Крестовый поход Крузе
Размышляя о растущем числе обвинений в колдовстве в 1950-е гг., доктора, судьи и пресса по большей части низводили их до проявления деревенской примитивности и отсутствия знаний. По высокомерному заявлению Der Spiegel в 1951 г., изоляция сельчан — в горах, на пустошах, в болотистых низинах — сделала их жертвами «аферистов» и «кровосмешения». Общественность согласилась: страх перед ведьмами представляет собой «великий закат культуры», как высказался один мужчина в письме властям Нижней Саксонии в 1955 г. Другие наблюдатели видели в этом страхе разве что живописный фольклорный реликт — безобидный, поскольку вневременный, «традиционный» и бытующий, по их убеждению, лишь в некоторых местах, не слишком им интересных.
Но, как свидетельствует эта книга, нарастание количества обвинений в колдовстве невозможно объяснить суевериями, которые расцениваются как «вневременные». Напротив, в нем следует видеть результат определенного сочетания социальных условий после 1945 г. — серьезных противоречий, унаследованных от нацистской эпохи и сохранившихся до 1950-х гг., особенно в маленьких общинах, где все друг друга знают. В таких местах колдовство служило языком социального конфликта.
У нас есть историческая перспектива, которую обеспечили временнáя дистанция длиною в несколько десятилетий и многочисленные архивные и вторичные исследования. То, что очевидно нам, совершенно не было очевидным для живших в то время. Тем не менее по крайней мере один человек, уроженец того же региона, что и Эберлинг, все-таки увидел в росте числа обвинений в колдовстве социальную проблему, связанную с прошлым. Он действительно рассматривал эти обвинения именно как социальную проблему своей эпохи. Звали этого человека Иоганн Крузе, он был школьным учителем на пенсии. С его точки зрения, самым важным и самым пугающим во внезапном всплеске обвинений в колдовстве было то, что они перекликались с более ранней «охотой на ведьм», а именно с преследованием евреев, достигшим кульминации в холокосте. На протяжении 1950–1960-х гг. он активно выступал в защиту тех, кого оговорили как ведьм, и неозвученным подтекстом всей его работы был холокост.
В условиях повсеместного для той эпохи тревожного молчания о нацистском прошлом и, главное, нацистском геноциде это сделало Крузе аутсайдером. Вдобавок он становился упорным, хотя и неожиданным, главным участником. У него была привычка внезапно появляться практически везде, где всплывали обвинения в колдовстве. В апреле 1951 г. Крузе присутствовал в зале суда на первом «процессе о ведьмах», получившем общенациональное освещение в прессе. Он посоветовал Клаусу (бывшему мэру, обвиненному Эберлингом) подать жалобу против «ведьмогонителя», о котором уже был наслышан после проблем Эберлинга с законом в 1930-х гг. Крузе громко и публично высказал возмущение решением Верховного суда, снявшего с Эберлинга обвинения и объявившего последнего «оторванным от местных реалий», а также призвал «сурово» наказать Эберлинга за его злодеяния. (Ответ, данный Эберлингом в отношении Крузе в прессе, заслуживает упоминания: «Тем, кто хочет сделать меня всеобщей мишенью и затравить», было бы полезнее направить свою энергию против «тех, кто измышляет и создает оружие, чтобы убивать людей целыми группами». «По-настоящему опасное суеверие», заявил Эберлинг, состоит в том, что распространение атомного оружия может «считаться нормальным и бесповоротным».) Крузе знал обвинителей и обвиняемых, легко шел на контакт с прессой, чтобы иметь возможность рассказать все, что ему известно о конкретных случаях и в целом о феномене поиска ведьм, и охотно высказывал мнение по этой теме любому, кто готов слушать. Крузе настолько прославился как обладатель специального знания по вопросам колдовства, что некоторые люди расценивали его борьбу как свидетельство того, что он сам, должно быть, очень сильный колдун.
На протяжении 1950-х гг. Крузе стал «дежурным» экспертом по ведьмовским верованиям и судам, иногда следовавшим за обвинениями в колдовстве. Он написал так много писем правительственным чиновникам, что они знали его по имени. Постепенно усилия эксперта заставили законотворцев и полицию заняться организацией встреч для обсуждения распространенных в народе страхов перед ведьмами, опираясь на предоставляемые Крузе данные. Его имя мелькало в газетных заголовках, а изыскания этого знатока обсуждались на «Радио Западной Германии» и цитировались активистами, противниками суеверий, в обеих Германиях. Он повсюду выступал с лекциями, упоминался в американских газетах, делился информацией с амстердамским профессором, работавшим в сфере психологии масс, его цитировал датский фольклорист на международной этнографической конференции в Москве.
С точки зрения Крузе, хотя волна страха перед ведьмами, захлестнувшая Западную Германию в начале и середине 1950-х гг., действительно представляла собой вспышку иррационализма, главная опасность такой боязни заключалась в другом. Намного более зловещим было то, что подобные страхи провоцировали поиск врагов — превращали некоторых членов общества в аутсайдеров, а затем побуждали остальных с подозрением следить за этими «другими», теперь считающимися причиной их всевозможных несчастий. Тем самым, полагал он, страх колдовства отчетливо напоминает превращение в козла отпущения и преследование еврейского населения в нацистской Германии. Однако табуирование обсуждения этой слишком недавней истории в 1950-х гг. было настолько сильным, что Крузе упоминал о таком сходстве лишь вскользь или не напрямую.
В результате, несмотря на привлеченное внимание, общественность и соответствующие власти оставались по большей части невосприимчивы к упоминанию о какой бы то ни было подспудной социальной опасности страха перед ведьмами — они продолжали объяснять подобный страх некими неопределенными деревенскими интригами и «стародавними» суевериями. Одни официальные лица утверждали, что Крузе (а также пресса) раздувает проблему. Другие говорили, что считают упоминаемую проблему слишком чуждой, слишком далекой от их круга знаний, чтобы сколько-нибудь в ней разбираться. Какая ирония! Ведь совсем недавно немцы из всех уголков страны — не только предположительно «непросвещенных» глухих деревень, но и каждого городского центра — были готовы приписывать своим соседям-евреям буквально любое зло, существующее в мире. Опять-таки, возможно, в этом-то и заключалась цель — отвернуться в молчании и притворном непонимании.
* * *
Иоганн Крузе родился в 1889 г., когда в преимущественно аграрном Дитмаршене, родном и для Эберлинга, наступила эпоха необычайных перемен. Появление удобрений, новейших технологий в сельскохозяйственном оборудовании и нововведения в животноводстве сделали революцию в фермерстве. Каналы и железные дороги все плотнее соединяли регион с внешним миром. Поскольку это привлекало сюда рабочих, строивших каналы, мосты и железные дороги, Дитмаршен становился все более урбанизированным. Преобразования нашли отклик в душе Крузе. Он с молодых лет увлекся политической жизнью рабочего класса и позднее вступил в Социал-демократическую партию. У него выработалась прочная ориентация на социальную справедливость — еще в юности возникло желание помогать угнетенным и тем, чей голос никто не слышал. В 1920-х гг. он даже опубликовал роман-агитку «Позор нашего времени» об эксплуатации рабочих, строивших дамбы на немецком побережье Северного моря.
Хотя Крузе еще в 1920-е гг. сохранял принадлежность к своей местной лютеранской церкви, на него сильно влияло и вольнодумство — особенно монистическая философия Эрнста Геккеля, великого биолога, способствовавшего продвижению идей Чарльза Дарвина в Германии. Монизм, постулирующий единство всех вещей во Вселенной, являлся почти эрзац-религией для многих вольнодумцев в Германии начала XX в. Выучившись на школьного преподавателя и немного попутешествовав, Крузе стал солдатом Первой мировой войны — этот опыт превратил его в пацифиста на всю оставшуюся жизнь. Революция, покончившая с войной в 1918 г., сделала его глубоко убежденным сторонником новой Веймарской республики. После войны у него произошли неприятные стычки с местным пастором, которого Крузе считал более заинтересованным в националистической агитации, чем в проповеди христианского милосердия. Этот конфликт подтолкнул его к разрыву с Церковью в 1926 г. Он переехал в промышленную Альтону возле Гамбурга, традиционно с наиболее толерантным и вольномыслящим населением во всей Германии.
На протяжении большей части жизни Крузе мотивировали установки антимилитаризма, умеренного социалистического интернационализма и научного просвещения, тем не менее некоторые люди обвиняли его в склонности к паранойе. Потенциальные источники этой черты личности нетрудно обнаружить, если вспомнить, в какие он жил времена. Крузе стал непосредственным свидетелем ряда худших проявлений XX в. — войны, разгрома, экономического кризиса и фашистского террора. Он видел, как рабочие и фермеры в его регионе из социалистов образца 1919 г. одними из первых превратились в самых убежденных нацистов. Он видел, как сгущаются тени, когда красно-черно-золотые флаги социал-демократов, которые когда-то вывешивались из окон Альтоны, сменились красными коммунистическими, а затем черными нацистскими, и Церковь с энтузиазмом приняла фашизм. Он видел, как его брата и сына забирает гестапо, главным образом за отказ закрыть глаза на махинации местной партии. В частности, его брат выступил против партийного лидера, обогатившегося на присвоении общественной земли.
Однажды Крузе описал поведение людей, сопровождавшее захват власти нацистами. «Неожиданно, в одночасье, — писал он, — в нашем квартале, как и во всей Германии, распространились невежество, чванство и тупость. Правили вероломство и злоба, и каждый, кто не хотел подчиняться, становился объектом позорных интриг и более или менее открытых угроз». При нацистах Крузе пришлось менять школу за школой, поскольку он демонстрировал слишком мало пыла в отношении НСДАП и ее организаций, таких как гитлерюгенд. В Третьем рейхе слово «паранойя» вполне могло служить синонимом понятия «обычный здравый смысл».
Возможно, однако, что корни беспокойства Крузе уходили еще глубже. Когда он был ребенком, к его матери пришла крайне несчастная жена работника. Похоже, соседки заподозрили ее в колдовстве. Эти впечатления надолго запомнились Крузе. Антисемитизм, обострившийся после Первой мировой войны, начал отравлять социальную жизнь — в Шлезвиг-Гольштейне, с его крохотной долей еврейского населения, он оказался даже сильнее, чем в других регионах. Крузе пришел к убеждению, что распространенный ужас перед ведьмами и неприятие евреев связаны между собой. В 1923 г., задолго до того, как нацисты стали чем-то бо́льшим, чем просто крайне правый полюс политической жизни Германии, Крузе написал: «Если на ферме заболевает или гибнет скот, дети в семье плохо растут или фермеру нет удачи в делах, он недолго ищет... причины своих несчастий, поскольку иначе ему пришлось бы неприятно осознать собственную неумелость и халатность. Чтобы избежать таких мыслей, легче всего... заподозрить, что кто-то, из ревности или желания отомстить, использовал колдовство и навлек на него невезение». В 1920-х гг. Крузе наблюдал, как его сограждане все больше «перекладывают вину на кого-то другого». Он был убежден: это связано с тем, что он называл Judenhetze, или «травля евреев». Крузе распознал эту проблему и видел, как она обретает очертания, задолго до того, как можно было даже помыслить о первом бойкоте евреев в Германии, не говоря уже о строительстве первых концентрационных лагерей или проведении облав и депортаций. То, что он осознал уже в 1920-х гг., было проявляющейся мощной закономерностью: если что-то пошло не так, ищи виноватых. Если люди спрашивали: «Почему это случилось со мной?» — в ответ слишком часто звучало: «Это все из-за них».
В Германии же после Первой мировой войны «шло не так» очень многое: гибель миллионов молодых людей, последствия проигрыша в войне и краха империи, политическая нестабильность, гиперинфляция, уничтожившая многолетние скрупулезные накопления, за которой всего через несколько лет последовал полный экономический коллапс. Гораздо яснее, чем многие сограждане, Крузе понимал низменное желание обвинить кого-то в своем несчастье, вместо того чтобы сделать попытку разобраться в его подлинных причинах. Те, кто боялся колдовства, страшились скрытого зла, таинственных сговоров и демонических союзов. Антисемиты также настаивали, что за любой проблемой, любой травмой, любой утратой тайно стоят евреи. Они верили, что евреи имеют влияние, совершенно не соответствующее их относительной численности в немецком обществе, что это влияние обеспечивается международным заговором, который безжалостно и скрытно контролирует рычаги мировой власти. Обвинения в колдовстве и «травля евреев» не только действовали одинаково, перекладывая вину на «других» — с виду безобидных, но втайне действующих заодно со злодейскими силами, господствующими над миром, — у этих двух воззрений было и структурное сходство.
