Конрада Аденауэра теперь утешают только деревья. От политики, о которой он ежедневно узнает из газет, Аденауэр скрывается в строгом распорядке дня монастыря Святой Марии. Как только выдается такая возможность, он выходит за ворота и гуляет на природе: «Весь буковый лес стал зеленым за одну ночь, и я никогда еще не видел таких красивых незабудок, как в здешних лесах», — пишет он в Кёльн своей душевной подруге Доре Пфердменгес. И продолжает: «Я очень взволнован и даже потрясен невероятной силой, которую продемонстрировала природа за эти шесть недель; для такого срока это потрясающая работа». Но это только цветочки по сравнению с потрясениями, произошедшими в политике за те же шесть недель, когда в 1933 году в Германии начинается весна.
*
Берлин постепенно пустеет, как с испугом отмечает Макс Шмелинг: «Начиная с весны 1933-го и в „Рокси“, и у Энне Менц, и в „Романском“ мы каждую неделю теряли кого-то из нашей компании. Первым был Молдауэр, потом мы напрасно разыскивали Фрица Кортнера, в какой-то момент пропал Эрнст Дойч, потом куда-то делся Йозеф Ауфрихт. Потом пропала Бергнер, потом Рихард Таубер, потом Альберт Бассерман. Ходили слухи, что Бертольт Брехт и Курт Вайль тоже эмигрировали».
*
Ранним утром 11 апреля 1933 года в порт Ибицы на пароходе «Ciudad de Málaga» прибывает Вальтер Беньямин, до этого проделавший путь через Париж до Барселоны. На часах 6:15 утра. Занимается солнечный весенний день. Беньямин вспоминает прошлый год на Ибице. Короткое счастье с Ольгой на пляже и на яхте — а темные времена, наступившие потом, он сейчас успешно вытесняет из памяти, и в этом ему помогает яркое солнце. Он дышит полной грудью, наконец-то можно забыть о преследованиях со стороны нацистов, которые в Берлине доводили его до паники и лишали сна. В апреле 1933 года Ибица означает для него одно — быть как можно дальше от Берлина. Но все-таки в старой Европе, в привычной среде. А еще ему нужно место с такой дешевой жизнью, чтобы хватало того немногого, что у него осталось. А еще он хочет покоя. И вот Ибица, куда он еще год назад сбегал в отпуск, становится первой станцией его окончательной эмиграции. Но теперь все стало хуже. Понаехали туристы из Испании и Германии, которых Беньямин избегает. Подходящего жилья нет, и он обитает в недостроенном доме Нёггерата, по которому гуляет ветер, — так он пишет в Берлин Гретель Карплюс, невесте Адорно. Ему максимально некомфортно. Он встает в шесть утра и идет к своему шезлонгу, спрятанному в зарослях на склоне, чтобы спокойно почитать до солнцепека. В восемь он открывает термос с кофе и съедает бутерброд. Потом работает в тени до часу дня. Но после обеда каждый день поднимается сильный, порывистый ветер. Он раз за разом уносит исписанные листы в заросли пиний, и какая уж тут работа. Поэтому он все чаще ходит в деревню Сан-Антонио: «Иногда нужно видеть перед собой чашку кофе как представителя цивилизации, от которой ты вообще-то удалился», — пишет он. В целом у Вальтера Беньямина больше работы, чем он предполагал. В ближайшие месяцы он напишет с Ибицы множество рецензий для немецких газет — правда, не под своим именем, а как Детлеф Хольц, Ханс Фельнер и Карл Гумлих: эти имена звучат достаточно по-арийски и годятся в печать. Но Беньямин очень боится за своего пятнадцатилетнего сына Штефана-Рафаэля, который до сих пор живет в Берлине, который не просто еврей, а с недавних пор еще и активный коммунист. Его мать Дора, бывшая жена Беньямина, потеряла работу, а брат Беньямина Георг арестован. Беньямин пишет стихотворение: «Сердце стучит все громче и громче и громче, море становится все тише и тише и тише. До самого дна».
*
В 1933 году выходит полная меланхолии и боли «Лирическая новелла» — написала ее Аннемари Шварценбах, дочь швейцарского промышленника, которая вопреки воле родителей тесно дружит с Рут Ландсхоф, Эрикой и Клаусом Манн. Потом Шварценбах прославится в качестве фотографа, а сейчас она написала небольшую трогательную книгу, историю девушки, которая в одной из гостиниц Бранденбурга грустит об утерянной любви, бродит по полям, хочет и не может все забыть. В этой книге Шварценбах пытается осмыслить свою неразделенную любовь к Урсуле фон Цедлиц из Берлина. Но ей так же больно, как в первый день. В этот момент Клаус и Эрика Манн со своей подругой Терезой Гизе приглашают ее навестить их в Лаванду, в их французской эмиграции, и Аннемари Шварценбах садится в свой элегантный автомобиль и отправляется в путь. В начале мая они проводят несколько замечательных дней в лучах весеннего солнца, они лежат на террасе гостиницы Les Roches Fleuries и предаются ничегонеделанию. Из Санари-сюр-Мер приезжает Сибилла Бедфорд, и Аннемари Шварценбах делает снимки, которые войдут в число ее лучших фотографий: молодые люди на ярком солнце дразнят друг друга, такие легкие, на время укрывшиеся от надвигающейся беды. Черно-белые снимки, полные эмоциональных красок. Она сама никогда не научится такой легкости. У нее периодически текут слезы посреди разговора или во время съемки — казалось бы, без всякой причины.
*
Шестого мая, около 17 часов, новый командующий войсками на Болеарских островах генерал Франко прибывает в Сан-Антонио на Ибице. В сопровождении высокопоставленных военных он шествует к маяку Ковес-Бланкес, мимо дома Нёггератов, где в своей комнате забаррикадировался Беньямин, осторожно выглядывающий через ставни, когда Франко проходит по улице в метре от него. Беньямин прочитал, что Франко сорок лет, как и ему самому. Его пробивает дрожь. Затем Беньямин садится и читает «Путешествие на край ночи» Селина, которое ему прислал Макс Хоркхаймер из Женевы. Франко, Селин, Вальтер Беньямин — 6 мая 1933 года здесь, на тридцать восьмой широте, на несколько минут пересекаются линии жизни трех человек, которых достаточно для рассказа обо всех катастрофах тридцатых годов. Такой рассказ стал бы путеводителем по краю ночи. Не кто иной, как генерал Франко, через семь лет отдаст приказ не пропускать беженцев через французско-испанскую границу. И это станет смертельным приговором для Вальтера Беньямина.
*
Марлен Дитрих сидит в Голливуде и не знает, что ей делать. Она хочет вернуться в Берлин, в ее любимый Берлин, она тоскует по смеху, который непроизвольно вырывался у нее, когда она ехала в кабриолете по Курфюрстендамм. Но ее мать Йозефина, все еще живущая там, предостерегает Дитрих и Йозефа фон Штернберга, ее любовника и режиссера, который оказался в Берлине как раз во время пожара в Рейхстаге. Он отправляет Марлен Дитрих телеграмму, в которой призывает ни в коем случае не приезжать в эту гибнущую страну. Но та хочет непременно приехать в Европу с дочерью Марией. Если не в Берлин, то в Париж, где сейчас живет ее муж Руди Зибер со своей подругой, бывшей няней Марии. К сожалению, в Париже живет и жена Мориса Шевалье, того самого французского актера, с которым Дитрих недавно от скуки завела полуроман. Может быть, все-таки в Берлин, на родину? Но Руди Зибер категоричен в своей телеграмме от 8 мая: «СИТУАЦИЯ БЕРЛИНЕ УЖАСНАЯ — ВСЕ ОТГОВАРИВАЮТ — ДАЖЕ ЭДИ НАЦИСТ БОИТСЯ — БАРЫ ОСНОВНОМ ЗАКРЫТЫ — ТЕАТР КИНО НЕВОЗМОЖНО — УЛИЦАХ ПУСТО — ВСЕ ЕВРЕИ НАШЕЙ СФЕРЫ ПАРИЖЕ ВЕНЕ ПРАГЕ — ЖДУ ТЕБЯ МАМОЧКА ШЕРБУРЕ ПОТОМ ШВЕЙЦАРИЯ ИЛИ ТИРОЛЬ». Он получает весьма неожиданный ответ, кажется, что Марлен Дитрих вдруг заскучала по мужу: «НЕ ХОЧУ ТИРОЛЬ НЕНАВИЖУ ОДИНОЧЕСТВО ХОЧУ ТОБОЙ ФРАНЦУЗСКУЮ ВАННУЮ ЦЕЛУЮ СТРАСТНО МАМОЧКА КОШКА». Но когда она приезжает в Париж, то снова играет роль мировой звезды: на ней светлый мужской костюм, темное летнее пальто, солнечные очки и непроницаемая улыбка, а рядом с ней на вокзале и отныне везде — Руди. Он понимает, что сейчас, как и год назад в Голливуде, требуется играть роль верного мужа, и охотно позирует фотографам. Вместо Тироля они отправляются в номер люкс отеля «Георг V», а потом уезжают на Ривьеру. Ежедневно поступают телеграммы от Йозефа фон Штернберга, иногда по три в день: «ВОЗЛЮБЛЕННАЯ БОГИНЯ ПОВСЮДУ ПУСТОТА», или «ВСЕ МОИ МЫСЛИ ТОСКА ПО ТЕБЕ», или «ТЫ НЕЗАБЫВАЕМАЯ ЖЕНЩИНА ВЕНЕЦ ТВОРЕНИЯ». Такое ухаживание постепенно начинает действовать ей на нервы.
Итак, Марлен Дитрих проводит лето в Париже и на средиземноморских курортах, как и многие другие немцы в этом году; но она не запуганная эмигрантка, а светская и пресыщенная туристка.
*
Девятого мая Клаус Манн пишет отчаянное письмо одному из своих любимых авторов — Готфриду Бенну. Тот у многих вызвал недоумение своим выступлением в Академии искусств и заявлениями в поддержку нового государства. Клаус Манн пишет из Лаванду на французском побережье Средиземного моря, где он сейчас оказался в эмиграции вместе с сестрой Эрикой и Аннемари Шварценбах: «Вы должны знать, что для меня — и для многих других — Вы входите в число тех людей, которых мы ни за что не хотели бы отдать нашим врагам. Вы должны знать также, на что Вы меняете нашу любовь, какую замену Вам предлагают; если я не самый плохой пророк, это будут неблагодарность и презрение». Клаус Манн — очень хороший пророк, потому что именно так и будет. Но Бенн, безнадежно увлеченный идеей «нового государства», принимает это объяснение в любви за нападение. Клаус Манн попросил прислать ответ в Hôtel de La Tour в Санари-сюр-Мер, на следующую станцию его эмиграции. На новом месте он читает в немецких газетах, что накануне в Мюнхене на Королевской площади публично жгли его книги: «Варварство на грани инфантилизма. Но для меня это честь». Он сидит у себя в номере на третьем этаже и ждет. Эрика живет в соседнем номере, она говорит с ним о том, что «эмиграция печальна и унизительна, но я не очень переживаю». Это неудивительно для человека, который всю жизнь находится во внутренней эмиграции. Но сейчас он сидит здесь, из-за Готфрида Бенна обреченный на унизительное ожидание почтальона. И вот Клаус Манн после большого письма Готфриду Бенну пишет у себя в дневнике короткий, но не менее значительный манифест. Двенадцатого мая, после чтения немецких газет и с видом на совсем уже летнюю гавань: «Наш девиз: учитесь ненавидеть! Учитесь быть несправедливыми! Вы, враги свободы, научили нас ненависти».
*
А еще они научили ждать. Бенн не отвечает. Клаус Манн смотрит на рыбацкие лодки, качающиеся на легком ветру, вечером он закрывает ставни, утром открывает их, он слышит, как рыбаки выходят в море и как они возвращаются, каждые пятнадцать минут слышит колокол на ратуше, слышит крики чаек. Но Готфрид Бенн не пишет ему. Нет, Готфрид Бенн выкрикивает ему свой ответ — по радио 23 мая. Свое послание он называет «Ответ литературным эмигрантам». В нем Бенн издевательски спрашивает Клауса Манна, не вообразил ли тот, что «историю творят на французских курортах»? И продолжает: «Поймите, наконец, там, на вашем латинском море», что в Германии «меняется история» и целый народ хочет «в корне трансформироваться». Да, «я заявляю о своей поддержке нового государства, потому что здесь мой народ, и этот народ прокладывает новый путь». Когда ответ Бенна выходит в газете Deutsche Allgemeine Zeitung, он засовывает газету в конверт и отправляет Клаусу Манну в Hôtel de La Tour в Санари. Клаус Манн сначала теряет дар речи от шока. Ответ Бенна так злит и так вдохновляет его, что Манн через несколько недель организует журнал Die Sammlung с редакцией в Амстердаме, который станет важнейшим журналом немецкой эмиграции. А через несколько лет в той же гостинице, в том же номере (№ 7) он допишет до конца свой роман «Мефистофель» о Густафе Грюндгенсе.
*
Кристофер Ишервуд переживает в эти дни в Берлине все то, что потом станет известно на весь мир благодаря фильму «Кабаре» с Лайзой Минелли, снятому по его книге. Он живет в пансионе фройляйн Турау на Ноллендорф-Штрассе, учит «Наталию Ландауэр» английскому языку и знакомится с той самой Джин Росс, она же Салли Боулз, которая объясняет ему, что «может стать великой актрисой, только имея за спиной несколько любовных историй». Он видит, как на улицах дерутся нацисты и коммунисты, как страх накрывает Берлин. Как его любимый «Cosy Corner», маленький гей-бар, заполненный рабочей молодежью, на Цоссенер-Штрассе, 7, известный даже в Лондоне и Нью-Йорке, становится все более неуютным. Ишервуд наслаждается любовью со своим молодым немецким другом Хайнцем Неддермайером, который регулярно жарит ему шницели и котлеты. Ишервуд пишет другу Стивену Спендеру, что ему нужно какое-то время побыть в Берлине: «Для ключевой части моего романа нужно еще много материала». Но вот весной 1933 года полевые исследования подходят к концу. Его книга «Берлинские истории» заканчивается дневниковой записью, сделанной зимой 1932/1933 года. «В берлинском воздухе витал густой страх», — так он написал. Его друзья-евреи эмигрировали, его друзей-гомосексуалов допрашивают и преследуют, их бары закрывают. А когда 6 мая разгромили институт Магнуса Хиршфельда, с которым Ишервуд так тесно связан, то он понимает, что пора валить. Он видит, как 10 мая книги из Института сексологии сжигают вместе с книгами Тухольского, Карла фон Осецки и Эриха Марии Ремарка. Он начинает прощаться, раздаривать пожитки, а самое необходимое складывает в два чемодана. Он совсем мало забирает с собой, но непременно хочет забрать Хайнца, свою большую немецкую любовь, он достает для него загранпаспорт. Наконец 14 мая все готово: «И вот наступил день, слишком ужасный и слишком прекрасный, чтобы быть реальным, день, когда мне приходится уезжать из Германии». Хайнц заезжает за Кристофером Ишервудом в шесть утра. Тот прощается с хозяйкой пансиона, фройляйн Турау. Они молча едут на такси к Анхальтскому вокзалу. Потом на поезде в Прагу. В пограничных документах он записывает своего любовника в качестве «слуги». У немецких пограничников не возникает вопросов. Ишервуд и Неддермайер не догадываются, что это начало четырехлетних странствий по Европе и Африке.
