8
РОБИН
17 июня 1976 года
Брикстон, Йоханнесбург, Южная Африка
Кэт!
Когда нас заталкивали в заднюю дверь полицейского фургона, я наконец подумала о сестре. Я про нее не забыла, просто из-за всего произошедшего она у меня в голове оказалась не на первом месте.
— Мэйбл, — зашептала я, — а как же Кэт?
Мэйбл моргнула, но ничего не ответила, глаза у нее были открыты, но она была похожа на лунатика.
— Кэт спала в кровати мамы и папы. Нам надо вернуться и...
— Нет. — Голос был как пустыня, невыразительный и глухой.
— Но надо сказать им...
— Нет, — повторила Мэйбл, на этот раз настойчивее.
— Но...
— Я сказала — нет!
Я впервые увидела, как Мэйбл теряет терпение. За те шесть лет, что она работала на нас, я иногда видела ее раздраженной, выбитой из колеи и нетерпеливой, но разозленной по-настоящему — никогда.
— Ты не должна говорить о ней этим людям. Слышишь? — Мэйбл яростно сверкнула на меня глазами. В выражении ее лица было что-то такое дикое, что я не решилась испытывать судьбу и просто кивнула. — Ты не должна говорить о ней! — повторила она, и я снова кивнула. Если Мэйбл считает, что Кэт безопаснее дома, то пусть моя сестра остается дома.
Твои родители умерли. Слова полицейского воткнулись в мое сознание, как крошечное лезвие.
Это не может быть правдой, просто не может — и все. Он наверняка что-то перепутал или наврал,в отчаянии думала я. О смерти я знала только одно: это некая мистическая сила, которая забирает птенцов и хомячков, а еще людей вроде моей Умы. Смерть — это то, что случается с больными, слабыми или старыми, а мои родители не были ни первым, ни вторым, ни третьим; они были молодыми, сильными и здоровыми.
Они, наверное, все еще на своей вечеринке. Произошла путаница, только и всего.
Мой отец был шутником, готовым на многое, лишь бы посмеяться, хотя люди не всегда понимали, что он дурачится. Мать часто говорила, что не каждый поймет его извращенное чувство юмора; вот и полицейские не сказать чтобы веселились от души. Они просто не поняли, какую шутку отколол мой отец.
Конечно, они не умерли. Конечно, нет.
Столь дикие вещи даже думать было предательством. Я, тряхнув головой, прогнала дурные мысли и оглядела фургон. Вдоль бортов тянулись лавки; я села на одну, Мэйбл — напротив. Металл сиденья холодил мои обтянутые пижамными штанами ляжки. Металлическая решетка, похожая на braai, закрывала стекло боковых окон и задней двери.
Между нашими сиденьями и кабиной водителя стояла клетка; когда я чуть задела ее, внутри что-то заворочалось. Это оказалась немецкая овчарка, собака внезапно вскочила, и я оживилась. Я любила собак, но мне не разрешали завести свою собственную. Желая погладить собаку, я протянула руку.
— Нет. — Мэйбл шлепнула меня по ладони.
Она чуть не опоздала. Я уже умудрилась просунуть два пальца между железными прутьями, и собака среагировала быстро. Она рванулась вперед, и я отдернула руку, горячее дыхание мазнуло по запястью. Собака истерично залаяла, и я попятилась от клетки, а рыжий полицейский, обернувшись, постучал по перегородке.
Фургон с грохотом ожил, пол у меня под ногами задребезжал, и мы, накренившись, чуть не свалились на пол. Света в машине не было, лишь когда проезжали под фонарями, в черноте фургона проплывали световые арки, и с каждым сполохом света, падавшим на лицо Мэйбл, я видела, что оно раздувается буквально на глазах. На каждой выбоине нас сбрасывало с сидений, так что я пересела к Мэйбл — так мы могли поддерживать друг друга, и мне не надо было смотреть на нее.
Я решила лучше смотреть в окно, за которым тысячи крошечных красных глаз уставились на меня из темноты. Хватило секунды, чтобы понять: это тлеющие угли пожара. Мама была права. Огонь находился далеко и нам не угрожал, а пожарные машины держали его под контролем. Еще через несколько минут я заметила, что мы проехали мимо дороги, на которую должны были свернуть, если бы нас везли в полицейский участок Боксбурга.
Куда они нас везут?
Едва этот вопрос оформился у меня в мозгу, как один из копов доложил по рации, что мы на пути в Брикстон.
Брикстон! Отдел убийств и ограблений. Нас везут к «Патрульным машинам».
Мэйбл задрожала. Я ощутила, как она трясется. Может, замерзла? Я прижалась к ней, чтобы согреть ее своим теплом.
— Не волнуйся, — прошептала я. — «Патрульные машины» найдут маму и папу. Все будет хорошо.
Мэйбл, однако, не успокоилась — она явно знала кое-что, чего не знала я. Полицейский участок, в который нас везли, печально прославился пытками чернокожих. Слухи об этом доходили до Мэйбл, и она наверняка предчувствовала, какими будут для нее долгие часы перед рассветом. Она дрожала не переставая всю дорогу.
Потом — не знаю, сколько прошло времени, — мы прибыли в участок и вошли в большое помещение, провонявшее сигаретным дымом. Как только нас ввели, высокий полицейский куда-то утащил Мэйбл, а его напарник подвел меня к длинной деревянной лавке.
— Сиди здесь и жди меня, ладно?
— Ладно.
Я села на лавку, как было велено, ноги болтались над зеленым линолеумом. Полицейский поддернул темно-синие брюки и присел на корточки, чтобы его глаза оказались вровень с моими.
— Куда вы увели Мэйбл? — спросила я.
— Мы просто зададим ей несколько вопросов.
— Можно мне к ней?
— Нет. Никуда отсюда не уходи, хорошо?
— Хорошо.
— Ни на шаг. Сиди где сидишь.
Я кивнула в знак того, что все поняла; полицейский погладил меня по голове и встал, собираясь уйти, но снова обернулся ко мне.
— Я знаю, что тебе сейчас очень одиноко, но я хочу, чтобы ты знала: ты не одна, твои родители здесь, с тобой.
Вот и подтверждение моим догадкам!
Мама и папа здесь! Команда «Патрульных» разгадала загадку их исчезновения, и теперь мы будем вместе, до заключительных аккордов музыкального завершения радиопередачи.
Я вытянула шею и принялась крутить головой по сторонам, выглядывая родителей.
Полицейский, должно быть, понял свою ошибку и быстро внес коррективы:
— Я что хочу сказать. Твои мама и папа теперь на небесах, с Богом, они сейчас смотрят на тебя и приглядывают за тобой. Ты теперь никогда не будешь одна — они будут с тобой. Всегда.
— А где «Патрульные»?
— Кто?
— Ну те ребята из радио? Крутые детективы, которые здесь работают?
Полицейский расцвел улыбкой.
— Ag, да это выдумка. На самом деле этих ребят не существует. Они просто актеры, которые притворяются детективами.
И, помахав мне рукой, он ушел.
Спасительная страховка, которую я себе натянула, медленно расползалась, но я все еще отказывалась впустить в сознание мысль, что полицейские сказали правду насчет моих родителей. Моя связь с матерью и отцом была построена на вере — безоговорочной, всепоглощающей, непоколебимой вере в то, что они неуязвимы.
Если они действительно всегда знали, как лучше, если имели право водить машину, ходить на работу, пить спиртное и курить, если они могли приходить и уходить когда захотят, не спрашивая разрешения, если они могли принимать сто решений насчет моей жизни и своих собственных жизней, причем чтобы объяснить то или иное решение, им достаточно было «потому что я так сказал», то мне приходилось верить, что они достойны этого высокого положения. Без слепой веры вся эта иллюзия детско-родительской связи рушилась, потому как — что, в сущности, есть родитель, как не бог в глазах ребенка? Я не должна была терять веру в своих богов. Так что я ждала, когда они придут и отвезут меня домой.
То и дело где-то открывалась дверь и в помещение врывались железный лязг, злобные окрики и жалобный плач. Через некоторое время добрый полицейский вернулся — проверить, как я, принес мне плед. В течение предрассветных часов полицейские приводили в приемное помещение десятки чернокожих и вталкивали их в те же двери, за которыми исчезла Мэйбл. Многие из них казались подростками, большинство — в крови.
На одной девушке были только лифчик, трусы да мужская рубашка с длинными рукавами. Рубашка с оторванными пуговицами доходила лишь до середины бедер; девочка дрожала, обхватив себя за плечи. Когда я протянула ей свой плед, она взглянула на меня дико, как бешеная собака, которую я как-то видела на мусорной куче. Несмотря на холод, кожу девушки покрывала пленка пота, блестевшая в свете люминесцентных ламп. Белесая отметина — то ли след ожога, то ли родимое пятно — тянулась от нижней губы вниз по подбородку и исчезала под воротом рубашки. От девушки плохо пахло — потом и дымом; мне пришлось встряхнуть пледом, чтобы она поняла мое намерение. Девушка выхватила плед у меня из рук и быстро завернулась в него на манер платья, а потом ее увели.
Прошел еще час.
Проснулась ли Кэт, подумала я. Знает ли, что она в доме одна? Наверное, испугалась? Может, мама и папа уже дома, с ней. Когда они вызволят Мэйбл?
Страшно хотелось в туалет, но полицейский велел не двигаться со скамейки.
Я уже не ребенок. Еще немного, и мой возраст будет исчисляться двумя цифами. Я могу потерпеть.
Но потерпеть не получилось; влажное тепло распространилось по лавке, а воздух наполнился едким запахом мочи. Я покраснела от стыда. Моча закапала с лавки и лужей растеклась у меня под ногами — и тут в помещении появилась тетя Эдит. Она тяжело дышала, будто бежала всю дорогу. Не увидев меня, Эдит повернулась, чтобы скрыться откуда пришла.
— Эдит! — дрожащим голосом позвала я. Она обернулась — лицо бледное, перекошенное от волнения. Бросившись ко мне, Эдит упала рядом на лавку и прижала меня к груди.
Эдит здесь. Она здесь, и теперь все будет хорошо.
Когда она наконец выпустила меня, я стала изучать ее лицо в поисках ответов. Эдит точно была человеком, на правдивость которого я могла рассчитывать. Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но тут же закрыла, потому что увидела, что в вопросах нет нужды. Правда была в ее красных от слез глазах и распухшем носе. Правда была в беззащитном взгляде и посеревшей коже. Эдит плохо справлялась с горем, и мне вдруг совершенно расхотелось слышать правду. Еще совсем недавно мне больше всего на свете хотелось узнать правду, но сейчас я поняла, что не смогу перенести ее.
— Эдит, нам надо забрать Кэт, — пролепетала я.
— Что?
— Кэт спала в кровати мамы и папы. Она спала, когда полицейские нас забрали, не проснулась, и я хотела сказать им, чтобы ее привезли, но...
— Робин...
— Она там совсем одна, надо забрать ее...
— Робин, милая...
Не говори мне, что мама и папа умерли.
— Она испугается. Ты же ее знаешь.
Не говори мне, что мама и папа умерли.
— Она правда очень-очень испугается, нельзя, чтобы она сидела там одна, надо забрать ее. Поскорее! Мы должны ее забрать. Пойдем! Кэт будет думать, куда мы...
— Робин! — выкрикнула Эдит, схватив меня за плечи, чтобы я стояла твердо. — Кэт не существует! Кэт не существует, ты знаешь, что ее не существует. Твоей сестры не существует.
И это тоже было правдой.
