«Новая промышленная революция» порождает новый мировой рабочий класс, так же как новые сексуальности и этничности. Предельная мобильность капитала и формирующееся международное разделение труда тесно переплетены с появлением новых коллективностей и ослаблением привычных группировок. Эти тенденции не являются нейтральными ни в гендерном, ни в расовом отношении. Белые мужчины в развитых индустриальных обществах вновь ощутили себя уязвимыми для постоянной угрозы потерять работу, в то время как женщины не пропадают из списков требующихся работников такими же темпами, как мужчины. Дело не просто в том, что в странах третьего мира женщины являются предпочтительной рабочей силой для наукоемких мультинациональных корпораций в ориентированных на экспорт секторах, особенно в электронике. На самом деле картина носит более системный характер, охватывая воспроизводство, сексуальность, культуру, потребление и производство. Типичный пример Силиконовой долины показывает, что жизни многих женщин структурированы вокруг занятости в сфере электронной промышленности, а их личные реальности включают серийную гетеросексуальную моногамию, переговоры по поводу заботы о ребенке, отстранение от дальних родственников и большинства других форм традиционной жизни в сообществе, высокую вероятность одиночества и крайнюю экономическую уязвимость по мере старения. Этническая и расовая разнородность женщин Силиконовой долины структурирует микрокосм конфликтующих различий в культуре, семейном положении, религии, образовании и языке.
Ричард Гордон назвал эту новую ситуацию «экономикой домашней работы». Хотя он включает сюда феномен домашней работы в буквальном смысле, возникающий в связи с электронной сборкой, Гордон хочет обозначить термином «экономика домашней работы» весь процесс реструктурирования труда, перенимающего многие характеристики, прежде связывавшиеся с женскими профессиями, с работами, в буквальном смысле выполнявшимися только женщинами. Работа переопределяется как в буквальном смысле женская и феминизированная, выполняется ли она мужчинами или женщинами. Быть феминизированной означает сделаться предельно уязвимой, способной быть разобранной, снова собранной, эксплуатируемой в качестве резервной рабочей силы; вас считают не столько рабочими, сколько обслуживающими устройствами; на вас взваливают сверхурочные в рабочее время и вне работы, превращающие ограниченный рабочий день в насмешку; вы ведете существование, неизменно граничащее с непристойностью, неуместное и легко сводимое к сексу. Депрофессионализация — старая стратегия, вновь применимая к некогда привилегированным рабочим. Однако экономика домашней работы относится не только к широкомасштабной депрофессионализации и не отрицает появления новых областей, требующих высокого профессионализма, даже для тех женщин и мужчин, для которых профессиональная занятость прежде была недоступна. Скорее, это понятие указывает на то, что фабрика, дом и рынок интегрируются на новом уровне и что места женщин имеют ключевое значение, и это требует анализа различий между женщинами и смыслов отношений между мужчинами и женщинами в различных ситуациях.
Экономика домашней работы как мировая капиталистическая организационная структура делается возможной благодаря новым технологиям (но не обусловлена ими). Успех атаки на сравнительно привилегированные профессии, большей частью зарезервированные белыми мужчинами и охранявшиеся профсоюзами, связан со способностью новых коммуникационных технологией интегрировать и контролировать труд, несмотря на экстенсивное распыление и децентрализацию. Последствия новых технологий ощущаются женщинами в утрате семейного (мужского) дохода (если они когда-либо имели доступ к этой привилегии белых) и в характере их собственной работы, которая становится капиталоемкой, например, работа в офисе и уход за детьми.
Новые экономические и технологические схемы также имеют отношение к коллапсу государства всеобщего благосостояния и вызванной этим интенсификации требований, предъявляемых к женщинам для поддержания повседневной жизни как их самих, так и мужчин, детей и пожилых. Феминизация бедности — порожденная крушением государства всеобщего благосостояния, экономикой домашней работы, где стабильная занятость становится чем-то исключительным, и подпитываемая ожиданием, что, во имя (совместного) воспитания детей, женская заработная плата не достигнет уровня мужского дохода, — стала во главу угла. Причины появления семей, возглавляемых женщинами, варьируются в зависимости от расы, класса и сексуальности, но их всевозрастающая распространенность — основа для коалиций между женщинами по множеству вопросов. То, что женщины, как правило, поддерживают повседневную жизнь семьи отчасти в силу вынужденного статуса матерей, не является новостью; своеобразная интеграция с откровенно капиталистической и все более военно-ориентированной экономикой — вот новость. Особое давление, например, на американских чернокожих женщин, добившихся освобождения от (едва) оплачиваемой домашней работы и ныне в больших количествах занявших должности служащих и клерков, имеет немалые последствия для продолжающейся вынужденной бедности с занятостью среди афроамериканского населения. Женщины-тинейджеры в индустриализирующихся районах третьего мира все чаще ощущают себя единственным или основным источником заработка для своих семей, в то время как доступ к земле становится все более проблематичным. Эти тенденции должны иметь решающие последствия для психодинамики и политики гендера и расы.
Придерживаясь нарративной рамки трех основных стадий капитализма (торговый/раннеиндустриальный, монополистический, мультинациональный), связанной с троицей национализма, империализма и мультинационализма и соотносящейся с джеймисоновскими тремя господствующими эстетическими периодами реализма, модернизма и постмодернизма, я бы отметила, что специфические формы семей диалектически соотносятся с формами капитала и его политических и культурных атрибутов. Проблематично и неравно представленные в реальной жизни, идеальные формы этих семей можно схематично изобразить следующим образом: (1) патриархальная нуклеарная семья, структурированная дихотомией публичного и приватного и сопровождаемая белой буржуазной идеологией раздельных сфер и англо-американским феминизмом XIX века; (2) современная семья, опосредуемая (или навязываемая) государством всеобщего благосостояния и институтами вроде семейной заработной платы с расцветом афеминистских гетеросексуальных идеологий, включая их радикальные версии, представленные в Гринвич-Виллидж во времена Первой мировой войны; наконец, (3) «семья» экономики домашней работы, с ее оксюморонной структурой женщины — главы семейства, с ее взрывами феминизма и парадоксальной интенсификацией и эрозией самого гендера.
Таков контекст, в котором проекции мировой структурной безработицы, порождаемой новыми технологиями, оказываются частью картины экономики домашней работы. По мере того как робототехника и родственные технологии выбрасывают мужчин с работы в «развитых» странах и усугубляют обреченность попыток создать рабочие места для мужчин в процессе «развития» третьего мира и в то время как автоматизированный офис становится правилом даже в странах с излишком рабочей силы — все больше интенсифицируется феминизация труда. Чернокожие женщины в Соединенных Штатах давно узнали, что реально означает структурная частичная безработица («феминизация») чернокожих мужчин, как и их собственная в высшей степени уязвимая позиция в экономике занятости. Больше не секрет, что сексуальность, воспроизводство, семья и общественная жизнь переплетаются с этой экономической структурой мириадами нитей, которые также дифференцировали ситуации белых и черных женщин. Еще многим женщинам и мужчинам придется столкнуться с похожими ситуациями, что сделает кроссгендерные и расовые альянсы по вопросам элементарного поддержания жизни (с работой или без) необходимыми, а не просто желательными.
* Совмещение социальных отношений Зеленой революции и биотехнологий, подобных генной инженерии растений, все больше увеличивают нагрузку на землю в странах третьего мира. По оценкам Агентства по международному развитию (New York Times, 14 октября 1984), представленным на Международном дне пищи в 1984 году, в Африке женщины производят около 90 процентов сельскохозяйственных съестных припасов, в Азии — от 60 до 80 процентов, и составляют 40 процентов сельскохозяйственной рабочей силы на Ближнем Востоке и в Латинской Америке. Блумберг заявляет, что сельскохозяйственная политика мировых организаций, как и мультинациональных корпораций и национальных правительств стран третьего мира, как правило, игнорирует фундаментальные проблемы разделения труда по половому признаку. Сегодняшняя трагедия голода в Африке, возможно, в равной степени обязана как мужскому доминированию, так и капитализму, колониализму и схемам выпадения осадков. Точнее говоря, и в капитализме, и в расизме на структурном уровне обычно доминируют мужчины. См. также: Blumberg, 1981; Hacker, 1984; Hacker and Bovit, 1981; Busch and Lacy, 1983; Wilfred, 1982; Sachs, 1983; International Fund for Agricultural Development, 1985; Bird, 1984.
Новые технологии также оказывают глубокое воздействие на проблему голода и производства пищи для глобального пропитания. По оценке, которую дает Рэй Лессор Блумберг (Blumberg, 1981), женщины производят около пятидесяти процентов пищи в мировом масштабе*. Женщинам, как правило, не удается ощутить преимущества возросшей высокотехнологичной коммодификации пищи и энергетических культур, их повседневные заботы сделались еще тягостней, поскольку не уменьшается их ответственность по обеспечению пищей и их репродуктивные ситуации сделались еще сложней. Технологии Зеленой революции взаимодействуют с другими высокотехнологичными промышленными производствами в плане изменения гендерных разделений труда и дифференциальных гендерных миграционных моделей.
Новые технологии, по-видимому, тесно переплетены с теми формами «приватизации», проанализированными Розалиндой Печески (Petchesky, 1981), в которых синергетически взаимодействуют милитаризация, правые семейные идеологии и схемы, а также усиленные определения корпоративной (и государственной) собственности как частной. Новые коммуникационные технологии играют важнейшую роль в упразднении «публичной жизни» для всех и каждого. Это способствует грибковому разрастанию перманентного высокотехнологичного военного истеблишмента за счет культурных возможностей и экономического благосостояния большинства людей, но особенно женщин. Такие технологии, как видеоигры и сверхминиатюрное телевидение, очевидно играют ключевую роль в производстве современных форм «частной жизни». Культура видеоигр жестко ориентирована на индивидуальное соперничество и внеземные военные операции. Здесь производятся высокотехнологичные гендерные воображения — воображения, способные созерцать разрушение целой планеты и наслаждаться научно-фантастическим бегством от последствий катастрофы. Милитаризация затрагивает не только наше воображение, и неизбежны иные реальности электронной и ядерной войны. Это технологии, обещающие предельную мобильность и совершенный обмен — и между делом позволяющие туризму, этой совершенной практике мобильности и обмена, вырасти в одну из крупнейших отраслей мировой экономики. […]
Другой критический аспект социальных отношений новых технологий — переформулировка ожиданий, культуры, труда и воспроизводства для многочисленной научной и технической рабочей силы. Главная социальная и политическая опасность — формирование строго бимодальной социальной структуры, при которой массы женщин и мужчин всех этнических групп, но особенно не-белые, связаны экономикой домашней работы, безграмотностью нескольких разновидностей, общей избыточностью и бессилием, находясь под контролем высокотехнологичных репрессивных аппаратов в самых разных сферах — от развлечений до надзора и подавления. Адекватная социалистически-феминистская политика должна обращать внимание на женщин привилегированных профессиональных категорий, и особенно в сфере производства науки и технологии, выстраивающих научно-технический дискурс, процессы и объекты.
Этот вопрос — лишь один из аспектов исследования возможности феминистской науки, но он важен. Какого рода конституирующую роль в производстве знания, воображения и практики могут иметь новые группы, делающие науку? Как эти группы могут быть привлечены к союзу с прогрессивными социальными и политическими движениями? Какую политическую ответственность можно выстроить для связи женщин сквозь научно-технические иерархии, нас разделяющие? Есть ли пути развития феминистской политики в области науки/технологии в союзе с антивоенными группами, выступающими за конверсию научных предприятий? Многие научные и технические работники Силиконовой долины, включая ковбоев хайтека, не хотят работать на военную науку. Могут ли эти личные предпочтения и культурные тенденции быть сплавлены в прогрессивную политику этого среднего класса профессионалов, среди которых количество женщин, включая не-белых, становится довольно-таки многочисленным?
