ЭМИ
Сеул, декабрь 2011
Джун Хви, дочь Эми, жила рядом с Женским университетом Ихва. Пятнадцать лет назад Эми помогла ей с первым взносом за небольшую квартирку. Это показалось хорошим вложением средств, а потому Эми продала родительский дом у мандариновой рощи и перебралась в придорожную лачугу. Джун Хви преподавала в университете корейскую литературу и неплохо зарабатывала. При каждой встрече она предлагала вернуть долг, но Эми не брала денег. Ей хватает морских даров, ими она и живет. Сегодня пришла подруга Джун Хви, которую Эми знала. У кофейного столика она кормила небольшую собаку с палочек для еды.
— Ты же помнишь Лейн? Она преподает в университете антропологию.
Джун Хви представляла подругу при каждом приезде матери. Той казалось немного странным, что Лейн постоянно торчит здесь, вечно возится с собакой и чувствует себя как дома. Эми подозревала, что они подружились задолго до того, как она сама о ней узнала.
— Привет, мама, хорошо выглядите.
— Привет, Лейн, — ответила Эми.
Лейн прожила в Южной Корее больше десяти лет и переняла многие обычаи. В корейской культуре никого не называют по имени — все они матери, отцы, старшие и младшие сестры и братья, дяди и тети, бабушки и дедушки. Так обращаются даже к чужим. Если бы Джун Хви была замужем и имела детей, как большинство женщин ее возраста, то Лейн называла бы Эми не мамой, а бабушкой, но в доме Джун Хви нет детей, так что Эми всего лишь мама. Даже сын забывается и называет ее при внуке мамой, а не бабушкой. Наверно, Эми заслужила бы звание бабушки, наведывайся она почаще и постарайся деятельнее участвовать в его жизни.
Вдобавок Лейн безупречно говорит по‑корейски. Ее сеульское произношение звучит немного странно для американки. У большинства американцев акцент ужасный, для ушей Эми — дурацкий, как у туристов, которые навещают ныряльщиц острова Чеджу. Они приезжают из аэропорта группами на такси и фотографируют хэнё на телефоны и дорогие цифровые камеры. Иным хватает самоуверенности заговорить с ныряльщицами на примитивном корейском, а те потешаются над их потугами. Чин Хи каждый раз в восторге от таких визитов, но Эми туристов не одобряет.
— Ты им спасибо скажи, — заметила однажды Чин Хи, когда Эми пожаловалась.
— Они хоть за людей нас считают, поговорить хотят.
— Они глазеют на нас как в зоопарке, — ответила Эми, не глядя на подругу.
— Да нет же! И к тому же поддерживают наш образ жизни.
Эми даже рассмеялась:
— Как же это они его поддерживают?
Чин Хи дружески потрепала ее по плечу:
— Они возвращаются на родину и делятся восторгами. Рассказывают о нашей жизни друзьям, расписывают, какие мы. А раз о нас говорят, то мы никогда не исчезнем.
Эми тогда уставилась на Чин Хи, дивясь ее мудрости.
*
Из воспоминаний ее выдернул голос дочери:
— Ты проголодалась? Могу приготовить ланч.
— Я поела в самолете. Взяла в дорогу сушеного кальмара и кимбап1, — ответила Эми, все еще думая о подруге. Как странно, что ей не хватает ее здесь, в доме дочери.
— А где Ха Ён? — спросила дочь.
— Вернулся на работу. Сказал, что встретимся за обедом. По дороге он завез Ён Сука на баскетбольную тренировку. — Эми уже скучала по внуку. — Он так вырос!
— Слышишь, Лейн? Ён Сук небось хочет уехать в Америку и стать профессиональным баскетболистом.
Дочь села рядом с Эми на диван, и обе смотрели, как Лейн отточенными движениями переправляет рис в разинутую собачью пасть.
— Если этот паренек будет расти с такой же скоростью, то вполне может статься, — отозвалась Лейн. — Станет корейским Яо Мином2.
Песик тявкнул, подруги рассмеялись, и Эми показалось, что Лейн подмигнула дочери.
— Ой, мама, что у тебя с волосами? — спохватилась дочь, снова переключаясь на Эми. — Завивка никуда не годится. Давай‑ка приведем тебя в порядок до обеда. Пойдем в «Чонсик», парикмахерская там рядом.
Дочь потрогала волосы Эми, и та засмеялась.
— Нет-нет, не нужна мне парикмахерская. Я слишком стара, чтобы красоту наводить. — И она снова рассмеялась.
— Мама, выглядеть ухоженно нужно в любом возрасте, — сказала Лейн, встала и подхватила тарелку с остатками риса.
Пес запрыгнул к Эми на колени. Это был карликовый пудель, белый, с пушистым шариком на конце хвоста. Эми погладила его по голове, затем достала из пакета плюшевую кошку, которую купила в самолете.
— Можно ему такое? — спросила она.
— Конечно, — сказала Лейн. — Ой, посмотри, Джун Хви, какая прелесть!
Джун Хви взяла игрушку, оторвала ярлыки и с силой бросила кошку в коридор:
— Взять, Снежок! Лови!
Снежок кинулся по коридору, схватил игрушку и принес ее Эми. Та бросала кошку через комнату, пока пес не выдохся. Тогда он плюхнулся у Эми в ногах и принялся терзать плюшевую кошачью голову.
*
После парикмахерской Эми распространяла волны химического запаха и в ресторане старалась лишний раз не шевелиться. Все тут было слишком диковинно для нее, и теперь она понимала, почему дочь отвела ее в парикмахерскую. И заставила сменить розовые брюки в пятнах от жасминового чая. Эми приехала ненадолго, одежды с собой взяла немного, так что пришлось надеть черные брюки, в которых она рассчитывала ходить следующий день. Глядя на ее черные брюки и черный свитер, дочь неодобрительно сказала:
— Мама, ты же не на похороны идешь. Неужели у тебя нет ничего повеселее?
Эми скосила глаза на свой наряд. Она вовсе не намеревалась наряжаться во все черное, но ей вдруг показалось, что им и в самом деле предстоят похороны. От внезапной тяжести на душе она невольно расплакалась.
— Мама, прости. Я не хотела.
— Нет-нет, ты ни при чем. Это просто...
Но нужных слов не нашлось. Джун Хви дала ей салфетку, и Эми вытерла слезы. Дочь молча, с пристыженным видом сидела напротив.
— Ты ничего особенного не сказала, — утешила ее Эми, высморкавшись. — Давай же приведем меня в приличный вид. — Она взяла Джун Хви за руку и подвела к чемодану. — Что мне надеть к обеду?
Джун Хви рассмеялась и принялась рыться в скудных материнских пожитках. Остановились они в результате на кремовом свитере из гардероба дочери. Рукава оказались длинноваты, но Джун Хви ловко подвернула их, и Эми, наблюдая за ее действиями, вспомнила мать. Ей всегда казалось, что Джун Хви похожа на своего отца, но сейчас она видела, что в ней больше от ее матери. Это согрело, она даже сумела улыбнуться, изучая свою новую прическу в зеркале салона красоты.
Официант принес чай, поставил поднос перед Эми. Он разливал чай по керамическим чашкам, а Джун Хви передавала их дальше. Эми окружали лица родных. Все они выглядели старше, чем ей помнилось. Сыну пора уже быть дедушкой, а дочери — бабушкой. Внуку следовало быть ее правнуком. Все болтали, смеялись, заказывали еду. Лейн рассказала о своей последней статье, она писала о том, что в западных странах участились случаи женского обрезания и как это связано с интернетом. Невестка то и дело поправляла мальчику воротник. Сын Эми раз за разом заказывал чистый виски. Эми слушала разговоры вполуха, но вдруг все умолкли и уставились на нее.
— Ты слышишь? — спросил сын. Эми растерянно заморгала.
— Я спросил, какие у тебя планы на завтра.
— На завтра? — переспросила Эми и вдруг поняла, что забыла, зачем она здесь.
В ресторане было необычно тихо. Внук покраснел, словно стыдился за нее.
— Да, на завтра, — сказала Джун Хви и погладила Эми по руке. — Мы с Лейн хотим поехать с тобой.
Эми мутило. От химического запаха, исходившего от волос, кружилась голова. И столько глаз вокруг. Ей стало нечем дышать. Она поднялась, дочь следом. Опираясь на руку Джун Хви, Эми вышла на холодный вечерний воздух. Машины сновали под яркими городскими огнями, вспыхивавшими, мерцавшими на каждом здании. Навалилась тоска по тишине одинокой лачуги, реву океана, простодушному смеху подруг-ныряльщиц.
— Я не хотела лететь, — сказала Эми. — Но я была должна.
Она коснулась ссадины на лбу.
Джун Хви не ответила, но крепче сжала плечи матери. Стоя вплотную друг к другу, они смотрели на город, что несся мимо в блестящих иностранных автомобилях, цокал по тротуару модельными каблуками. Эми вспомнила картину в иллюминаторе взлетающего самолета. Черная взлетно-посадочная полоса бежала вдоль жухлого зимнего бурьяна, и глядя на удаляющуюся землю, Эми невольно думала о том, что уже много-много лет покоится под бетоном. Кто покоится. Снизу на нее смотрело столько лиц. Эми не хотелось их вспоминать сейчас. Она стряхнула с себя их безучастные взгляды и сосредоточилась на суете вечернего города. Сознание охотно окунулось в мерцание огней, уличный шум, тепло дочкиной руки на плечах.
*
Эми проснулась среди ночи. Ее разбудил то ли шум, то ли голос, причудилось, что кто‑то зовет ее по имени. Она села в постели, стянула на горле ворот ночной рубашки. В комнате было темно, только светились красные цифры будильника. Три часа. Рядом похрапывала дочь. Эми вылезла из‑под одеяла, стараясь ее не разбудить. Вытянув руки, на ощупь добралась до двери.
В тесной кухоньке поставила на плиту чайник. Пудель Снежок прибрел, чтобы проверить, что это за суета посреди ночи. Эми села за стол, и пес запрыгнул ей на колени. Она потрепала его по кудлатой голове. Посмотрела на голую стену, выкрашенную в небесно-голубой цвет. Поглаживая пса по мягкой шерстке, она вспоминала сон.
В океане плавает девочка, охотница за ракушками. Она машет ей и показывает морскую звезду. Эми стоит на берегу, но она не в купальном костюме, а в белом ситцевом платье чуть ниже колен. Оно плохо скрывает старческие складки ее тела. На ногах блестящие черные туфли, которых она в жизни не видела. Девочка смеется и снова ныряет. Она похожа на дельфина, что изящно и легко выпрыгивает из воды и погружается в море, опять и опять.
«Никак это я сама, в прошлом?» — подумала Эми.
К ним издали мчит черное облако. Оно окружает их и разбухает, точно злобное море, набирает силу, растет. Эми кричит девочке, зовет на берег. Шторм — кричит она, но девочка не слышит. Она снова ныряет, а потом все исчезает в пелене дождя, грохоте грома и всполохах молний. Огромные капли лупят по телу, Эми прячется под нависающей скалой и ждет, когда девочка покажется над водой. Но той все нет.
Минуты летят, и Эми начинает бояться, что девочка утонула. Буря все усиливается. Могучие волны обрушиваются на берег. Девочке уже не выплыть. Эми сбрасывает туфли. Стягивает платье. Нагишом прыгает в кипящее море и ныряет. Как только ее голова оказывается под холодной водой, она слышит свое имя.
Засвистел чайник, и Снежок у нее на коленях тявкнул. Эми успокоила пса и сняла чайник с плиты. Налила кипяток в кружку, опустила пакетик зеленого чая. Когда села, песик снова запрыгнул ей на колени. Эми грела руки о кружку и ждала, когда вода станет насыщенного желто-зеленого цвета. У нее никогда не было блестящих черных туфель. Белое платье, возможно, и было, но туфли — нет.
Эми отпила из кружки, гадая, к чему снятся туфли. Чин Хи должна знать. Она толкует любые сны — и добрые, и дурные. И кто эта девочка в море? Может, она сама в детстве? Может, это сон о том, что детство умерло, или предсказание скорой смерти?
«Ты ее знаешь», — обвиняюще прозвучал голос в голове. Эми была бы рада его заглушить, но все пыталась вспомнить лицо девочки, и оно вдруг всплыло перед глазами.
— Хана, — прошептала Эми. Она не произносила это имя шестьдесят лет.
Снежок посмотрел на нее. Взяв кружку с чаем, Эми, прихрамывая, проковыляла в гостиную. Посидит тут на диване, чтобы не тревожить дочь. Пудель запрыгнул на диван, устроился рядом, привалившись к ее бедру. Эми страшилась закрыть глаза. Боялась снова увидеть мертвую девочку, которая плавает в океане и смотрит на нее безжизненными черными глазами. Она гладила пса и неторопливо пила остывающий чай, пока на подоконник не упал первый утренний свет
