ФИНАЛ
Практика внедрения своего потомства или себя самого как паразита в тело другого живого существа — независимо от возможных последствий для «хозяина», у которого нет выбора, согласиться с этим или воспротивиться, и который, следовательно, целиком зависит от своей судьбы, определяемой теорией вероятности, — эта практика настолько широко распространена и, в соответствии с общим принципом жизни, привела к появлению столь невероятных, сложных и иногда даже непрактичных форм и процессов, что она знакома даже невежественному большинству населения, даже создателям оптимистичных красивых стишков. — Нет ни одного человека в наших широтах, который ни разу не видел бы последние движения гусеницы бабочки-капустницы, после того как отложенные внутрь гусеницы яйца осы-наездника сожрали почти всю субстанцию ее внутренних органов — за исключением ганглий, то есть нервных узлов. Потому что жертва должна жить и двигаться до самого конца. —
Запасать на долгое время свежую плоть, чтобы вновь и вновь отрезать себе от еще живого существа хороший кусок, — эта техническая задача продовольственного обеспечения была удовлетворительно решена задолго до изобретения американских холодильников. Были найдены виртуозные решения, пусть и не общезначимого характера. Например, песочная оса ц е р ц е р и с [?], когда нападает на своих жертв, точно учитывает их анатомическое строение. Если речь, к примеру, идет о жуке-долгоносике, обладающем лишь центральной нервной системой, то мудрая оса наносит ему только один кинжальный укол; если движения подвергшегося нападению насекомого зависят от трех ганглий — тогда три укола; при девяти ганглиях — девять. Знания этой осы, как и подобных ей существ, мы привыкли называть инстинктом, чтобы не задаваться тревожным вопросом: на каких[?] окольных путях эволюции мог возникнуть, к примеру, только что упомянутый, вызывающий изумление и отвращение результат — и в какой мере единичный случай нападения на добычу устанавливает некое взаимное, двустороннее отношение между нападающим и его жертвой. —
Не буду отрицать: существуют такие чудовищные проявления жизни, случаи таких извращенных взаимодействий, формы такой отвратительной нецелесообразности, такие преступления, не совместимые ни с какой, сколь бы далеко она ни простиралась, толерантностью духа, что мысль о создавшем наш мир Пра-Божестве с длинной мягкой бородой, облаченном в подобие монашеской рясы, восседающем на троне по ту сторону облаков и звезд и одержимом навязчивым стремлением что-то созидать, не заботясь, чтo в итоге получится, — что эта мысль представляется нам самым вероятным объяснением. — Мне, однако, пока удается воздерживаться от подобного богохульства. Дело в том, что я уже получил предварительный ответ на некоторые загадки: одно дополняющее общую картину наблюдение. Что и позволило мне завершить эту книгу, которую я вознамерился написать и к которой пытался подойти как писатель особого рода — а не исключительно как ученый, потому что я, как уже говорил, избавился от части обычного для биолога инструментария, — завершить ее или, по крайней мере, более или менее закруглить.
Все мы могли недавно прочитать в газетах, что популяция обычного полевого сверчка в Южной Франции настолько размножилась без очевидной причины, что ее численность превзошла все мыслимые пределы. <Солдаты>, отряды добровольцев, каторжане, современная военная техника и самые новейшие инсектициды — все было брошено на борьбу с мириадами насекомых, которые, вообще-то, всегда считались скорее полезными, нежели вредными для человеческого хозяйства. — Однако теперь их полчища нарушили весь порядок пищевого обеспечения, предусмотренный в нашем тварном мире. Бессчетные стаи сверчков искали для себя пищу — все, что могли найти, — и пожирали даже то, чем, будь их численность меньше, наверняка бы пренебрегли: прежде всего они уничтожили половину всех посевов пшеницы.
Убытки будто бы составили в общей сложности 3 миллиона тонн зерна. Право очередного сильнейшего на имеющиеся запасы продовольствия нашло очевидное подтверждение; однако нам был преподан и другой урок, который я собираюсь поставить в непосредственную связь с поведением песочной осы ц е р ц е р и с — и вообще с темой этой книги.
Было установлено, что насекомое п о л е в о й с в е р ч о к, прежде известное нам в очень определенной, строго ограниченной форме, внезапно — при изменении численности его популяции — изменило эту форму, то бишь внешний вид тела[?], окраску, функции внутренних и внешних органов. Большинство ученых истолковали это поразительное изменение как своего рода предвосхищение близящегося превращения численности популяции, числа, в особую силу: как необходимое средство, чтобы выдержать предстоящее обострение борьбы за существование. Нет ничего менее правдоподобного, чем такое предположение. Тот же принцип, который породил это многократно возросшее число, безжалостно допустил бы и его гибель — как это происходило бессчетное количество раз в других ситуациях. Такая метаморфоза может быть только следствием, но никак не предвосхищением. Да, но следствием чего? — Голода, разумеется: независимо от того, на какой стадии развития насекомого этот голод впервые сделался ощутимым. Голода, который привел к тому, что в результате нехватки пищи эта живая тварь лишилась биологически активных субстанций, то есть катализаторов формообразования. — Голода, который заставил эту тварь искать пищу, ей не соответствующую. Пищу, одно из свойств которой наверняка заключалось в том, что она содержала биологически активные субстанции — катализаторы формообразования, — отличные от тех, что соответствовали бы пожирающей эту пищу живой твари. — Мы здесь видим не что иное, как изменение души — или, по крайней мере, экспансию души, осуществляемую при посредстве определенных биологически активных субстанций, не важно, назовем ли мы их гормонами или как-то иначе. — Факт пожирания сверчками в первую очередь именно пшеничных посевов, то есть растений, которые содержат лишь небольшую группу гормонов, лишний раз подтверждает такую гипотезу.
Итак, питание, отличное от прежнего, то есть обеспечивающее отличные от прежних катализаторы формообразования, может изменить поведение души — и даже форму, свойственную определенному животному виду, которая, вообще-то, является константой, оно может нарушить: расширить[?] или ограничить.
Поэтому не столь уж непозволительно предположить, что и оса ц е р ц е р и с, прежде чем нанести свой кинжальный укол, вступает во взаимодействие с какими-то биологически активными субстанциями жертвы, будь то гормоны или другие вещества, — которые и учат ее, к какому числу уколов она должна подготовиться, чтобы предстать перед нами как многоопытное и ученое существо, которое, можно сказать, никогда не ошибается. — Такое допущение неизбежно должно казаться абсурдным, пока я не предоставлю хоть какое-то доказательство. Но я как естествоиспытатель вышвырнут из профессиональной колеи, на это я уже намекал.
Я запретил себе действовать богоподобно, то есть безжалостно, ради участия в совместной работе по достижению какой бы то ни было отдаленной цели научного познания, сколь бы грандиозной эта цель ни казалась. Важность цели, которая только и придает значимость научному творчеству, меня вообще не заботит. Мне достаточно, что некоторые из моих высокочтимых коллег созданы по образу и подобию Бога; лично же я потребности в таком возвеличивании себя не испытываю. Никто, ни одно живое существо, даже самое жестокое, уродливое, абсурдное по форме, не должно нести ответственность за то, что оно жрет, не может не жрать — и находит себе средства добычи пропитания там, где они для него доступны. Я не способен представить хоть сколько-нибудь убедительный аргумент против человечества, его скотобоен, учиняемых им междоусобных[?] войн, против промышленного отлова рыбы, против тех взрывов, которые возникают в теле пораженного гарпуном кита, против вырубки лесов, против перегораживания красивых ландшафтов колючей проволокой, против постепенного изничтожения почти всех видов млекопитающих, наших ближайших родичей, посредством огнестрельного оружия, капканов, отбирания у них жизненного пространства, — против всего того, из-за чего человек кажется себе столь замечательно прогрессивным существом. Я по-прежнему могу лишь сказать, что мне все это глубоко противно, что я налагаю на все это мое персональное вето. Что в такой экспансионистской, ничем не сдерживаемой «полезной деятельности» я вижу только несравненную глупость — глупость, свойственную, помимо нас, лишь очень немногим животным. Потому что единоличное господство, единовластие, единообразность ведут к неизбежной гибели.
Поскольку человек будто бы обладает способностью охватывать одним взглядом причину и следствие, то есть причинно-следственную связь в пределах какого-то, пусть и не безграничного, пространственно-временного континуума […], поскольку он даже наметил какие-то направляющие линии для поддержания нравственного порядка, чтобы ставить каждое мгновение во взаимосвязь со следующими за ним и даже с вечностью, — постольку поведение, которое базируется на осмыслении гарантий сохранности бытия, однако противоречит полученным результатам такого осмысления, должно быть охарактеризовано как глупое. — После долгих размышлений я пришел к выводу, что единственно и только сострадание, которого природа по отношению к своим творениям не испытывает и которое, как очевидно, является самым небожественным из всех свойств, представляет собой единственное действенное средство против глупости. Ибо оно требует, чтобы человеческий дух вырвался за собственные пределы и начал искать братского сближения с чужеродным — расширения любовных возможностей своей души.
Сострадание базируется на одной-единственной предпосылке: понимании, признании чужой боли. Кто ее отрицает и настаивает на том, что реальна лишь собственная его боль, тот становится апостолом насилия, разрушителем, исполнителем смертного приговора, вынесенного Вечностью и не учитывающего никаких смягчающих обстоятельств — опирающегося лишь на безграничное равнодушие. — Я бесконечно далек от того, чтобы оспаривать трудность принятия такого решения. Мне ведь известно: философы и масса одержимых собственным бытием заключили союз против подлинного сострадания, поскольку оно требует — в качестве нравственного императива — самопожертвования, непритязательности, человечной жизненной практики...
