На первый взгляд история вербовки Хемингуэя кажется зыбкой. Документальные подтверждения обрывочны. Между дошедшими до нас телеграммами и воспоминаниями зияют очевидные пробелы, а их даты приводят в замешательство. Копии всех документов из досье НКВД вроде тех, что ФБР раскрыло в 1980-х гг., могли бы подтвердить ее.
Раскрытая ФБР информация позволяет читателю воссоздать практически полную картину того, что бюро знало о Хемингуэе. История складывается из сообщений, докладных записок и заметок на полях документов, которые были предназначены для внутре него использования, по большей части с очень конкретной целью: регистрация эпизода, уточнение предыдущего доклада или запрос разрешения на операцию. Это вовсе не та история, в которой есть вступление и концовка, имеющие смысл для широкой публики. Это материалы, связанные с разведывательной деятельностью. В этом смысле «полное» досье ФБР и «неполное» досье НКВД практически идентичны. И то и другое представляет собой собрание фрагментов, некоторые из которых ложны или корректны лишь отчасти. Однако из фрагментов складывается определенный узор, а шероховатости подкрепляют его достоверность.
Это же самое относится и к обстоятельствам, при которых история выплыла на свет. Она слишком экстравагантна, чтобы быть выдуманной или появиться в результате какого-нибудь заговора. Развал Советского Союза в 1991 г. был тем самым социальным переворотом, для предотвращения которого и создавались спецслужбы. НКВД и его преемник КГБ служили щитом и мечом революции, которая в свою очередь заботилась о тех, кто служил ей. После распада Советского Союза ветераны КГБ почувствовали себя работниками компании, которая неожиданно вышла из бизнеса, не оставив средств на финансирование пенсионного обеспечения. Они остались один на один с экономическим и политическим хаосом, не говоря уже о публике, которая теперь могла беспрепятственно критиковать их. Как вести себя в такой ситуации? Было ли в их распоряжении что-нибудь пригодное для использования? Разведслужбы обычно нужны для того, чтобы красть новые секреты, однако у них также есть возможность продавать старые секреты и направлять полученные деньги на финансирование пенсионного фонда.
Crown Publishing Group, дочерняя компания издательства Random House (ныне Penguin Random House), увидела в этом привлекательную возможность и сделала предложение СВР (Службе внешней разведки) — организации, которая взяла на себя функции КГБ в новой России. В обмен на значительный вклад в ее пенсионный фонд СВР должна была снабжать авторов из Crown исторической информацией об операциях КГБ. Помимо того, что такие публикации вызывали интерес у публики, они могли улучшить образ КГБ, показывая, как хорошо эта организация служила государству. Высшее руководство СВР с энтузиазмом одобрило соглашение, несмотря на возражения многочисленных традиционалистов из КГБ.
В работе над каждой книгой участвовал как минимум один русский исследователь, выбранный СВР. Он изучал архивы КГБ, делал рукописные заметки, а затем обобщал полученную информацию. Наблюдательный совет СВР просматривал итоговые материалы перед передачей их западным историкам. Исходные заметки предназначались не для передачи, а исключительно для подготовки резюме. Никто не должен был указывать источники, если их еще не рассекретили. Предполагалось, что результатом будут книги о лучших временах советской разведки, а не сенсационные откровения.
Первой должна была появиться биография Александра Орлова, руководителя резидентуры НКВД в Испании в 1936–1938 гг. Этот советский контрразведчик встречался в 1937 г. с Хемингуэем в отеле Gaylord, где частенько бывал и расслаблялся в роскошной обстановке. Книга об Орлове вышла в свет в 1993 г. и стала образцом для следующих томов этой серии. Личность Орлова была представлена во всей ее сложности без замалчивания противоречивости или затушевывания убийственной правды. Чтобы удовлетворить скептиков, на страницах книги воспроизводились копии архивных документов.
Планировалось, что одна из книг серии будет посвящена разведывательной деятельности Советов в Соединенных Штатах в 1930-х и 1940-х гг. Русским куратором этой книги СВР назначила Александра Васильева. Этот журналист, работавший на КГБ, мог понять суть и обобщить архивные материалы, как никто другой. Он приступил к реализации проекта в 1993 г. Перелопатив горы досье на американцев, шпионивших в пользу Советского Союза, Васильев добыл намного больше интересного, чем кто-нибудь мог предположить. Ему разрешалось делать только рукописные заметки на русском языке. Однако он нередко переписывал документы слово в слово. Набрав достаточное количество материалов, Васильев подготовил резюме для официального одобрения, которое позволило начать работу одному из западных историков.
В 1995–1996 гг. ситуация изменилась. Crown пришлось прекратить проект из-за нехватки финансов. В СВР верх вновь взяли сторонники жесткой линии. Они считали, что государственные секреты должны оставаться неприкосновенными, и не желали слышать либеральных разговоров об открытости. Один из этих непримиримых пообещал Васильеву, что «они разберутся с ним» после смены руководства. Васильев увидел в этом угрозу и сбежал на Запад. Впоследствии он организовал переправку через границу своих записей, включая рукописные заметки и копии некоторых документов из досье Хемингуэя.
Тот факт, что эти материалы не предназначались для обнародования, подтверждает их достоверность. У исследователей жизни и творчества Хемингуэя теперь есть возможность увидеть копии некоторых советских документов о писателе. Идеальным источником могло бы стать полное досье НКВД на Хемингуэя. Однако, пока СВР не рассекретит свои архивы, западные исследователи могут полагаться только на Васильева, неоценимого свидетеля, проделавшего немалую работу.
Можно ли считать, что история превращения Хемингуэя в шпиона опирается на информацию только одной стороны? В распоряжении историков есть неполный, но достоверный рассказ советских спецслужб, но говорит ли что-нибудь об этом сам Хемингуэй? Наверное, нет. Десятилетие спустя в письмах своему лучшему другу он упоминает о том, что выполнял «случайные поручения» для Советов в Испании, а после гражданской войны поддерживал связь с «русскими», которые делились с ним секретами, — какими именно, писатель не уточняет. Помимо этого, нет никаких свидетельств, что он рассказывал о Голосе и НКВД кому-либо, даже Геллхорн, которая разделяла его политические взгляды и была во многих отношениях младшим партнером в их браке. Связь с советской разведслужбой была серьезным делом — тем, чем не делятся с друзьями за рюмочкой и о чем не пишут, как он писал во время гражданской войны в Испании и после участия во Второй мировой войне. Хемингуэй понимал необходимость секретности, одного из основных атрибутов шпионской деятельности. Он считал способность к шпионажу одним из своих врожденных качеств и, похоже, не ошибался.
Когда в начале 1941 г. Хемингуэй передавал Голосу свои почтовые марки, он играл активную роль в тайном взаимодействии с советским шпионом. (Марки были сигналом о том, что предъявителю можно доверять, во многом подобно произвольно разорванным карточкам, которые использовали другие советские шпионы, — тот, кто предъявляет подходящую половину, является своим.) Такие материальные пароли ни к чему в нормальной повседневной жизни, они нужны только для секретных операций. Если во взаимоотношениях нет ничего секретного, то достаточно простого рекомендательного письма вроде того, что Ивенс написал для Хемингуэя во время гражданской войны в Испании. Но для секретной связи материальный пароль подходит намного лучше. Сам по себе он ни о чем не говорит. Его истинное назначение известно только посвященным.
Хемингуэй не слишком изменился с ноября 1938 г., когда Орлов выслушивал, как он высказывается о гражданской войне в Испании, по январь 1941 г., когда он познакомился с Голосом. Его преданность борьбе против фашизма удивляла даже старых коммунистов, возможно потому, что они много лет не видели настоящей войны. Хемингуэй пошел на сотрудничество по идеологическим соображениям — Голос не ошибся насчет этого. Однако он не был похож на «истинных сторонников» коммунизма. Писатель не верил в марксизм или ленинизм — он «просто» присоединился к антифашистам, которые делали что-то реальное. Именно так он думал об НКВД. Он знал, что эта организация обучала партизан, взрывала железнодорожные пути в тылу фашистов и пыталась привнести дисциплину в Испанскую Республику.
Хотя Хемингуэй и отличался от многих завербованных на идеологической основе, у него был целых ряд общих с ними черт. Процесс вербовки часто начинался с какого-нибудь события, вызывавшего потрясение и изменявшего взгляды будущего шпиона на мир. Для Хемингуэя таким событием стал ураган в районе островов Флорида-Кис в 1935 г., который заставил его более агрессивно критиковать правящие круги Америки за безразличие к судьбе ветеранов Первой мировой войны. Потом, во время гражданской войны в Испании, он прикипел душой к Республике и поддался романтике разведывательной работы. Теперь он делал всего лишь следующий шаг. Хемингуэй согласился стать шпионом потому, что секретная жизнь, не говоря уже об острых ощущениях от связанных с нею рисков, соответствовала его потребностям. У многих шпионов такие потребности рождались в результате разочарования. Если взять Хемингуэя, то он сделал все, что мог, в борьбе против фашизма, но ему не удалось заставить демократические страны, в особенности свою собственную страну, прислушаться к его словам. Теперь же он обращался к помощи других, секретных средств, как супруг, который закручивает роман на стороне, когда существующий брак перестает устраивать его (Хемингуэй не раз проделывал это в своей жизни).
Еще одной общей с другими шпионами чертой была уверенность в том, что обычные правила неприменимы к нему. Хемингуэй жил по собственным правилам не одно десятилетие. В литературе это выражалось в революционном стиле. Выпустив свой грандиозный политический роман в 1940 г., он продемонстрировал его вновь. Он торжествовал, был уверен в себе и готов к новому приключению. В письме жене Маклиша Аде он говорил, что чувствует себя «почти счастливым», когда пишет в полную силу, а потом видит, как продается его работа. Хемингуэй сожалел, что у него не было столько денег «в прежние времена, когда для путешествий был открыт целый мир». Впрочем, размышлял он, поездка за тысячи километров в Китай может дать «человеку определенную свободу действий».
Хемингуэй искал эту свободу действий в политике и войне. Ему нравилась военная экипировка, он любил находиться среди военных, но не хотел служить ни в какой регулярной армии. Предпочтительным для него было неформальное присоединение к нерегулярным частям, особенно к партизанам, это давало ощущение причастности, но оставляло свободу для входа и выхода. Он не был коммунистом и даже сочувствующим им, но с готовностью работал над фильмами для Коминтерна, а потом присоединился к НКВД в борьбе с фашизмом, которая стала его всепоглощающей политической страстью.
Если бы Хемингуэй написал о своих встречах с Голосом, он вполне мог признать, что ему понравился этот закаленный революционер и что его предложение оказалось привлекательным. Хемингуэй согласился на вторую встречу, потом на третью и т. д. Наконец, в январе 1941 г. американский писатель согласился работать с Москвой. Как и многие другие шпионы, Хемингуэй не жаловал слово «вербовка». Он прекрасно знал, что вступает в тайную связь с советской разведслужбой, но предпочитал смотреть на нее больше как на сотрудничество, а не как на первый шаг к работе по указаниям Москвы. Однако в Советах использовали именно слово«вербовка».Там принятие Хемингуэем предложения Голоса считали началом полностью подконтрольных им тайных взаимоотношений. Предполагалось, что агент будет делать то, что ему прикажет Москва. Взамен он будет получать что-нибудь от НКВД. Это могут быть деньги, отказ от шантажа, безопасность близких родственников. В случае Хемингуэя нет никаких свидетельств, указывающих на то, что там фигурировало нечто большее, чем общее обязательство бороться с фашизмом и хранить взаимоотношения в тайне. Но и этого было достаточно.
Хемингуэй не считал, что предает свою страну. Он не мог сказать ничего хорошего о Новом курсе и все еще злился на Рузвельта, не поддержавшего Испанскую Республику. Он досадовал, что Соединенные Штаты мало что делают для борьбы с Гитлером. Но он не собирался предавать свою страну. Однажды в 1940 г. после просмотра дневной почты, в которой нередко встречались письма от поклонников и критиков, Хемингуэй ответил на замечание о том, что лояльные американцы не покупают дома за границей, а живут с своей стране. Намеки, значилось в его телеграмме, на то, что он может стать гражданином какой-то другой страны кроме Соединенных Штатов, «безобразно оскорбительны». В моем роду, писал он, было много американских революционеров, но «ни один из них не носил имя Бенедикт Арнольд».
Что скажет на это министерство юстиции? Есть ли тут признаки измены? Нарушил ли Хемингуэй закон, согласившись работать с НКВД? Не особо ясное американское законодательство тех дней в отношении шпионажа нельзя применять к этому случаю. Хемингуэй не был государственным чиновником, он не имел доступа к официальным секретам, о разглашении которых можно говорить. Не оказывал он и помощи врагу в военное время. Соединенные Штаты не находились в состоянии войны, а Советский Союз не был врагом.
После Перл-Харбора две страны вообще объединили усилия. Максимум, что Хемингуэй мог нарушить, так это Закон о регистрации иностранных агентов 1938 г., который требовал публичного раскрытия любого, кто действует в качестве «политического или квазиполитического агента» иностранного государства. Сюда определенно входит связь с иностранной разведслужбой. На основании этого закона велось судебное преследование советских шпионов (включая Голоса).
Так или иначе, взаимоотношения Хемингуэя и НКВД были тайными неслучайно. Еще до войны американские власти с подозрением относились к крайне левым. ФБР следило за КП США, а участники гражданской войны в Испании подвергались гонениям. От самого Хемингуэя требовали указывать в заявлениях, которые подшивались в его досье в Госдепартаменте, что он не собирается участвовать в испанском конфликте. Ему было ни к чему, чтобы это (или любое другое) досье наполнялось и мешало его работе. Помимо прочего, он славился своей независимостью. Хемингуэй неоднократно выступал за освобождение писателей от обязательств перед правительствами и политическими партиями. Как он говорил, писатели, которые поддерживают дело какой-нибудь партии, работают ради него или верят в него, все равно помрут как все прочие, а их трупы будут вонять даже сильнее. Тайная жизнь Эрнеста Хемингуэя, 1935–1961 гг. вполне мог вообразить, что объединяет усилия с НКВД в борьбе против общего врага, но ему ни к чему были заголовки, кричащие: «Хемингуэй разоблачен как красный шпион». Эту тайну он собирался унести с собой в могилу.
* * *
