Фрагмент текста Сэмюэля Э. Саундерса
Ненавижу его. Ненавижу его. Даже из могилы он все еще потешается надо мной, ухмыляется при виде каждой новой моей неудачи и отворачивается с небрежным пожатием плеч — в точности как делает это в «Настоящих мужчинах», только что пристрелив конокрада. Поворачивается к побежденному спиной и больше уже не оглядывается.
Я знаю все его жесты, весь репертуар его актерских приемчиков, эти вскинутые брови, указательный палец, кокетливо подпирающий щеку, высокомерно вскинутый подбородок. Я выучил наизусть все его хваленое обаяние, такое же искусственное, как аромат клубники в молочном коктейле. Я знаю его смех, которым он теперь, вероятно, смеется там, на небесах, в своем актерском раю, ибо из ада, которого он безусловно заслуживает, ему давно уже удалось…
[Дописано от руки:] НЕТ!!! НИКАКИХ ЭМОЦИЙ!!! ТОЛЬКО ПО СУЩЕСТВУ!!!
Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса
«Soundstage Books»1, небольшое издательство, специализирующееся на литературе о кино, проявило к рукописи серьезный интерес. Редактор, некий мистер Уильямс, поначалу был в восторге. Но потом он вынужден был сообщить, что они отказываются от публикации. Выяснилось, что сегодня Эрни Уолтона уже никто не знает. Большинству опрошенных даже имя его ничего не говорит. Риск провалиться с такой книгой слишком велик. Лет двадцать назад, сказал он, все было бы иначе. Он сожалеет, что вынужден мне отказывать, и желает мне удачи. В каком-нибудь из старых фильмов, которые я так люблю, в этом месте следовало бы затемнение и слово КОНЕЦ.
Это издательство было последней моей надеждой. Все остальные, если откликнулись, ограничились стандартной отпиской.
А лет двадцать назад как бы они за эту рукопись ухватились! Но тогда такую книгу мне просто не дали бы напечатать. А сегодня, когда от меня наконец отстали, она уже никому не нужна.
Перипетии моего крушения впору описывать в учебнике для начинающих авторов. Это же классика — перед окончательным крахом надежда обласкивает новичка своим прощальным лучиком.
В моем случае это выглядело так: через адвокатскую контору киностудия прислала мне письмо с гуманно доброжелательным сообщением, что теперь они ничего не имеют против публикации моей книги. Больше того, они даже готовы поддержать мой проект и согласны по отпускной цене выкупить у издательства двести экземпляров.
Вероятно, они собирались выбросить на рынок его старые фильмы в знаменитой «золотой» серии «Blue-Ray-Specjal-Super-Gold» — или, как нынче принято говорить, залить старое вино в новые мехи. А чтобы хоть кого-то заинтересовать судьбой забытой кинозвезды, им понадобился скандал в прессе. Который я и должен был обеспечить.
Двести экземпляров! Да я бы сто тысяч мог продать, тогда-то!2
Получив такое письмо, я решил, что это очередная угроза. Видимо, они что-то разнюхали про новые улики (я понятия не имел, каким образом, но ведь прежде, когда разыгрывалась история с моей диссертацией, они же как-то исхитрились все разузнать заранее) и теперь опять затеяли какую-то каверзу, лишь бы помешать изданию. Письмо с фирменным бланком адвокатской конторы «Макилрой и партнеры» еще никогда не приносило мне ничего хорошего. Но это послание было такое учтивое, такое любезное. Можно подумать, господа адвокаты и вовсе переметнулись на мою сторону.
«Макилрой и партнеры»… Эти мерзкие крючкотворы с их гладкими, холеными физиономиями и такими же гладкими, холеными юридическими параграфами! Однажды я даже к ним отправился, хотел побеседовать с Макилроем лично, объяснить ему, что своими адвокатскими уловками они попросту губят мою жизнь… На меня только посмотрели молча, даже почти сочувственно. Поговорить с Макилроем — такое никому не дозволено, а уж распоследнему жалкому червяку вроде меня и подавно, — вот что более чем ясно говорили их лица. Чтобы разделаться с тобой, достаточно любого юриста-новичка, вчерашнего дипломника, только-только со студенческой скамьи.
Я до сих пор так и не знаю, какая гнида подсунула тогда Эрни Уолтону рукопись моей диссертации. Я ее еще даже на кафедру не отнес, только давал на прочтение нескольким людям. Ну, чтобы их мнение узнать, замечания выслушать. И тут вдруг меня вызывает к себе профессор Стайнеберг.
Стайнеберг, которого я когда-то так почитал. Знаменитый профессор Стайнеберг, из либералов либерал, чья подпись неизменно одной из первых красовалась под любым манифестом в защиту свободы творчества. А тут вдруг он, в своей отеческой манере, — насквозь лживой, притворно-отеческой манере, — дает мне совет подыскать другую тему для исследования. Работа об Эрни Уолтоне сейчас попросту неприемлема.
Я ничего не понимал.
Пока не пришел домой, где меня ждало первое письмо от «Макилроя и партнеров». Подрыв деловой репутации. Клевета. Возмещение морального ущерба. Они бы затаскали меня по судам, от меня живого места не осталось бы, только гора долгов.
Хотя у меня почти на всё имелись доказательства. Документы и свидетельства. А толку что…
Заметка Сэмюэля Э. Саундерса
(приписано от руки)
Прав оказывается тот, у кого денег больше.
Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса
Напиши я тогда книгу, как советовал мне один из друзей3, плюнь я на диссертацию и возьмись сразу за книгу, если бы никому не показывал рукопись до публикации и обязал бы издательство хранить молчание, если бы книга и вправду вышла и уже никакой судебный иск не смог бы отменить ее физического существования, — это, несомненно, была бы бомба. Сенсация. Репортеры толпами съехались бы к особняку на Роксбери Драйв со своими камерами и трансляционными установками. Они гроздьями висли бы на кованой решетке ограды, кичливо посверкивающей латунными наконечниками, и если бы не проломили ее прутья, то уж погнули бы точно. Они бы в мегафон кричали ему через забор свои вопросы, которые слышала бы вся страна. А он, трусливо забаррикадировавшись в своей вилле, так и не решился бы им ответить. No comment, no comment, no comment. И с этого дня он был бы уже никакой не герой. Он стал бы посмешищем в глазах всего мира. Академия лишила бы его «Почетного Оскара».
Зато я — я бы стал звездой. Меня затаскали бы по телеканалам и радиостанциям, с одной утренней передачи на другую. Король журналистского расследования вроде Боба Вудворта. Уотергейт и Уолтонгейт.
А диссертацию я бы и потом успел написать, со всеми цитатами и необходимыми ссылками и сносками, и был бы сегодня не горемыкой с незаконченным высшим, а знаменитым историком кино, профессором киноведения. И кафедрой Стайнеберга, той самой кафедрой, где все для меня рухнуло, заведовал бы я, а не Барбара Кислевска, эта гарвардская пустышка с ее гендерными исследованиями.
Иногда, по пути к своей лавочке, я специально делаю крюк по Хилвард авеню. Только чтобы продефилировать мимо университетского городка. Доцент Калифорнийского университета, мне бы это вполне пристало. Вместо этого я из последних сил пытаюсь удержать на плаву свою видеотеку мировой киноклассики.
Удержать на плаву? Да мы вот-вот потонем! С каждым месяцем дела в моей лавчонке все хуже. Всё или почти всё, что я с таким трудом собрал, частью по архивам, о которых никто и ведать не ведал, сегодня легче легкого найти в интернете. Так что весь мой бизнес-план полетел к черту. Раньше, к примеру, если кто-то искал «Эти ужасные шляпы»4, он звонил мне, и я давал ему напрокат кассету или прожигал диск и зарабатывал свою пару-тройку долларов. А сегодня он просто погуглит в сети и получит фильм. Даром. Другие времена.
«Фильмы навек» — так я назвал свою лавочку. Только вечность нынче тоже уже совсем другое понятие, чем прежде.
А Эрни Уолтон до самой смерти царствовал в своем огромном дворце на Роксбери Драйв. В интервью он то и дело рассказывал, что предыдущим владельцем этой виллы, почти замка с псевдоготическими башенками, был Джон Берримор. Хотя на самом деле это был всего лишь Уинси Рубенбауэр, агент Берримора. Даже в такой мелочи этот хвастун не мог не приврать.
Зато ныне он, считай, забыт начисто. И я, который так желал ему забвения, теперь сам же от этого страдаю. Мясорубка зрительской популярности крутится все быстрей, и, кроме двух-трех действительно великих кумиров, превращает в фарш всякого, кто уже не способен каждый день подбрасывать новую пищу в фейсбук или твиттер. В 2001 году, в десятую годовщину его смерти, о нем не вспомнили ни одной публикацией. Ни единой. Я специально искал. О нем помнят только чудаки-киноманы. Фанатики вроде меня, которые по ночам, в половине третьего, записывают с телика старые черно-белые фильмы, а потом гневно звонят руководству канала, жалуясь, что заключительные титры с именами исполнителей были варварски оборваны. На Аллее Славы туристы беспечно попирают ногами звезду с его именем, тщетно пытаясь припомнить, кто вообще такой, черт возьми, этот Эрни Уолтон и в каком фильме они могли его видеть. Впрочем, если они удосужились прихватить с собой на экскурсию по Западному побережью какого-нибудь ветхого дедушку, того, может, вдруг и осенит: «По-моему, это тот, который всегда героев играл».
Все правильно, дедуля. Он всегда героев играл.
Недолговечной оказалась его слава, и я спокойно слежу, как время неумолимо сплавляет его куда-то под рубрику «Кто же это был…?». Но если нет больше его, то нет и меня. Кому охота читать книгу про позавчерашнюю знаменитость? Мы оба теперь ископаемые, окаменелости безвозвратно минувшей эпохи. Кино, настоящего кино, больше не существует. Студии зарабатывают деньги только дурацкой попкорн-галиматьей для подростков. Взрывающиеся автомобили и шуточки ниже пояса, все больше на темы пищеварения. И дурацкие цветные очки для их смехотворных стереоскопических эффектов. Развлечение для младенцев. И герои, которые орут все громче, лишь бы перекричать друг дружку. Потому что ложь подлинного искусства им давно недоступна.
Та ложь, которой Эрни Уолтон владел столь виртуозно.
Мы ведь с ним лично так никогда и не встретились. Ни разу. Он все время уклонялся от разговора со мной.
Хотя однажды это почти случилось. Он совершал рекламное турне по случаю выхода в свет своей так называемой автобиографии5, изданной к его семидесятилетию, и должен был проводить автограф-сессию, собственноручно подписывая эту свою шнягу в магазине Books And Stuff6, всего в двух кварталах от моей видеотеки. Я вознамерился лично туда заявиться и устроить скандал. Поставить его перед фактами. Во всеуслышание объявить собравшейся прессе, что в той части его книги, где столь елейно повествуется о начале его карьеры, нет ни слова правды. Но потом автограф-сессию почему-то скоропалительно отменили. Может, ему просто было неохота или уже дали о себе знать боли в желудке, от рака которого он в конце концов и умер.
Слишком много всего ему пришлось проглотить в жизни.
[Приписано от руки:] НЕНАВИЖУ ЕГО!!!
Вырванная заметка из «Холливуд Репортер» от 10.09.1991
В память о скончавшемся недавно актере, лауреате премии «Оскар» Эрни Уолтоне, 14 сентября 1991 года в «Мэннс Чайнезе Тиэтр» состоится ночь просмотров важнейших фильмов с его участием. Будут показаны ленты «Ад изнутри», «Бой на славу» и «Не время веселиться»7. Вступительное слово — профессор Калифорнийского университета Барбара Кислевска. Начало в 23.00.
Рукопись Сэмюэля Э. Саундерса
Конечно же, его настоящее имя оказалось вовсе не Эрни Уолтон. Что ж, и Мерилин Монро звали вовсе не Мерилин Монро, и Джона Уэйна звали не Джон Уэйн. Вероятно, новое имя он даже не сам придумал, просто не стал возражать, когда на студии к нему пришли из рекламного отдела и предложили назваться иначе. Приспосабливаться-то он всегда был мастак. Впрочем, Эрни Уолтон — всего лишь американизированный вариант имени, под которым он сделал карьеру в нацистской Германии. Но и там, в Германии, это был артистический псевдоним.
«Вальтер Арнольд, род. 23 марта 1914, Нойштадт, Германия». Так значится в его свидетельстве о натурализации. Выглядит коротко, ясно, по-деловому, как и многое в его биографии. Однако: я разыскал в Германии двадцать три города и поселка под названием Нойштадт (включая городишко Вейхерово в нынешней Польше, еще в 1919 году официально фигурировавший во всех справочниках как «Нойштадт в Западной Пруссии») и ни в одном из двадцати трех со всей немецкой основательностью ведшихся реестров не обнаружил записи о рождении некоего Вальтера Арнольда. И в ближайшие недели до и после того — тоже.
Тем не менее я, кажется, нашел искомое. К сожалению, даже в двух экземплярах, что, увы, исключает однозначную идентификацию. В Нойштадте в земле Гессен (округ Марбург-Биденкопф) 23 марта 1914 года родился некто Вальтер Арнольд Кройцер, а в реестре Нойштадта-на-Орле, что в Тюрингии (округ Заале-Орла) той же датой удостоверяется рождение Вальтера Арнольда Блашке. Ну, а примеров, когда актеры благозвучия ради заменяют фамилию одним из своих же имен, великое множество.
Так что Кройцер или Блашке. Скорей всего, какая-то из этих двух фамилий и есть настоящая.
Артистическое имя Вальтер Арнольд впервые всплывает в «Немецком театральном ежегоднике» за 1932 год, где он значится в составе труппы Придворного театра княжества Рейсс в Гере в качестве актера. Самое первое упоминание в критике обнаруживается в рецензии на новую постановку «Марии Стюарт» («Гераэр Цайтунг» от 11 января 1933), где сказано: «Господин Вальтер Арнольд в роли офицера королевской гвардии знал свое дело прекрасно».
А я прекрасно знал свое и делал его со всей научной обстоятельностью. Знаю, к примеру, что в Гере больших ролей у него не было. В пору дебютов он, похоже, еще вовсе не был тем обожаемым юным артистическим гением, каковым столь охотно расписывал себя позже.
В ноябре 1933-го, на второй год его ангажемента, контракт между ним и театром, причем не по окончании, а в разгар сезона, был внезапно расторгнут. В автобиографии он объясняет это тем, что якобы публично вступился за одного из товарищей по труппе, уволенного по причине еврейского происхождения, и тем самым, дескать, во имя убеждений поставил на карту свою будущую карьеру8. История красивая и отлично вписывается в его мемуары — пафосный автобиографический киносценарий на темы его личного героического эпоса. Вот только фактам она не соответствует.
Местная пресса тех лет весьма подробно повествует о «чистке театральных ансамблей от чужеродных национальных элементов». И хотя имя уволенного актера, Зигфрида Хиршберга, фигурирует во всех статьях и заметках на эту тему, про Вальтера Арнольда нигде нет ни слова, в том числе в тех публикациях, которые специально занимались разоблачением «еврейских прихвостней», торопясь пригвоздить их имена к позорному столбу.
Истинная причина внезапного расторжения контракта открылась мне в Грайце, в Тюрингском государственном архиве, где хранится собрание (весьма неполное в связи с февральским приказом 1945 года об уничтожении служебных бумаг) документации Главного управления полиции Геры. Там, в рукописной книге учета происшествий от ноября 1933 года в записях от 18-го числа в разделе «Задержания», упоминается некий «Арнольд, Вальтер», с пометкой «ст. 175». Несомненно, имеется в виду пресловутая статья 175 Уголовного уложения Германского рейха, «противоестественные развратные действия в извращенной форме между лицами мужского пола либо с использованием животных», карающиеся лишением свободы на срок от шести месяцев до четырех лет. Короче говоря, Вальтер Арнольд вступил в конфликт с законом на почве гомосексуализма. Поскольку до суда дело не дошло, остается предположить, что-либо претензии к участникам не подтвердились, либо — учитывая поведение нашего героя в подобных ситуациях в дальнейшем, эта гипотеза представляется более вероятной — ему удалось найти подходы и лазейки, дабы дело замяли. Возможно, в качестве компенсации он вместо себя сдал полиции кого-то другого, более интересного. Как бы там ни было, какую-то сделку с властями ему пришлось заключить. И досрочное расторжение контракта с местным театром, скорее всего, было одним из ее условий.
Впрочем, для дальнейшей карьеры Вальтера Арнольда сие происшествие никаких отрицательных последствий не имело. Уже в следующем сезоне (1934/35) мы обнаруживаем его в составе труппы театра Хильдесхайма, где ему поручают значительные роли — как, например, графа Веттера фом Штраль в «Кетхен из Гейльброна» Клейста. А всего лишь год спустя он выступает на первых ролях в амплуа молодого героя-любовника на сцене частного Лейпцигского драматического театра (не путать с Государственным городским). Его Принц Гомбургский — опять-таки Клейст! — приводит рецензентов в восторг и, вероятно, становится косвенным поводом для первого предложения от киностудии УФА9. Ну, а уж после «Первого ученика» (1936) ему очень скоро и в мире кино удается прорыв в когорту кумиров10.
1 «Полнозвучные книги» (англ.).
2 Набранные более мелким шрифтом фрагменты текста в рукописи Саундерса подчеркнуты красной волнистой линией. В большинстве случаев это места, которые, очевидно, показались автору слишком личными и эмоционально окрашенными. Вероятно, в несохранившемся окончательном варианте рукописи они были либо вычеркнуты, либо сформулированы иначе. Авт.
3 См. письмо на с. 221 и далее. Авт.
4 Фильм Д. У. Гриффита (1909), в главной роли Мак Сеннет. Авт.
5 From Berlin To Hollywood: An Actors’ Journey. New York, 1984. (От Берлина до Голливуда: дороги актерской судьбы. Нью-Йорк, 1984). Авт.
6 Книги и вещи (англ.).
7 Перечень важнейших фильмов с участием Эрни Уолтона приводится в Приложении, список No 1. Все три списка, помещенных в Приложении, были найдены в бумагах Саундерса. Авт.
8 From Berlin To Hollywood, с. 24. К сожалению, мне не удалось получить от издательства разрешения на прямое цитирование этого и любых других пассажей книги. Авт.
9 Англ. UFA, Universum Film AG. Авт.
10 Перечень важнейших фильмов киностудии УФА с участием Вальтера Арнольда см. в Приложении, Список No 2. Авт.
