ГЛАВА 4. «Вот если бы я тогда… то сейчас все было бы по-другому». Как справиться с сожалением и перестать терзать себя неслучившимся прошлым?
Когда я вспоминаю свои семнадцать лет, то вижу, как опираюсь на серую стену старинного дома, скрываясь от дождя. Я чувствую колючую штукатурку на поверхности ладоней. Шерстяной отсыревший свитер кусает кожу, а мое «хочу», мое «мечтаю» стекают мутными каплями по щекам.
Был 1993 год. Время «хороших» бизнесменов в малиновых пиджаках и «плохих» в кожаных куртках, тапочек с кривой наклейкой Montana и воды, заряженной через телевизор. Кризис перестройки вышиб твердую почву из-под ног нашей семьи. Вместе со стабильностью и уверенностью в завтрашнем дне исчезли папин научно-исследовательский институт, а также возможность покупать одежду и еду. Мы выживали. Осенью мешками собирали грибы и ели их с картошкой два раза в день — круглый год, несколько лет подряд. Мама болела. Папа подрабатывал где придется. Благодаря своему таланту к рисованию и аттестату художки я тоже могла вносить лепту в наш скудный доход: рисовала маслом маленькие картинки и продавала.
Но мне было интересно все связанное с человеческой психикой и характером, мышлением и поведением, отношениями между людьми и загадочным словом «рефлексия». Я досиживала одиннадцатый класс, с любопытством заглядывая в будущее, которое было расписано по продуманному мною плану из трех беспроигрышных пунктов:
1. Выпускной вечер до рассвета!
2. Поступление в университет на кафедру психологии.
3. Работа психологом.
— Учиться на психолога?! С ума сошла! — то вскакивала с табурета, то садилась обратно мама. — Куда ты работать пойдешь с таким дипломом? Посмотри, что творится вокруг. Сейчас руки нужны, чтобы выживать, ру-у-уки! — она трясла пальцами возле моего носа, потом закрывала ими лицо и вздыхала. — Ох, я этого не переживу… не переживу!
Отец молчал. А я просила, глотая горечь: «Пожалуйста, ну пожалуйста, мам, я так мечтала быть психологом, мне интересно, у меня получится, я обещаю. Мам, ну не всегда же так будет вокруг…» Просила месяцами. Просила неделями. Просила утром в день вступительного экзамена в какой-то промышленный техникум.
Тогда, в семнадцать лет, у той серой стены мне не хватило оперенья, чтобы махнуть крылом на родительский запрет и взлететь. Я судорожно пыталась отыскать в себе силы на неповиновение: сделать по-своему, упереться, «показать рожки», сбежать в Питер и поступить там! Да просто не явиться на экзамен, прошататься по городу до зябких сумерек, а дальше — будь что будет. Мне не хватило… даже не знаю чего и в каких количествах. Трех граммов плохого воспитания? Одного сантиметра безразличия к чувствам родителей? Храбрости, как Льву из сказки Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города»? Или, может, лишнего года жизненного опыта?
Я оттолкнулась от серой стены, отряхнула штукатурку с ладошек и потащилась в техникум, который ненавидела, с мыслью, что кошмар мой — всего на год. Просто это зачем-то нужно маме. Она пообещала: «Если так хочешь, то на следующий год будешь подавать документы куда угодно. Даю слово. Но только сейчас поступи!»
Прошел год. Я выбросила горстку календарных листиков с зачеркнутыми датами и помчалась в приемную комиссию вуза. На серой стене старинного дома лучи солнца танцевали лезгинку.
— Мам, где мой паспорт? — я вернулась домой за документами, запыхавшаяся, сбрасывая туфли на ходу. — В приемную комиссию заявление нужно, а знаешь, первый экза…
— Ты никуда не пойдешь, — схватила меня за руку мама, — выбрось эту дурь из головы! Ты должна закончить техникум и получить диплом.
Меня пригвоздило к шифоньеру.
— Но ты же обещала… ты… — прохрипело из гортани, — я так…
— Послушай, ты знаешь, что я болею и что недолго осталось… — не дала договорить мне мама. — И я умру спокойно, если буду знать, что ты при специальности. Ты должна мне пообещать. Это мое последнее желание! Последнее.
Я пообещала. Могла ли иначе...
Еще два года, выброшенных из жизни. К сожалению...
Пока я мучилась в техникуме ради диплома для мамы, ее не стало. Она не дождалась. Я выполнила. Синий диплом равнодушно стукнулся о кухонный стол, и больше я его не видела. Отец, наверное, убрал куда-то, но мы никогда не говорили об этом.
Десятки тысяч раз я возвращалась мысленно к серой стене старинного дома. Возвращалась за своим сожалением о тех шагах, которые сделала в сторону родительского желания, а не своей мечты. За сожалением о том, что мне чего-то не хватило…
Я сожалела о потерянных годах, даже когда смогла реализовать второй и третий пункт своего плана через восемь лет.
Многие годы меня не покидало ощущение, что каждое событие моей жизни должно было происходить лет на пять раньше.
— Ты должна поступить в университет, как и хотела. Не тяни, — говорил папа.
«Должна» я отработала. И мне уже хватало силы в крыльях, чтобы сказать «да», — и сделать по-своему, отрезать «нет» — и тоже сделать по-своему.
Следующие два года прошли в раздумьях, в прислушивании к себе, в наблюдениях за жизнью. Я сменила несколько работ. Пробовала, ошибалась, опять пробовала, искала, что же на самом деле нужно мне. И это был мой путь: без планов, обещаний, ожиданий. Просто жизнь.
Но сожаление тащилось за мной из ситуации в ситуацию, как хвост, который никак не отвалится.
«Вот если бы тогда я не послушалась родителей, то сейчас у меня была бы приличная любимая работа», — говорила я своим убитым ногам после очередного двенадцатичасового «забега» по ресторану с подносом в руках.
«Вот если бы тогда я не пошла на тот дурацкий экзамен, то сейчас готовилась бы к поступлению в аспирантуру», — говорила я своему секретарскому столу, заваривая nридцатую чашку кофе для директора и его засидевшихся посетителей.
«Вот если бы тогда я шагнула в противоположную сторону от той серой стены, то сейчас могла бы быть участницей психологической конференции», — говорила я закрытой офисной двери с табличкой «Просьба рекламных агентов не беспокоить».
Наше сожаление оглядывается на прошлое, насыщая его тем, в чем мы нуждаемся сегодня.
«Я этого хотела?» — спросила я себя однажды, забирая трудовую книжку с очередной бесперспективной работы. Я потеряла пять лет. А что дальше? Еще плюс год? Еще три? В чем я нуждалась? В себе и в своей цели. И я не стану писать здесь что-то вроде: «Спасибо этому опыту! Он обогатил меня и благодаря ему я чего-то там поняла». Нет, ничего подобного, я обрела только горькое сожаление… Мне стало больно и обидно за свою мечту, за себя. Моя прежняя цель растворилась в родительском сценарии. Но я могла создать новую. Мне было двадцать два, и у меня не было ни одной причины останавливать свою самореализацию. И еще, я перестала видеть смысл в своем сожалении и в вопросе: «Чего мне тогда не хватило?» Все равно ответа на него так и не нашлось.
Сожаление не отвечает на вопросы, не следует логике. Потому что сожаление — это не мыслительный процесс, а комплекс переживаний: досады, злости, разочарования, вины, беспомощности, обиды.
Мое сожаление стало похоже на костыль, который свое уже отработал и отправился в кладовку. Прихрамывая, с оглядкой и не так уверенно, как в семнадцать, но я могла двигаться дальше. И я двинулась — в сторону университета.
Изолировавшись от мира на два месяца, я безупречно подготовилась к вступительным экзаменам. И поступила, стала студенткой кафедры психологии! Я дошла до цели. Это место меня дождалось, потому что оно было мое. После университета последовали еще четыре года института психотерапии. Затем — специализации по семейному консультированию и ведению психотерапевтических групп, множество обучающих семинаров, которые для меня никогда не заканчиваются. Вот уже пятнадцать лет я — профессиональный психолог-психотерапевт, член действующего профессионального сообщества Гильдии психотерапии и тренинга.
Каждый день я консультирую людей, которым больно, непонятно и невыносимо, но они хотят справиться. Моей работе не стать рутиной. Мой интерес к людям неисчерпаем, а желание профессионально помогать — бездонно. Тем более что мы с моей профессией пять лет были в разлуке, а это помогает ценить ее в каждый момент.
И вы думаете, я больше не сожалела?
«Это должно было происходить с тобой пять лет назад», — подмигивал «костыль» из приоткрытой кладовки, когда я просматривала список поступивших, выискивая свою фамилию. Когда растирала слезинку по корочке диплома на церемонии вручения. Когда расставляла мебель в своем первом кабинете психотерапевта. Сперва сожаление, потом радость… Как так-то?!
Так почему же наше неслучившееся прошлое бывает таким въедливым и несвоевременным?
Как психолог, который профессионально помогает справиться клиентам с их сожалением, и как человек, который сам прошел через этот опыт, теперь я точно знаю:
У нашей психики есть свойство: она ассимилирует в опыт только завершенные дела. Если мы не чувствуем целостности и удовлетворенности в настоящем моменте, то вспоминаем и думаем о действиях, которые не закончили. Мы продолжаем вести внутренний, оборванный когда-то диалог с человеком, которого уже нет рядом. Мы прокручиваем в голове ситуацию десятилетней давности и проживаем ее так ярко, будто пребываем в ней прямо сейчас.
Эффект незавершенного действия открыла и исследовала Блюма Вульфовна Зейгарник — советский психолог, основатель советской патопсихологии. В своей книге «Патопсихология» она пишет: «При незавершенности действия намерение остается неосуществленным, создается некая аффективная активность […] которая проявляет себя в другом виде деятельности — в данном случае в воспроизведении».
Чем травматичнее было событие прошлого, тем больше места оно занимает в настоящем. В травмирующей ситуации мы сталкиваемся со своим чувством беспомощности. Мы обездвижены. Ведь все пошло не по плану. Нам нужно психологически выжить в этот критический момент и быстро адаптироваться. Поэтому обида, злость, досада, разочарование, потеря остаются без реакции. Эти чувства застревают, как непереваренные кусочки мяса в желудке, и беспокоят, когда, казалось бы, истинная причина переживаний давно неактуальна.
Мне самой понадобились часы личной терапии, чтобы понять, почему сожаление не отпускает до конца, почему дверь в ту «кладовку» до сих пор приоткрыта. Ведь нет больше незавершенности, ведь я дошла!
Не скрою, те события оказались для меня травмирующими. И еще обнаружилась «игла в яйце» — потеря в потере. Да, я реализовала свою цель сполна, но сроки… Ощущение незавершенности и сожаления создавали упущенные годы. Мой план был иным. Помните, три беспроигрышных пункта? Там я не прописывала между первым и вторым подпункт со звездочкой «Три года на родительское желание плюс два года прийти в себя»! Вот в этом «междупунктье» и проросло зерно моего сожаления. Сожаления о потере мечты, цели, своей новой идентичности, статуса, времени. Потерю важно прожить — об этом я подробно писала в главе 3.
***
А если вы все сделали правильно: разложили и прожили неслучившееся прошлое в терапии; пришли к своей изначальной цели или другой, но не менее интересной; справились с переживаниями, а сожаление так и не выветрилось до конца? Подумайте, зачем вам это может быть нужно.
Полгода назад я снова заметила движение в дальнем пыльном углу: «Во-о-от, если бы все, происходящее сейчас, случилось с тобой на пять лет раньше, то сегодня ты написала бы уже три книги».
Сожаление? Нет. «Руководство к действию» — так теперь я это называю.
Пока загружался мой ноутбук, я успела задать себе один вопрос и сразу на него ответить: «Ты хочешь написать книгу? Да». Я спешно настучала по клавишам: «Истории для книги. 1». Тем же вечером я откровенничала с подругой в переписке: «Знаешь, у меня множество уважительных причин не писать книгу. Но причины будут всегда, а жизнь после сорока оказалась короче, чем виделась в двадцать. Некуда уже откладывать книгу. Тем более что я пока не представляю, сколько времени мы проведем с ней вместе».
Избавляться от сожаления вы можете, совершая конкретные действия в настоящем. Если вы бездействуете, позволяя своему сожалению подавлять вас, то оказываетесь в позиции того, кто постоянно перекладывает ответственность за свои действия на прошлое. В терминах психологии название этому — «вторичная выгода». Удобно, но безжизненно: «Я тут ни при чем, это все оно виновато, мое прошлое. Там так сложились обстоятельства, что сейчас уже невозможно...» Невозможно вернуть себя прежнего, но возможно создать себя нового.
Мой друг Миша готовился стать летчиком с детства. Но при поступлении в авиационный университет его не пропустила медкомиссия: «С таким ростом невозможно», — захлопнул папку с документами председатель. К сожалению… Но никто не смог запретить Мише управлять самолетами, и он стал классным авиадиспетчером.
«Вам забеременеть невозможно», — диагноз «бесплодие» расколол Наташину жизнь на до и после. Муж не поддержал, ушел. К сожалению… Сегодня Наташе тридцать пять, она второй раз замужем, и в их семье двое приемных деток.
Врачи десять часов собирали Аленино колено на операционном столе. Выход на беговую дорожку и тренерская работа стали для нее невозможны. К сожалению… Но Алена выучилась на спортивного психолога. Теперь она преподает в институте физкультуры всегда сидя.
***
Историю о сожалении я хочу завершить вопросом совсем не из глубокой психологии, а простым, на логику. Я задаю его себе, когда мое внимание разворачивается в сторону прошлого больше, чем на двадцать градусов.
Где гарантии?
Какими законами и печатями подтверждено, что если бы мне ничего не помешало пойти по задуманному маршруту, то путь сложился бы именно так, как я наметила?
Приятная иллюзия безопасности, но гарантировано здесь только одно — неизвестность.
Освежает, не правда ли?
Резюме главы
1. Родительский запрет и сожаление о потерянных годах.
2. Наше сожаление оглядывается на прошлое, насыщая его тем, в чем мы нуждаемся сегодня.
3. Спросите себя: «В чем я нуждаюсь?» И дайте себе это.
4. Поняв, что в сожалении нет смысла и логики, вы сможете начать действовать.
5. Мы сожалеем о том, чего не вернуть, потому что действие осталось незавершенным.
6. В незавершенности есть потеря, часто не одна. Потерю важно прожить.
7. Сожалеть бывает выгодно. Подумайте, зачем вам это может быть нужно.
8. Невозможно вернуть себя прошлого, но возможно создать себя нового.
9. Избавляться от сожаления вы можете, совершая конкретные действия в настоящем.
10. В придуманном вами прошлом нет никаких гарантий.
11. Сожалеть или действовать — выбор за вами.
