3
Раньше на Рейстерстаун-роуд был молочный магазин со светящейся вывеской матового стекла, претендовавшей на юмор: под надписью ЛИДЕРЫ В ДОСТАВКЕ мамаша в длинном платье с развевающимся подолом (хотя уже наступила эра мини-юбок) неслась галопом, толкая перед собой детскую коляску. Глядя на эту вывеску, я всякий раз вспоминал свою сестру. В то время Нандина еще только входила в подростковый возраст, но казалось, что она родилась долговязой, неуклюжей и начисто лишенной чувства моды. Нет, я не говорю, что она была некрасива. Ясные серые глаза, великолепная кожа, блестящие каштановые волосы, которые она зачесывала назад и скрепляла серебряной заколкой. Кстати, заколка эта говорит о многом: на будущий год сестре стукнет сорок, но она до сих пор ею пользуется. Девочка-старушка, вот кто она, и такой была с самого детства. Вечно туфли с ремешком, но без намека на каблук, дабы казаться ниже ростом. Локти торчат, как одежные вешалки. Ноги-палки, косточки лодыжек напоминают шарики для пингпонга.
В тот день, когда умерла Дороти, сестра отвезла меня домой. Я смотрел на нее и завидовал ее невозмутимости. Руки на руле в позиции «десять и два», как когда-то учил отец. Идеально прямая спина. (Сестра никогда не горбилась, как другие женщины, пытающиеся казаться ниже ростом.) Поначалу она старалась поддержать беседу — жара, дождя не обещают, бедные фермеры, — но, заметив, что я не расположен к разговорам, смолкла. Вот еще ее хорошая черта. Молчание ее не тяготит.
Мы ехали через запущенный больничный район — заколоченные дома, замусоренные тротуары, — но все его обитатели выглядели удивительно здоровыми. И мамаша, за руку тащившая своего карапуза, и мальчишки, друг друга пихавшие на проезжую часть, и человек, воровато заглядывавший в припаркованную машину, — ни у кого никаких изъянов. На перекрестке парень, уступивший нам дорогу, от избытка энергии аж подпрыгивал. Здешний народ казался несокрушимым здоровяком.
Я обернулся и через заднее стекло посмотрел на больницу: старинный купол, величественные пешеходные мостики, боковые башни — ну целый город, издали похожий на рыцарский замок. Потом я опять уставился на дорогу.
Нандина хотела отвезти меня к себе. Якобы в моем доме жить нельзя. Но я, твердо решив наконец-то избавиться от всех этих жалостливых взглядов и сочувственных шепотков, велел ехать ко мне. Она согласилась так легко, что это не могло не насторожить. Видимо, решила, что я передумаю, все увидев своими глазами. Когда въехали в мой квартал, Нандина сбросила скорость, дабы я хорошенько рассмотрел сучки и ветки, устилавшие улицу. Мои сучки и ветки. Остановившись перед домом, сестра выключила зажигание.
— Давай-ка я подожду, пока ты удостоверишься, что здесь тебе будет уютно, — сказала она.
Целую минуту я молчал. И смотрел на дом. И впрямь, картина была хуже, чем я представлял. Дуб занимал весь двор, словно упал не по прямой линии, а разлетелся вдребезги, ударившись о землю. Он разнес северную часть дома и почти сровнял с землей веранду. Огромная дыра в крыше была заделана листом ярко-синего пластика. Это Джим Раст похлопотал. Кажется, он говорил, что пригласил кого-то... Там, где раньше был конек крыши, пластик прогнулся, и я вспомнил впадину в груди Дороти, когда ее вынесли из-под обломков. Ладно, не думай об этом. Думай о чем-нибудь другом.
— Все будет хорошо, — сказал я. — Спасибо, что подвезла.
— Давай я зайду в дом.
— Езжай, Нандина.
Сестра вздохнула и завела мотор. Я чмокнул ее в щеку — это была уступка, обычно я сдержаннее в проявлении чувств. Затем выбрался из машины и, хлопнув дверцей, зашагал к дому.
Чуть погодя я услышал, как автомобиль наконец-то отъехал.
На случай, если кто-нибудь из соседей смотрит в окно, я принял вид человека, вернувшегося домой после недолгой отлучки: пристукнул тростью по бордюру, мельком глянул на разбросанные ветки. Захлопнув за собою входную дверь, я к ней привалился, точно меня ударили под дых.
Из-за пластика, проглядывавшего сквозь дыру в потолке, прихожую заливал жутковатый синий свет. Гостиную загромождали обломки ствола и веток, а веранду я даже не пытался разглядеть. Перешагнув через кучу корреспонденции на полу, я прошел в заднюю часть дома. К счастью, кухня почти не пострадала, если не считать ветки, заглядывавшей сквозь ею разбитое окно, и щепок, устилавших все вокруг. А вот столовая, справа от кухни, была в руинах. Ладно, ничего. Без столовой прожить можно. Буду есть в кухне. Я подошел к раковине и повернул кран, охотно пустивший воду.
В мойке стояла чашка с засохшим медом на дне, из нее торчала ложка, присыпанная чешуйками коры.
Порою кажется, что недавние события произошли вечность назад.
Я пошел осмотреть гостевую комнату, ванную и спальню. Там все было в порядке. На время ремонта, прикинул я, гостевая послужит гостиной. В душевом поддоне сидел кузнечик. Я его не тронул. В спальне возникло искушение рухнуть в постель и не просто уснуть, а кануть в небытие, но я ему не поддался. Надо было кое-что сделать. Я открыл тумбочку Дороти. Вдруг жена оставила адресную книжку на веранде, как иногда бывало? Нет, слава богу, вот она, под «Руководством по рентгенологии».
Девичья фамилия Дороти — Росалес. (Такой она, кстати, и осталась, в замужестве Дороти ее не поменяла.) В адресной книжке значилось несколько Росалесов, записанных корявым почерком, но я выбрал Тайрона, старшего брата. После смерти отца он стал главой семьи, и я решил, что, если оповещу его, не придется извещать всех других. Еще я очень надеялся попасть на его жену — сейчас в Техасе едва перевалило за полдень, и Тайрон, скорее всего, на работе. Я никогда не видел ни Тайрона, ни его жены и вообще никого из родичей Дороти, но подумал, что невестка воспримет известие не так близко к сердцу. Возможная истерика меня пугала. По правде, звонить ужасно не хотелось. А нельзя сделать вид, как будто ничего не произошло? Ведь Дороти с родными не встречалась, что, на мой взгляд, было очень разумно. Но вот Нандина сказала, что позвонить надо.
На третьем гудке появилась надежда отделаться сообщением на автоответчике. (Хотя я прекрасно понимал, что это было бы нехорошо.) Потом в трубке щелкнуло.
— Алло? — сказал низкий, раскатистый мужской голос.
— Тайрон Росалес?
— Кто это?
— Г-г-г-говорит... — Чертовски некстати проявилось мое заикание. Я велел себе успокоиться. Глубоко вдохнул и медленно выговорил: — Аарон. — Со словами на гласную, не имеющими жесткого порога, я справляюсь успешнее. «Вулкотт» грозил осложнениями, и потому я выбрал другой вариант: — З-зять ваш...
— Муж Дороти?
— Угу.
— Что случилось?
Я снова вдохнул.
— Что-то с Дороти?
— Д-д-дерево упало на наш дом, — сказал я.
Молчание.
— На наш дом упало дерево, — повторил я.
— С Дороти все хорошо?
— Нет.
— Она погибла?
— Да.
— О господи...
Я дал ему время осмыслить новость. Да и мне требовалось передохнуть.
— Когда панихида? — наконец спросил Тайрон.
— П-п-панихиды не б-будет.
Так решили мы с Нандиной. И никакого погребения, просто кремация. Наверное, Дороти была бы довольна.
— Значит, не будет... — сказал Тайрон.
Пауза.
— Ее воспитывали в вере.
— Да, но...
Наверное, лучше не продолжать.
— Ладно, — помолчав, сказал Тайрон. — Все равно нам не на кого оставить скотину.
— Конечно.
— Она мучилась?
— Нет! — Я опять вдохнул. — Не мучилась.
— Она всегда была очень самостоятельная. Твердо стояла на своем.
— Это верно.
— Помню, как-то мы, ребятишки, жевали гудрон, размякший под солнцем, и тут Дороти подходит. Мы ей — угощайся, а она — смеетесь, что ли, с какой стати я буду есть шоссе?
Да, очень в ее духе. Я буквально слышал, как она это произносит. Я никогда не мог представить Дороти маленькой, а сейчас вот увидел как живую.
— Ее назвали в честь героини сказки «Волшебник из страны Оз». Наверное, она вам говорила?
— Нет, никогда.
— Это наш дед придумал. Он всем нам дал имена. Такие, чтоб бесспорно американские.
— Понятно.
— Ну вот. Спасибо, что позвонили. Сочувствую вашему горю.
— И я вам сочувствую.
Больше сказать было нечего. Но мне почему-то не хотелось заканчивать разговор. Пока мы говорили, Дороти вновь виделась прежней — волевой, крепкой, упрямой. Не безвольной жертвой, какой стала в свои последние дни.
Слава богу, надо было ходить на работу. Это стало моим спасением. Я приходил раньше всех, трудился без перекуров и обеда. Единственный минус — участливые физиономии коллег. За исключением Айрин. Уж ее-то в участии не обвинишь. Но я избегал Айрин, потому что... как сказать-то... все эти годы она мне чуть-чуть нравилась, и теперь это казалось непристойным. Я вдруг невзлюбил ее.
Ну вот, я приходил первым и тотчас запирался в своем кабинете. Следом являлась Нандина — я догадывался, что это она, поскольку сестра всегда была ранней пташкой. Затем прибывали Чарлз, Пегги и самой последней — Айрин. Из приемной доносились голоса, смех, телефонные звонки. Потом Пегги осторожно скреблась в мою дверь:
— Аарон, ты там?
— Угу.
— Кофе готов. Принести?
— Нет, спасибо.
Мешканье. И тихие удаляющиеся шаги.
Я вовсе не собирался входить в семейный бизнес. На другом краю континента я учился в Стэнфордском университете и мечтал идти по жизни своим путем. Но чуть ли не в день моего выпуска отца хватил первый инфаркт, и он попросил меня возглавить издательство — мол, пока он не оклемается. Теперь вот оглядываюсь назад и понимаю, что позволил себя одурачить. Как выяснилось, Нандина прекрасно справлялась с делами. Наверное, мне просто льстило, что во мне нуждаются. И потом, никаких особых планов у меня не было, да и специализировался я на филологии.
Во времена моего прадеда контора наша именовала свою деятельность «изданием пробы пера», что было эвфемизмом «издания за счет автора». Даже сейчас мы не выпячиваем этот аспект, хотя «проба пера» давно сменилась «самодеятельным творчеством». Однако суть осталась неизменной. Авторы платят нам, и почти все они в штыки встречают мою редакторскую правку, которая, уж поверьте, отнюдь не помешала бы их опусам.
Когда в интернете расплодились все эти заказные издания, я вполне мог остаться без работы. Если бы не Чарлз. Наш торговый агент, он единолично придумал серию «Все для дилетанта»: «Дилетантская карта вин», «Дилетантский месячный бюджет», «Дилетантская дрессировка собак». Нечто из разряда руководства для «чайников», только у нас все было подано очень достойно, без игривого задора. И полиграфическая культура была несравнимо выше: необрезные страницы, твердый переплет, дорогая глянцевая суперобложка. Кроме того, мы были очень дотошны, порой, на мой взгляд, излишне. (Возьмите, скажем, «Дилетантский шкафчик со специями».) Вот в чем, собственно, идея: если двигаться маленькими шагами, посильно все, даже наисложнейшие жизненные задачи. Не «Поваренная книга для дилетанта», но «Дилетантские супы», «Дилетантские десерты» и «Дилетантский званый ужин», которые помогут читателю в организации идеального застолья во всем, начиная со списка продуктов. Не «Дилетантский уход за ребенком», но «Дилетантская борьба с детской кишечной коликой» — наш скромный бестселлер, тираж которого со дня выхода книги постоянно допечатывается.
Я редактировал, Айрин работала над дизайном, хотя и говорила, книжки эти для «ботаников». Чарлз как одержимый занимался сбытом. Рано или поздно эта серия всех нас озолотит, уверял он, но пока что никто не разбогател. Н
аше издательство частенько называли «Дилетант», но, разумеется, не официально, избави бог. Подобное имечко не внушает доверия. Нет, мы — «Издательство Вулкотта», слова набраны мелким изящным готическим шрифтом, некогда очень модным. (В «дилетантской» серии наше название печаталось только на обложке, ибо на корешке оно не умещалось.)
В первые дни после смерти Дороти я редактировал «Дилетантское наблюдение за птицами». Как обычно, для создания исходника мы наняли специалиста, орнитолога из Мэрилендского университета, и, как всегда, получили неудобоваримую глыбу информации, которой я пытался придать форму.
У меня выработался один прием: я представляю себе конкретного читателя — это вроде того, как опытный оратор адресуется к конкретному слушателю. На сей раз я вообразил девушку, тайно влюбленную в молодого человека, который пригласил ее понаблюдать за птицами. Это будет их первое свидание. Разумеется, она не знает латинских названий пернатых (хотя наш специалист напихал их целую кучу), однако надо подсказать ей, как одеться, что с собой взять, о чем спрашивать. Или во время наблюдения нужно хранить молчание? Ну конечно, специалист об этом ни словом не обмолвился. Несколько раз я ему звонил и консультировался, делая пометки на полях. А затем сокращал, сокращал и сокращал текст. Но тогда книжка получалась слишком тонкой, и я вновь звонил орнитологу.
В конце рабочего дня я убирал рукопись в стол, брал трость и, остановившись перед дверью, расправлял плечи, напуская на себя жизнерадостный вид, не отягощенный никакими воспоминаниями. Затем открывал дверь и выходил в приемную.
— На сегодня все, Аарон?
— Как там птички поживают?
— Поехали ко мне, вместе поужинаем.
Последняя реплика исходила от Нандины, у которой был свой кабинет (гораздо просторнее моего), однако всякий раз, как я уходил с работы, она оказывалась в приемной.
— Да нет, я, пожалуй, домой, — говорил я. — Но все равно спасибо.
Пегги на меня таращилась, комкая в руках кружевной платочек. От смущения весь в красных пятнах, Чарлз сидел, вперившись в компьютер. Айрин, развалившись в кресле и склонив голову набок, оценивала, насколько мне худо.
— Всем пока! — прощался я.
И, отворив тяжелую дубовую дверь, наконец-то выбирался на улицу.
