Честолюбие игрока
(Перевод - Татьяна Зборовская)
Прелестная, умная и образованная нимфа Калипсо, стремясь удержать Одиссея, сулит ему вечную молодость и вечную любовь. Чего же еще может желать смертный? Но вместо того, чтобы возрадоваться и прекратить на сем свои скитания, хитроумный царь Итаки отказывается и ждет случая продолжить путь. И когда посланник богов возвещает ему, что такая возможность представится, он строит плот и отправляется в рискованное многодневное путешествие по непредсказуемым, грозным морям. Какой же надеждой он себя тешит? Лучше, чем у Калипсо, ему там не будет. Не одно поколение ученых мужей ломало голову над тем, почему скептичный, склонный во всем видеть собственную выгоду герой решает отклонить лучшее из всех возможных предложений.
В известной степени к возвращению домой его подталкивает скука. На острове у Калипсо ему не хватает публичности. Там не над кем царствовать и не перед кем щеголять репутацией. Единственная обитательница Огигии — богиня, а богини по природе своей не особенно впечатлительны. Какой смысл быть героем, если это никого не интересует? Одиссей стремится к славе и власти. Он — властелин, а потому желает только одного — быть первым. Становится ясно, что тщеславие сидит в нем глубже, чем страсть к роскошной жизни, и именно оно не дает ему покоя.
Ему отчаянно недостает кардинальных добродетелей — благочестия, справедливости, умеренности и мужества. Его личные добродетели — изобретательность, честолюбие и скепсис. Он не из тех, кто, уютно устроившись, наблюдает, как жизнь проходит мимо. Жизнь задолжала ему признание, почести и целое царство в придачу, и он решительно настроен получить все, что ему причитается. Именно это заставляет его отправиться в путь и делает его, согласно «Диалектике Просвещения», предпринимателем.
С понятием «честолюбие» у философов дело всегда обстояло непросто. Ясно, что нечестолюбивый человек далеко не пойдет. С этой точки зрения честолюбие — вещь положительная. Однако переизбыток честолюбия — уже не очень хорошо; оно ослепляет. Но «правильное» количество честолюбия, золотая середина между отсутствием стимула и жаждой славы, как отмечал еще Аристотель в «Никомаховой этике», не имеет названия. Умеренное честолюбие, кажется, представляет собой безымянную добродетель. Соответственно, негативную окраску честолюбие получает лишь за счет того, что обращает на себя внимание тогда, когда переходит пределы разумного.
Помимо трудностей с определением этого понятия, философия невзлюбила честолюбие еще и за то, что оно фиксируется на внешних проявлениях. Например, оно требует от человека быть лучше других. Спортсмен, не желающий обойти соперников, немногого способен добиться. Ему должно хотеться славы, признания, денег и главное — залога всего этого — победы. Это поверхностное, а следовательно, не очень благородное стремление. Или же честолюбие направлено на выполнение какой-либо задачи, которая должна быть выполнена по возможности безукоризненно. Эта форма честолюбия не имеет выраженных внешних проявлений, поскольку в определенном смысле это стремление к идеалу. Тем не менее ожидается, что при достижении задуманного грянут бурные аплодисменты.
На бирже честолюбие выражается в стремлении заработать денег больше, чем остальные. Деньги — это чисто количественный инструмент, и с его помощью можно объективно сопоставить результаты любого труда. Тем, у кого в руках дело не спорится, от этого не легче. От этого количественного мерила в жизни хорька зависит все: слава, почести и, возможно, даже счастье. Деньги как единственная постоянная величина проникают во все, что бы ни делали менеджеры и брокеры: потому-то и считается, что они — поистине безбожных нравов народ. Они не могут произвести ничего такого, что можно было бы считать достижением, кроме как если достижение это имеет денежное выражение. Красивая сделка — выгодная сделка. Даже если такой хорек ведет торговлю чем-то конкретным, будь то золото или энергия, он все равно в глаза их не видел; а потому — что может он считать прекрасным? Разве что собственный заработок.
Фондовый менеджер хорош лишь тогда, когда ему удается заработать больше других, а его имя занимает одну из верхних позиций в ежедневно обновляющемся рейтинге участников торгов, в котором фонды классифицируются согласно увеличению их доходности. Если в составе фонда присутствуют сплошь дешевые бумаги, не желающие расти в цене, он не привлекателен ни для инвестора, ни для самого менеджера. На бирже недостаточно быть правым — надо, чтобы твоя правда имела еще и числовое выражение. Такой экстремальный уровень прозрачности, какого нет в других профессиях с аналогично высоким жалованьем (например, у адвокатов или футболистов), во всех смежных профессиях создает высокий уровень давления — если не сказать, атмосферу состязания на вылет. На своем месте может удержаться лишь тот, кто умеет быстро принимать верные решения, поскольку на активных рынках маржа достаточно невелика, а неэффективности, которые можно использовать как шансы на выигрыш, могут стремительно улетучиваться. Поэтому дорогу себе пробивают честолюбивые и хитроумные, те, кто все время начеку и имеет достаточно параноидальный склад характера, чтобы понимать: любой участник рынка в любой момент способен на все что угодно.
Чем больше в профессиональной сфере все вращается вокруг денег, тем меньше смысла в зарабатывании денег ради самих денег видит частное лицо. Разумеется, финансисты, как правило, люди поверхностные и таковыми всю жизнь и остаются, но кругозор тех, кому удается преуспеть, достаточно быстро выходит за пределы состояния лицевого счета. Человек подгоняет свой образ жизни под новые возможности, он перестает заботиться о сырье, обеспечивающем обретение статуса, и его начинают тревожить статусные проблемы куда более высокого порядка. В зарабатывании денег как таковом есть нечто противоестественное — об этом опять-таки знал еще Аристотель; само по себе богатство лишено всякого смысла. Деньги — это лишь средство достижения целей; если они ни к чему не применимы, то это всего лишь бесполезное число. Примерно в этом ключе мыслят издатели газеты The Financial Times, выпускающие также и приложение, фокусирующееся на том, куда эти деньги потратить, и адресованное тем, для которых применение имеющегося богатства составляет куда большую сложность, чем его преумножение. Вопрос о том, откуда взять деньги, должен быть решен на раннем жизненном этапе и в дальнейшем волновать лишь широкие народные массы (οἱ πολλοί). Таким скупердяям, как Эбенезер Скрудж, зарабатывающим деньги исключительно ради обладания ими, не отводится значимого места в психологии финансовых рынков. Усилий, потраченных на добычу денег, слишком жалко, чтобы потом не тратить их и ими не кичиться. Гораздо интереснее состязание с конкурентами и поддержание того образа жизни, залогом которого служит успех.
При том что на бирже с трудом можно отыскать человека, лишенного амбиций, находятся и такие индивиды, что не могут похвастаться хитроумием и скепсисом Одиссея. Они достаточно наивны, чтобы верить обещаниям брокеров, сулящих будущую прибыль, и не теряют энтузиазма, даже если курсы уже взлетели на головокружительную высоту. Порой они приносят с собой на рынок внушительные суммы и убежденность, что смогут выжать из них много больше. Инсайдеры поддерживают таких благодушных людей в их начинаниях, считая их при этом теми, кем они по сути и являются: дураками.
Под определение наивных честолюбцев подпадают и те институты, которые часто имеют в виду, говоря о «глупых немецких деньгах». Большую часть позиций в этом рейтинге занимают земельные банки. Присутствуют также и несколько частных банков — те, побуждаемые в основном комплексом неполноценности, свойственным провинциалам по отношению к столице, ввязываются в дела, к которым у них начисто отсутствует всякая подготовка (за исключением денежных средств). Майкл Льюис удачно описал это в восьмой главе «Покера лжецов», где он повествует о том, как продал своему первому клиенту первый заем. Сам Льюис в то время только начинал работать брокером в «Саломон бразерс» и понятия не имел, как ведутся дела, — понимал лишь, что его задача — донести бонды (облигации) до нужного человека. К нему в руки попадает номер телефона одной австрийской страховой компании, которая непременно хочет начать сотрудничать с «Саломон бразерс». Он звонит им и выясняет, что на другом конце провода сидит немец по имени Герман, из числа тех, что при случае могут поставить на кон до 100 миллионов долларов, считает себя крайне сообразительным и с нетерпением ждет возможности заключить сделку.
Страховая компания очень хочет завоевать определенные позиции на международном рынке капитала. Льюис сбывает немцу облигации AT&Т (Американская телефонно-телеграфная компания). О том, что у эмитента затруднения, знают все, и «Саломон» желает как можно скорее расстаться с теми бумагами, которые держит сам. Герман подворачивается весьма кстати, а Льюис, предлагая ему сделку, даже не представляет, какое кукушкино яйцо подкладывает сво-ему клиенту в гнездо. Курс AT&Т немедленно обваливается, и Герман принимается ежедневно звонить ему с жалобами. Льюис передает его жалобы по цепочке маклеру, который и навесил ему эти облигации, пока тот не теряет терпение и не спрашивает, на кого, в конце концов, работает Льюис — на Германа или на «Саломон бразерс». Кончились стенания тем, что Германа уволили.
Эпизод с незадачливым немцем детально иллюстрирует то, что происходит всякий раз, когда наивные держатели денег из провинции стремятся выбиться в люди. Крах Саксонского земельного банка проходил по той же схеме: банк не мог или не хотел заработать достаточно денег на кредитовании среднего и малого бизнеса в Саксонии. Да и наверняка это навевало на его руководство скуку. «Денежные мешки» никогда не хотят просто во что-то вкладываться: им интересна игра. И вот кому-то в банке пришла в голову идея набрать денег по дешевке (что тогда было возможно, поскольку до 2005 года в роли поручителя еще могло выступать государство) и инвестировать их в американские кредиты на недвижимость. С этой целью была основана дочерняя компания в Ирландии, которая быстро набирала обороты и вносила существенный вклад в общую выручку банка. Когда в 2007 году ситуация изменилась, Саксонскому земельному банку вдруг потребовалось за неделю раздобыть откуда-то 17,3 миллиарда евро. Для сравнения: годовой бюджет земли Саксония составлял в том же году приблизительно 15 миллиардов.
Механизм всегда один и тот же. На первый план выступает честолюбивое желание заработать много денег путем приложения малых усилий и убежденность в том, что этой цели можно достичь на финансовых рынках. Вопросом о том, почему, если на бирже так легко разбогатеть, люди еще вообще работают, никто не задается: для этого необходима доля скепсиса, в особенности по отношению к собственным способностям. Дефицит недоверия — один из важнейших факторов, отличающих хорька от Одиссея. Помимо чистой воды самоуверенности и убежденности в том, что они умеют играть на рынке (как пресловутый Герман), у большинства есть еще и объяснение тому, почему они именно сейчас должны включиться в игру и почему у них все под контролем. Например, потому, что они раньше других смекнули: нынче вся торговля ведется через интернет, или потому, что вкладывать доставшиеся задешево деньги в пакеты ипотечных кредитов с рейтингом ААА — это верный способ заработать. Или потому, что глубинное понимание современной теории в изложении Марковица позволяет с научно доказанной точностью контролировать риски и оптимизировать при этом доходы.
Можно было бы сказать: жадность последнего ума лишает. Но не так все просто. На эту удочку попадаются не только жадные и глупые сторонние наблюдатели. Слишком часто и внутри самой биржи, если долгое время дела шли хорошо, игроки перестают относиться к ситуации скептически. Создатель крупнейшей в истории финансовой пирамиды Бернард Мейдофф даже специализировался на привлечении инвесторов, у которых были все основания и возможности для скептицизма. Одним из его крупнейших вкладчиков, привнесшим в пирамиду Мейдоффа более миллиарда долларов 130 клиентских денег, был Тьерри де ла Вилюше, управлявший состояниями европейского высшего общества. До этого он вел дела «Креди Лионне секьюритис» в США, да и его собственная фирма имела в мире финансов отличные связи.
Но как управляющий де ла Вилюше нарушил важнейшие правила разумных инвестиций: его вложения не были диверсифицированы, и большая часть имевшегося у него капитала была передана в руки одного-единственного менеджера. Сам он никогда не встречался с Мейдоффом и, по всей видимости, не понимал, что тот делает с деньгами. Скептицизм, который ему, очевидно, когда-то был свойственен, оказался полностью утрачен. Когда стали ясны масштабы подлога и его собственной, де ла Вилюше, наивности, он покончил с собой. В его кругах такой уход сочли весьма достойным, хоть и пугающе драматическим.
Скепсис и есть истинное биржевое мышление. Гораздо труднее пытаться понять, что стоит за всеми этими историями и в чем суть всех этих теорий, нежели просто в них верить. Не будь скепсиса, на чем основывалось бы честолюбие?
