостояние, и то лишь, поскольку какому-нибудь герою не вздумается его отобрать, – то нынче пришлось западному государству на сторону работника встать против воина-грабителя, т.е. гарантировать священное право частной собственности.
Без этого смысла нет превращать деньги в капитал: расширять торговлю, открывать завод, основывать банк, т.е. умножать число точек интенсивного производства прибавочного продукта. Только став реальным хозяином начнет капитал, стремясь к умножению этого самого продукта, без ограничений развивать его источник – ту самую личную инициативу, да не случайным образом, но организуя поиск в направлениях наиболее перспективных. Возникает система, адекватно реагирующая на сигналы извне.
…Что там? Коммунисты войной грозят? Свистать всех наверх, налоговые средства – фирмам, производящим вооружение – и вот вам бомбочка атомная как с куста!
…Как вы сказали? Демографический взрыв? Недостаток продуктов? Прекрасно! Цены на хлеб идут вверх, акции продовольственных фирм растут на бирже, и… вот вам зеленая революция!
…И чего это арабы-то у нас нынче обнаглели, весь мир шантажируют ценами на топливо? Да за такие деньги мы вам враз сланцевую нефть!..
Удобно? Удобно! Но не задаром. Государство тоже должно без дураков предоставлять свои услуги. В царстве "басманного" правосудия бизнес может быть только краткосрочным: хапнул – и бежать, пока не заметили и не ограбили, с такого предпринимательства ни технического прогресса, ни даже стабильных налогов не дождешься. Где серьезные деньги делают, там зародилось то, что принято сегодня называть "западной демократией".
Не будем разбирать, что этим термином обозначали греки в древних Афинах или германцы в Тевтобургском лесу – в Европе Нового Времени "демократией" окрестили способ подключения к принятию самых важных решений тех, кто владел самыми большими деньгами (или лучше всех интересы их представлял). Не позабыли и тех, кто владел деньгами поменьше – не правители, а именно они сообща решали, кому из самых-самых с королем за одним столом сидеть, чтоб не заслонял ему его личный интерес интерес общий, классовый.
Избирательное право в западной демократии изначально не было задумано как всеобщее. К принятию решений в масштабе страны допускались только самостоятельные хозяева, т.е. обладатели опыта, достаточного для понимания собственных интересов, их сопоставления с интересами прочих граждан, а также с реальной ситуацией. Те, кому не навесишь лапшу на уши и луну с неба не пообещаешь.
На новом уровне воспроизводился и принцип разделения властей. Не важно, как именно в каждом конкретном случае распределялись функции между законодательной и исполнительной властью, а важно, что не может не быть конфликта интересов между теми, кто налоги платит (банкир, торговец, предприниматель), и теми, кто их тратит (монарх, чиновник, воин), и, стало быть, обе стороны внимательно следят за пальчиками друг друга.
Все эти отдельные явления сливаются в единый процесс: неуклонное ослабление зависимости объема прибавочного продукта от размера территории, наличия сырья и количества работающих. Голландия богаче Украины. Из чего естественно следует бессмысленность войны ради захвата квадратных километров, порабощения проживающих на них рабочих рук и овладения дефицитными ресурсами. Египет с Эфиопией вполне могут сцепиться из-за нильской воды, Израилю же дешевле опреснение наладить, но…
Глубоко ошибется тот, кто подумает, что воевать уже совсем не придется. Организационно-технические нововведения поначалу гарантируют своим обладателям победу над "отсталым" соперником: имперская Россия покоряет родоплеменной Кавказ, над британскими владениями никогда не заходит солнце, но... лишь до тех пор, пока цела и функционирует внутренняя структура общества победителей. Стоит ей дать слабину, как на запах падали слетятся стервятники.
Всякая палка о двух концах
И когда наконец настанет Восхитительный Новый Мир,
Где каждый живет как хочет, и повсюду Бесплатный Сыр,
То, столь же неумолимо, как Закон Воды и Огня,
Вернутся Боги из Прописей, а с ними Террор и Резня!
Р. Киплинг
Живой организм – штука очень сложная. Если, скажем, недостает человеку витамина D, то хоть ты витамин А бочками в него закачивай, да в дополнение еще обеспечь златые горы и реки полные вина, даже если он по малой грамотности вообще не подозревает, какие такие витамины на свете есть – все равно чувствовать себя будет плохо.
Вот также и никакие фантастические количества прибавочного продукта не заменят человеку отношений с другими людьми. Причем, не на уровне "здрассьте", бизнеса или секса, будь он традиционный или нет, а вот именно на уровне принадлежности к единому социуму. Не теоретически единому, типа народа, класса или мировой религии, а реально и ежедневно взаимодействующему типа деревни, небольшой секты или трудового коллектива, где на протяжении жизни нескольких поколений все всех знают, ссорятся, мирятся, женятся и сплетничают друг про друга.
Эта потребность – естественная, биологическая, и если она не удовлетворена, человеку, который животное общественное, плохо как без определенного витамина, независимо от того, осознает ли он причину и знает ли слово "витамин". А когда ему плохо, имеет человек тенденцию звереть, глушить себя наркотиками, делать революции и другие малоприятные вещи, утрачивая навыки, необходимые для выживания.
Прежде всего – способность к самозащите и взаимопомощи. Человек, который родился и вырос в общине, не в теории, а по опыту знает, что его благополучие напрямую связано с благополучием окружающих, и потому в случае необходимости готов к борьбе за общее дело, а "если завтра война", пойдет убивать и умирать.
Человек, лишенный этого опыта, к взаимодействию приспособлен плохо, боевой клич: "Наших бьют!", - его не вдохновляет, поскольку "наших" как таковых у него нет. К тому же все мы склонны судить по себе, так что не может он понять противника, жертвующего жизнью ради блага своего клана или религиозной общины. Чтобы прекратить теракты-самоубийства, например, достаточно систематически привлекать к ответственности тех, ради кого они совершаются. Технические возможности для этого есть, но у господ индивидуалистов волосы дыбом встают при одной мысли о "коллективном наказании", ибо не вмещают они понятия о коллективном действии как таковом, хотя сами определенно совершали в жизни поступки "коллективные", но… не подозревали, что говорят прозой.
Для человека общины общественные интересы не то чтобы выше личных, а просто личные – часть общественных, которую технически неосуществимо отстоять в отрыве от целого. Он не отделяет прав от обязанностей, потому что его обязанности – это права соседа, а обязанности соседа – его права. Он готов помочь неимущим и сам рассчитывает на помощь, если попадет в беду, но умеет отличить того, кто работать не может, от того, кто не хочет. Человек – одиночка даже если без помощи не останется, она будет либо милостыней, которую принимать унизительно, либо тем, что ему "положено", т.е. даже если материально не пропадет, морально останется со своей ситуацией один на один, да, скорее всего, еще с подозрением, что ему что-то недодали.
Человек общины с детства однозначно усваивает определенную культуру – правила поведения, систему ценностей, минимальные навыки труда. Начинается все, конечно, с семьи, но… много ли она может в одиночку? В общине браки заключаются хоть и с учетом взаимной склонности, но прежде всего – как союз между двумя семьями с целью создания и поддержания третьей. Недостатки этого порядка всем известны, но мало кто нынче задумывается о его достоинствах – молодые не остаются наедине друг с другом и со своими проблемами: и бабушки помогут, и соседи подсобят, и ребятишки спокойно подрастают со сверстниками на улице, ненавязчиво получая со всех сторон воспитание в соответствующей культуре.
Современные супруги намертво замкнуты друг на друга (что нередко кончается разводом), времени на детей у них мало, к тому же права их как воспитателей все больше урезаются чиновниками из "органов опеки", а школа, улица, телевидение или интернет далеко не всегда насаждают те ценности, которые они хотели бы передать потомству. Любая минимально ответственная пара еще десять раз подумает, идти ли на риск размножения или уж лучше сразу без наследников вымирать. А бедное дитятко, что все же на свет появится, вместо нормального представления, что такое хорошо и что такое плохо, наделяют с малых лет когнитивным диссонансом – так велико ли диво, что идет в обществе прогрессирующее одичание?
В общине религия, прежде всего, – фактор сплочения (см. выше). Мистика важна, но не менее важна и передача традиции, т.е. опыта, накопленного в общении друг с другом и окружающим миром. Эффективность многих традиционных магических ритуалов, мягко говоря, спорная, но некоторые из них, оказывается, помогают достигать если и не объявленных, то других, не менее необходимых целей (даже такая дикость как "дурной глаз" оказывается на поверку просто очередным аватаром известного психологического феномена "козла отпущения", смысл которого нам, евреям, объяснять подробно, увы, не требуется). В худшем же случае они не более чем бесполезны.
В отличие от них мифы и ритуалы современной образованщины зачастую прямо вредны. Рассудку вопреки, наперекор стихиям их адепты упрямо веруют в осуществимость мультикультурализма, веруют, ибо нелепо – вера их нигде никогда практикой не подтверждалась и не подтверждается. Веруют в возможность остановить глобальное потепление, с машины пересев на велосипед, выиграть войну в белых перчатках и гомосексуальными связями заменить нормальную семью. Социологи такой вере даже название научное придумали: "деструктивный мем". Но, невзирая на деструктивность, эти "мемы" пользуются в обществе несомненным успехом, что, к сожалению, не случайно.
Вспомним еще раз революцию неолитическую. До нее, в родоплеменном обществе, воином, по совместительству, был каждый. После нее кто-то стал профессиональным военным, учился с детства, тренировался всю жизнь, а кто-то (т.е. подавляющее большинство населения) кроме как для охоты вообще оружие в руки брать перестал. И даже последующие всеобщие мобилизации мало что изменили, ибо современный солдат – не воин самостоятельный, а подневольный исполнитель приказов, как правило, мечтающий от армии "откосить".
Соответственно, до индустриальной революции участником принятия судьбоносных решений, хотя бы в масштабе сельского схода, и новатором в скромных пределах допустимых традицией потенциально был каждый, а после нее новый господствующий класс монополизировал новаторство и решения, как прежний монополизировал войну, сделав это занятие куда более результативным, но недоступным "маленькому человеку". Правда, в противовес гораздо шире раскрылись ворота "социальной мобильности" - каждый сапожник может стать миллионером – но все же в обществе гораздо меньше вакансий миллионеров, чем сапожников.
Вопреки распространенному мнению, пролетарий "периода первоначального накопления" не просто бедно жил и тяжело работал – такое с ним и в деревне приключалось не раз и не два. Главной потерей была эта самая привычка к принятию самостоятельных решений. Крестьянин, даже самый бедный, ежедневно соображает с какой скоростью пахать, что куда сеять, когда и куда выгонять скотину (и кого назначить пастухом!), с приходом рынка еще и что купить, что продать, и за какую цену, его на мякине не проведешь.
А в городе порядки уже другие. Рабочий на мануфактуре, а потом и на фабрике, не решает сам ничего, крутит винтик, какой прикажут, его мнение практических следствий не имеет, невозможно проверить, правильно оно или ошибочно. В результате со скоростью лесного пожара распространяются всяческие деструктивные мемы с обещанием булок на елках и кроликов из шляпы, а когда вдруг выясняется, что произвольное увеличение зарплаты автоматически влечет за собой либо пустые прилавки, либо повышение цен, ищут козни мировой закулисы.
Проекты целесообразных действий, направленных на решение реальных проблем, у такой аудитории отклика, как правило, не находят. И потому интеллектуалы, улавливающие носящиеся в воздухе стремления потребителя, предлагают сплошные утопии – в ассортименте и на любой вкус: от совсем детсадовских типа make love not war до самых людоедских типа нацизма или коммунизма.
Вожделенное "светлое будущее" всех современных утопий на поверку оказывается всего лишь слегка исправленным и дополненным (в основном, обещаниями, опять же, булок на елках) изданием донеолитического родоплеменного строя.
Все они – от Платона до Маркса, далее везде – есть не что иное как мечта о возвращении в первобытное состояние с его жесткой иерархией, абсолютизацией традиции, иллюзией неизменности, отсутствием денег и "прибавочного продукта", распределением вместо обмена. И пресловутый "новый человек", которого мечтали создать коммунисты, не слишком отличается от популярного в позапрошлом веке в Европе образа "благородного дикаря". Не реального дикаря, конечно, а такого, какого нарисовали себе романтики, но ведь и реальный на самом деле обладает такими достоинствами как верность, храбрость, стойкость, а в отношении единоплеменников (правда, только их!) проявляет и бескорыстие, и самоотверженность, и готовность защищать слабых.
Но у дикаря-то все эти положительные качества – результат стабильной жизни в структурированной общине, которой на Западе больше нет. Соответственно, интеллигенция получает "социальный заказ": найти замену. Самые умные честно рапортуют о неудаче. Например, Жан Ануй с явной симпатией рисует "белую ворону" – героя (Жанна д'Арк, Антигона, Томас Беккет), ценою жизни отстаивающего мораль, традицию, человеческое достоинство в окружении сограждан, находящих его поведение бессмысленным и асоциальным.
Менее умные пытаются на эту роль приспособить народ (иной раз, "простой народ", сиречь "трудящихся", "братьев по классу"), создавая о нем мифы как о "большой семье", в которой люди должны относиться друг к другу как родные, и, соответственно, государстве – его несущей, опорной конструкции. Но равноценной замены не получается. Народ и государство возникли в истории как надстройка над общиной, в таком виде они и прочны, и уместны, но долго ли простоит здание, если, как сказано в известном водевиле "Гурий Львович Синичкин", первый этаж снести, а второму рекомендовать держаться "на энтузиазме молодежных масс"?
Успехи, мягко говоря, посредственные, зато пиар – по полной программе. Еще вчера интеллектуалы на все лады высмеивали "богопомазанность" монарха, а сегодня тому же государству приписывают возможности прямо-таки божественные, на полном серьезе призывают его по собственному произволению распоряжаться обществом и даже природой (Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики!), а также именно от него ожидают создания нового человека, гораздо лучше прежнего.
На государство виртуально переносятся функции развалившейся общины, тем более, что оно действительно берет на себя охрану порядка, регистрацию смертей и браков, поддержку вдов и сирот, стариков и инвалидов. Выходит, правда, не ахти, ибо из казенного места не разглядеть, кто вправду нуждается, а кто так – придуривается, но что ж поделаешь – на бесптичье и слон воробей!
Всенародная любовь к фюреру есть не что иное как надежда каждого человека выйти за пределы своего "я", ощутить то самое "мы", которого ему недостает по большому счету, но созданная пропагандой иллюзия удовлетворения этой потребности недолговечна. Потому что государство – это не фюрер (хотя он притворяется изо всех сил), не царь, не президент и не парламент. Кто бы там сверху ни сидел, государство это – аппарат, а аппарат – это чиновник.
Новый класс
С умным - хлопотно, с дураком - плохо.
Нужно что-то среднее. Да где ж его взять?
Б. Окуджава
Во времена постнеолита чиновники – обслуживающий персонал военных – сборщики налогов, надсмотрщики общественных работ. С началом индустриализации, т.е. усложнением общественной структуры, их значение стремительно возрастает. Во-первых, по мере распадения общины административно-перераспределительные функции становятся нужнее и важнее, чем прежде, не говоря уже о том, что появляются новые потребности – от санитарного контроля до правил уличного движения.
А во-вторых, военные постепенно теряют статус высшей касты. Вспомните хотя бы слова, приписываемые мадам Ротшильд (если даже это и не правда, то хорошая выдумка): "Не волнуйтесь, милая, войны не будет! Мои сыновья не дадут на это ни крейцера!". Но свято место пусто не бывает – на смену дуэту-соперничеству жреца и воина приходит обеспечивать стабильность другой дуэт: чиновника и буржуа.
Поначалу, вроде бы, новые исполнители разыгрывают прежнюю пьесу, но… В прошлом соперничающие группировки не часто вовлекали в свои разборки низшие классы. Бывали, правда, случаи отлучения от церкви целых областей, правители которых не сумели договориться с Папой Римским, но все-таки это было явление нетипичное. В наше время чиновники сумели позвать на помощь низы посредством введения всеобщего избирательного права.
Как мы видели выше, пролетарий самостоятельных решений не принимает, негде ему выучиться варианты перебирать да интересы взвешивать. Связь между свободой действий для капиталистов, уровнем жизни и наличием рабочих мест ему заметна далеко не всегда, и потому шансы, привлечь его на свою сторону, у буржуя невелики.
Когда вы работаете на современной фабрике, вам платят не только за ваш труд, но и за тот творческий гений, который создал эту фабрику: за труд промышленника, который построил ее, за труд инвестора, который, рискуя, вложил накопленный им капитал в новое, неизведанное дело, за труд инженера, который спроектировал машины, которыми вы управляете, за труд изобретателя, который придумал продукт, который теперь выходит из ваших рук, за труд ученого, который открыл законы, позволившие создать этот продукт, за труд философа, который научил людей мыслить. (Атлант расправил плечи).
Справедливо, но… не утешает. Да, платят, пока работа есть… а ну как завтра уволят? Не потому что работал плохо, а потому что трудяга-изобретатель уже опять на рынок что-то новое выкинул? Или инженер сконструировал машину, которая без тебя обойдется? Или инвестор решил, что вкладывать лучше в Китай? Или промышленник просчитался и обанкротился? Никто из них тебе ничего не должен, и опять ты, выходит, крайний, и что тебе толку во всей ихней философии и науке?
Как тут не поверить россказням про жадных "паразитов", без которых производство можно было бы организовать гораздо лучше, а рынка и вовсе не надо – пусть добрый дядя-чиновник все на всех поделит по правде-совести?
Конечно, даже распоследний Саша с Уралмаша не может не уловить, что наличный чиновник с такой задачей справится едва ли: и ленив он, и хамоват, иной раз и взяточник. Но "друзья народа" подсказывают: надо просто его, нехорошего, нашим хорошим заменить – вот сделаем революцию (или даже просто в парламенте абсолютное большинство завоюем) и сознательных, добросовестных посадим на все места! Вы будете смеяться, но они на самом деле верят в это – ну, как минимум, в первом поколении.
Дальше – больше: расширение круга людей, имеющих право на всяческие пособия: от инвалидов к безработным, от сирот к детям из неполных семей, от беженцев к мигрантам… Растет число рабочих мест для чиновников-перераспределителей, вскоре им оказывается уже недостаточно государственных контор, вспухают бесчисленные "неправительственные организации", на бюджетные средства занимающиеся поисками квадратуры круга, смысла жизни, защитой прав дефективных деток, бездомных кошек и террористов всех мастей. А уж подсевшие на иглу дармовщинки так просто с нее не слезут, останутся зависимыми от чиновничьей милости и отстаивать его власть будут при любом конфликте.
В этой связи даже пущена была в оборот теория, что при современном техническом прогрессе работы скоро на всех на хватит, зато каждый работающий сможет одной левой десяток бездельников прокормить. Но авторы ее почему-то упускают из виду, что гипотетический труженик быстро обнаруживает возможность, к десятку тунеядцев одиннадцатым присоединиться, и пусть трактор работает – он железный. В какой-то момент "кормильцев" просто не хватит на всех захребетников, и сдается мне, что в Европе момент этот уже близок.
И наконец, пошла поэтапная эволюция денег. Сперва из кусочка металла, одинаково ценимого что на Аляске, что на экваторе, превращаются они в расписку соответствующего государства, обязующегося в обмен на предъявление оной выдать на своей территории то количество материальных благ, какое в данный момент сочтет возможным. Пока человек деньгами пользуется только для удовлетворения повседневных нужд, ему это особенно не мешает, проблемы начинаются при попытке превратить деньги в капитал, т.е. инструмент поощрения личной инициативы и умножения прибавочного продукта.
Лет 200 назад существовало такое понятие как "отложить на старость", сегодня "накопительная пенсия" – чистое издевательство, причем, не только в России, где ее уже просто по-наглому конфискуют, но и в Израиле, где инфляция без лишнего шума лет через 10 уполовинит ее. В былые времена капитал, в банк положенный, процент давал, а нынче – тает, как снег на солнышке. Государственная, "социальная" пенсия, выданная мне чиновником по его правилам игры, будет индексироваться, а самостоятельные мои накопления – нет. Иными словами, не на свои решения, но на чиновничью милость полагаться нам надлежит.
Но даже такие деньги не велено в солидных количествах оставлять тому, кто, нечаянным порядком, заработал их сам. Появляется т.н. "прогрессивное" налогообложение, проще говоря: чем больше вкалываешь, тем меньший процент тебе останется. Те, кто налоги платит, лишаются контроля над ними, а распоряжаются только те, кто тратит, но ничего не создает. Накидывается узда на банки: Знаете такие хорошие слова "учетная ставка"? Не банкир, а чиновник определяет рамки, в которых дозволяется ссуды давать, а в последнее время еще и – кому и на каких условиях.
Нет-нет, я вовсе не пытаюсь отрицать, что сам по себе чиновник "полезный член общества есть" – особенно, общества очень усложнившегося, как в наши дни – не в чиновнике как таковом проблема, но в узурпации чиновником всей полноты власти, т.е. фактической ликвидации одной из основ существования государства: разделения властей.
Разумеется, победа чиновника над буржуем не означает уничтожения рынка – его криминализируют, загоняют в подполье, но обойтись-то без него все равно невозможно, коль скоро на натуральное хозяйство не перешли (вспомним крах родного советского планирования и "мафию", без которой вся экономика обрушилась бы в один миг), и не исчезновение экономического неравенства – его просто не выставляют напоказ, – но она означает захват монополии на принятие решений. Чиновник приказывает – буржуй приспосабливается.
Достопамятный финансовый кризис 2008 года не с того начался, что коварные банкиры акции липовых фондов народу всучивали, а с того, что появились в тех банках эти самые фонды, каких в здравом уме и твердой памяти ни один банкир сроду не заведет, а именно: ссуды на жилье в массовом порядке предоставлялись людям, которых и подозревать невозможно в способности оные выплатить. Причиной была не внезапная эпидемия умопомешательства, но давление чиновников, которые при участии и поддержке соответствующих политиков стремились поплотнее усадить на иглу дармовщинки определенную группу населения, и до того не блиставшую трудолюбием. Ну, а банкиры, не будь дураки, и постарались на всяких лохов свои убытки перевалить. Последствия были, вроде бы, легко предсказуемы, но почему-то во внимание не принимались.
Целью деятельности чиновника лишь в редких случаях является решение проблемы, ради которой как бы создавалась его контора. На самом деле заинтересован он в ее увековечении, дабы контора жила, расширялась и процветала. Лучше всего это описано, конечно, в известных "Законах Паркинсона", где приводятся, например, темпы роста численности чиновников британского министерства колоний на фоне развала колониальной империи.
Посмотрите, как, например, реагируют чиновники ООН на глобализацию: Нет бы ограничиться действительно необходимой всемирной стандартизацией болтов и гаек – нет, они норовят "всемирным правительством" стать и выдать человечеству единую инструкцию на все случаи жизни. Помните, чем на нашей доисторической окончилась попытка единым планом Туркмению и Эстонию охватить? Но вот уже опять Европа Грецию с Германией в одну телегу впрягает – понятно, иначе и не умеет чиновник управлять, только чтоб, значит, все по одной инструкции, в колонну по четыре – и шагом марш в светлое будущее.
На ошибках не могут они учиться. "Вертикаль власти" так устроена, что доверху информация доходит с существенными искажениями, а решения, даже правильные, до реального исполнения зачастую и не доходят вовсе, ибо карьера чиновника зависит не от действительных результатов его деятельности, но от докладов об этих результатах, представляемых наверх.
Объективная информация о происходящем чиновнику скорее подозрительна, ибо реальность постоянно меняется, новая ситуация может потребовать новых подходов и решений, и неизвестно, как на них посмотрит начальство. Куда выигрышнее инвестировать в проекты, с жизнью не связанные, типа предотвращения глобального потепления. Эффективность в таком случае проверке принципиально не поддается (черт его знает, чем оно в самом деле вызвано, да и есть ли оно вообще!), так что в отчете чего хочешь можно нарисовать.
Обратите внимание на растущее количество просчетов сильных мира сего в оценке ситуации и принятии решений. Навскидку вспоминается и прогнозирование развития в бывшем СССР, и затопившая Европу волна миграции… ну ладно, в психологии русских или арабов Олланд и Меркель разбираться не обучены, но уж американцев-то могли бы все-таки оценить. И вот им, как снег на голову, валится Трамп… Да что там Меркель – свои же американские начальники оказались в глубоком трансе. Все чаще слышим про какие-то "параллельные реальности", в которых обитают разные слои одного и того же общества.
Не случайно в известной современной сказке про Гарри Поттера министерство магии, вроде бы, и не на стороне злодея Вольдеморта, но объективно играет ему на руку своими бесконечными идиотскими инструкциями, необоснованными решениями, засекречиванием того, что известно всем, и сокрытием нужной информации по принципу "как бы чего не вышло". Путается под ногами у тех, кто хочет и может бороться.
Нет для современного государства большей опасности, чем чиновничье самодержавие, ибо со временем осмысленное действие все больше подменяется его имитацией.
Разумеется, враньем чиновники и прежде грешили, но только их полное и нераздельное господство могло породить не просто технику и культуру вранья, но философскую теорию (даже группу теорий), утверждающую отсутствие принципиальной разницы между правдой и ложью. Все эти "нарративы", "политкорректности" и прочий постмодернизм попросту не вмещают понятия истины как таковой. Геббельс ведь не придуривался, он в самом деле полагал, что любое вранье надо только повторять достаточно часто, тогда оно и правдой окажется, потому что правда – это то, во что верят все, никакого другого определения у нее нет и быть не может.
Только вот не учел он (и даже не он сам, он ведь докторский титул не украл, так его учили в университете), что истина остается истиной, даже когда в нее не верят. Вспомним, чем расплатились те, кому он сумел навесить лапшу на уши. И не только в военном поражении дело – Россия, вон, ту войну даже выиграла… Не помогло!
Стремление к правде и отвращение ко лжи, подобно прочим моральным добродетелям, не с неба свалилось. За ним стоит инстинкт ориентирования, необходимый для выживания, приспособления к окружающей среде, тем более для приспособления среды к себе обойтись без него невозможно. Так что выживание сообщества, неспособного руководствоваться этим инстинктом, оказывается естественно под вопросом.
Большая Круглая Печать
Не раздражайте его, Розалия Павловна,
он – победивший класс,
и он сметает все на своем пути.
В. Маяковский
В обществе тоталитарном чиновнику кадят с детской непосредственностью: ежели кто в глубине души и сомневается во всемогуществе любимого фюрера, с широкой общественностью своими сомнениями предпочитает не делиться. Но вот ведь и в самой, что ни на есть, демократической Америке не какой-то там рэднек неумытый, а университетский профессор, нобелевский лауреат по экономике на полном серьезе объявляет государство если не всемогущим, то хотя бы всеведущим.
Из того же корня растет, естественно, и всяческая конспирология, ибо если бы начальники и вправду имели власть над всем, чем похваляются, результаты их действий нельзя было бы объяснить иначе как злонамеренностью, либо воздействием каких-то таинственных "кукловодов из-за кулисы".
На самом же деле совершенный образ сорвавшегося с цепи чиновника создал назад тому уже более века М.Е. Салтыков-Щедрин:
"Идиоты вообще очень опасны, и даже не потому, что они непременно злы (в идиоте злость или доброта - совершенно безразличные качества). <…> Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа, которые ломят вперед, потому что не в состоянии сознать себя в связи с каким бы то ни было порядком явлений... <…> Там, где простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на рожон, идиот властный раздробляет пополам все возможные рожны и совершает свои, так сказать, бессознательные злодеяния вполне беспрепятственно. Даже в самой бесплодности или очевидном вреде этих злодеяний он не почерпает никаких для себя поучений. Ему нет дела ни до каких результатов, потому что результаты эти выясняются не на нем <…>, а на чем-то ином, с чем у него не существует никакой органической связи. Если бы, вследствие усиленной идиотской деятельности, даже весь мир обратился в пустыню, то и этот результат не устрашил бы идиота."
Государство жизнеспособно только пока в нем есть реальное разделение властей. Выйдя на вертикаль, оно тут же закукливается и начинает работать только на самого себя.
Дедушка израильского социализма, Шимон Перес, вдохновенными мазками живописует "Новый Ближний Восток". Ангела Меркель то атомные электростанции в Германии отключает по случаю цунами в Японии, то всю черную Африку, не считая Ближнего Востока, в Европу обещает переселить. В Париже и окрестностях горят машины, в Германии новые штурмовики из "антифы" погромы устраивают, в Англии пакистанцы несовершеннолетних девчонок сотнями в наложницы берут и на панель гонят, а начальникам – хоть бы хны!
Вот оно – столь любимое Лениным "загнивание капитализма", которое он и его последователи многократно усилили и приумножили повсюду, где только ухитрялись дорваться до власти.
Тоталитаризм есть апогей чиновничьего абсолютизма в духе дедощукаревской национализации курей. Блатари объявляются "социально близкими", рынок загнан в подполье, технический прогресс допускается только в ВПК, но и там он, как показывает опыт, застывает обыкновенно в точке выхода на пенсию последнего поколения, обученного недорезанными буржуями. При их преемниках, умеющих главным образом есть глазами начальство, АЭС в Чернобыле резво взлетает на воздух, зато очередная "булава" летает как телеграфный столб.
На Западе до этого еще не дошло, но направление проглядеть уже невозможно. Последнее время перепуганное население предпринимает отчаянные попытки "заземлить" вылетевшее в астрал начальство (см. результаты опросов и выборов в Израиле, Франции, Америке, Германии). Но даже если в какой-то момент граждане сбросят морок, наведенный раболепными СМИ, и осознают опасность, велики ли их шансы на успех?
Противостоять власти чиновника они не способны, ибо давно отучены отличать реальность от телевизионной картинки, тотально разобщены и потому зависимы от него. Ведь идеальное общество, по их представлениям, - такое, где никто никому ничего не должен: вежливость без общения, секс без беременности, треп в социальных сетях, исступленные радения на рок-тусовках – все это как бы и рядом, но… не вместе. Они не полагаются друг на друга, ибо и не обещают друг другу верности. Так на кого же и полагаться им, если не на "нянюшку-государство"? Каждый из них "Я", но вместе они не образуют "МЫ".
В крайнем случае, они способны требовать "пожирнее и погуще" и/или устраивать подростковые бунты с пьянством, буянством и побиением фонарей. Растет количество самородков, предпочитающих оставаться подростками до 70 лет. Из этой среды вербуются профессиональные борцуны, демонстранты за/против чего угодно, и наконец, экстремисты-штурмовики, используемые чиновником там, где самому не с руки руки пачкать.
Успешно сопротивляться, заставляя государственную машину тарахтеть вхолостую, может только и единственно община. Все равно какая – итальянская мафия, арабская хамула или хасидскиий квартал. Но мафия асоциальна, хамула разрушается, а израильские ультраортодоксы заделались уже совершенными паразитами. Нормальная жизнь современного общества общинной быть не может, а превратившись в безобщинную "массу" оно уподобляется змее, пожирающей себя с хвоста.
Переход от донеолита к постнеолиту произошел потому, что земледельцы и скотоводы побеждали в бою охотников и собирателей. У них было не только более совершенное оружие, но и численное превосходство, ибо территория, которая в донеолитические времена могла прокормить 20 человек, в посленеолитические прокормит 200. Конфликт неизбежен, и в конце концов победа останется за обладателями наиболее производительных сил, невзирая на то, что дерутся они не столь отчаянно, ибо в случае поражения не теряют возможность выжить, хотя бы и в рабском статусе, но…
Побеждали они только, покуда в их обществе сохранялась внутренняя структура. Как только крестьянская община Древнего Рима выродилась в толпу, требовавшую "хлеба и зрелищ", так сразу побеждать стали варвары.
Переход от постнеолита к индустриальному обществу поначалу ознаменовался бесспорными военными победами инженера и промышленника над скотоводом и земледельцем. Причина та же – превосходство в численности и вооружении, ибо ракета мощнее арбалета, и с той территории, что кормила прежде 200 человек, сегодня 2000 проживут безбедно, но…
Пришедший к власти на смену инженерам и промышленникам чиновник издает Указ с Большой Круглой Печатью, чтоб войны вести отныне только теми методами, какие он проверил, дозволил и утвердил. И по этой самой причине во второй половине прошлого и первых десятилетиях нынешнего века Запад войны ни одной не выиграл, хотя имеет неотразимое оружие, безупречную логистику и прекрасный спецназ. А уж для Израиля такие "военные действия" и вовсе смерти подобны.
В виртуале Запад, правда, все еще утешается кантовскими фантазиями о вечном мире и всемирном правительстве или верой в "мягкую силу" экономических и т.п. санкций. Но такие инструменты эффективны только против таких же "западников", на других повлиять могут только если за "мягкой" силой отчетливо просматривается "твердая", а именно – не просто наличие технических средств, но и готовность использовать их по назначению. В противном случае не избежать поражения, а вслед за ним, закономерно, и гибели.
Разумеется, при любом раскладе индустриальное (или, может, уже постиндустриальное?) общество патриархальное одолеет и победит, но… будет ли оно похоже на индустриальное общество в его нынешнем виде? Ведь ему придется, как минимум, избавиться от тирании чиновника и заново создать общинную жизнь, возможно, очень сильно отличающуюся от общины времен патриархальных.
И главное, совершенно не очевидно, что победителями будут именно те, кто первыми вышли на новую ступень развития. Что не надорвутся они, не погибнут, оставив свои достижения в наследство будущим народам с другими именами, говорящим на других языках.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2017/Zametki/Nomer1/Grajfer1.php
