31 марта 1814 года наполеоновские войска, проигравшие Парижскую битву, капитулируют, и союзники триумфально вступают в город. Возглавляемые царем Александром I, прусским королем Фридрихом Вильгельмом III и австрийским князем Шварценбергом, они проходят по бульварам до площади Согласия и Елисейских Полей. Политическая будущность нации в этот момент еще не определена, возможны разные варианты, а верховная власть не принадлежит никому. И князь Шварценберг, и царь Александр в своих прокламациях ссылаются на «волю» нации, изъявления которой они ожидают. Начинаются политические переговоры, прежде всего с участием Талейрана, но, для того чтобы повлиять на ход истории, новая законная власть должна объявить о себе в зримой форме. Пламенные роялисты при всей их враждебности к постреволюционному миру прекрасно осознают важность этого обстоятельства и спешат оповестить в публичном пространстве о чаемой «воле» нации. Они вывешивают прокламации в пользу Людовика XVIII, раскладывают и раздают на улицах белые кокарды, изготовляют белые флаги с лилиями, выкрикивают лозунги «Да здравствует король! Да здравствуют Бурбоны! Да здравствуют союзные государи!» — впрочем, с переменным успехом. Состен де Ларошфуко, эмигрант, не блещущий умом, и Мобрёй, недавно перешедший на сторону Бурбонов, решают пойти дальше. Они задумывают публично казнить изображение «тирана» и выбирают для этого Вандомскую колонну, самый зримый символ наполеоновской власти в столице. Тем самым они рассчитывают нанести «решающий удар». Позднее Состен де Ларошфуко сам признавал инструментальный характер этого жеста: «Следовало явить народу энергическое негодование, дабы подвигнуть его на решающий шаг». Этот иконоборческий план, официально возводившийся к римской истории и к damnatio memoriae свергнутых тиранов, на самом деле, скорее всего, был вскормлен воспоминаниями об иконоборчестве в столице во времена Революции. 11 августа 1792 года члены парижских секций «очистили» публичное пространство от памятников королю, в частности от статуи Людовика XV (на нынешней площади Согласия) и Людовика XIV (на площади Побед и Вандомской площади). Они подвергли их ритуальному сносу, с тем чтобы испытать на прочность представителей нации — членов Законодательного собрания — и ускорить установление Республики. Собрание поспешило одобрить и узаконить разрушения, воздействие которых на восприятие исторического времени оказалось весьма значительным. Иконоборчество воспринималось как способ ускорить бег времени и переход власти в другие руки. Точно так же низвержение статуи императора представлялось внушительной заявкой на перехват власти, выражением так называемой воли народа, призванной повлиять на ход творимой истории.
Итак, 31 марта 1814 года двое мужчин — скорее всего, рабочие — взбираются на вершину колонны; один из них пытается сбросить статую вниз ударами дубины, но ему удается только выбить из рук Наполеона крылатую аллегорию победы. Другой оскорбляет и бьет по щекам императора, а потом принимается размахивать белым платком с криком «Да здравствует король!». Наконец, еще один угрожает отрезать бронзовую голову и пронести ее по городу на острие пики. Эта угроза пугает самого Ларошфуко, Франкенштейна бурбонского иконоборчества. Он заключает с ужасом: «Есть такая степень возбуждения, до которой доводить народ небезопасно». Роялисты силой изымают из соседней лавки канаты и приказывают обвязать ими шею императора. Небольшая группа, созванная Мобрёем и Ларошфуко, пляшет вокруг колонны и пытается свалить колосса, но безуспешно. Статуя сопротивляется неуклюжим стараниям толпы, тщетно тянущей за канаты. Слесари, срочно вызванные на площадь, пытаются, но тоже без всякого результата, спилить основание статуи. Запланированное сокрушительное низвержение оборачивается патетическим симулякром. Иконоборческая машина стопорится.
Результат жеста оборачивается против самих его инициаторов. Мало того что бронзовая статуя сопротивляется агрессорам, насилие выплескивается на улицы и слишком явно принимает откровенно революционную форму. Ларошфуко, если верить его «Мемуарам», в этот момент воскликнул: «Нам не нужны революционные сцены, вы показали, что не желаете больше повиноваться этому человеку, не сумевшему вас защитить, и этого довольно». В довершение всего в собравшейся толпе начинают ходить слухи, что покушение на статую императора совершилось по приказу союзников, а точнее, русских. Иконоборческий жест, призванный выразить «волю» нации, ставшей суверенной, предстает как навязанный извне; бросаются в глаза параллели с низвержением статуй Саддама Хусейна американскими войсками в Ираке в 2003 году.
В самом деле, в последующие дни оккупационная администрация берет иконоборчество под свой контроль, приступает к делу профессионально и — под угрозой расстрела — привлекает к нему не кого иного, как Лоне — литейщика, изготовившего статую. Тем временем Состену де Ларошфуко, не отказавшемуся от своего намерения, удается убедить императора Александра, вначале оценивавшего этот план весьма скептически, поддержать снятие статуи. Правда, российский император взял все памятники столицы под свою защиту, однако статуя на вершине колонны воспринимается как простой знак, не имеющий никакой эстетической ценности и подлежащий уничтожению. Идут разговоры о том, чтобы заменить ее аллегорией мира, наделенной чертами самого Александра. 4 апреля статую в знак позора покрывают куском ткани, чтобы укрыть от взоров прохожих, а 8 апреля аккуратно спускают на землю с помощью кабестанов под охраной союзников и на глазах у толпы. Между тем император французов официально отрекается от власти; создается Временное правительство; принимается решение, что на трон взойдет Луи-Станислас-Ксавье, граф Прованский. Нужда в перформативном воздействии иконоборчества отпадает. Что же касается статуи, ее вовсе не уничтожают, но только переносят в дом литейщика Лоне, — переплавят ее лишь во время Второй реставрации, и она вместе со статуей генерала Дезе с площади Побед и статуей Наполеона работы Гудона, предназначавшейся для колонны в городе Булонь-сюр-Мер, пойдет на изготовление статуи Генриха IV для Нового моста. Перемещение статуи не сопровождается никакими унизительными ритуалами, и, в отличие от 1792 года, толпа иконоборцев не захватывает освободившееся городское пространство.
Иконоборческий жест не был оправдан ни соотношением сил в столице в тот момент, ни семантическим контекстом самого памятника. С 31 марта в столице фиксируются выступления против Бурбонов, в частности в простонародных кварталах: в районе Ратуши и в Сент-Антуанском предместье. Кроме того, Вандомская колонна с самого начала воспринималась не только как идол, воздвигнутый в честь монарха, но и как памятник славе Великой армии. Префект полиции Паскье, не одобрявший намерения сбросить статую, хорошо понимал важность этих патриотических коннотаций в 1814 году: «Было очевидно, что национальный и военный дух возмутится и оскорбится при виде покушения на памятник, с наибольшим блеском прославляющий подвиги французских армий». Вдобавок снос статуи под контролем союзников полностью зачеркивал идею народного суверенитета. Чаемое утверждение суверенитета обернулось национальным унижением. Низвержение статуи не находило поддержки в образном фонде эпохи, не было легитимировано никаким «главным вымыслом».
Неудивительно, что новая власть не стремилась зафиксировать низвержение статуи в визуальной памяти населения. Единственный эстамп, увековечивший эту сцену, выполнен немецким художником, в то время находившимся в Париже, Георгом Эмануэлем Опицем, и, в отличие от иконоборческих гравюр 1792 года, не заимствует ничего из образного фонда, связанного с народным суверенитетом. Гравер интересуется прежде всего живописной стороной сцены; народ, наблюдающий за ней, представлен людьми «из хорошего общества», нарядившимися в белое — богатыми буржуа-роялистами, а рядом с ними стоят иностранные солдаты в пестрых мундирах. В отличие от санкюлотов 1792 года, торжественно взгромоздившихся на пьедестал, опустевший после низвержения Людовика XIV (на той же самой Вандомской площади), народ 1814 года на эстампе практически не виден; толпа зрителей остается за рамками изображения. Статуя императора, спускаемая на канатах и едва различимая, предстает чем-то смехотворным. Иконоборчество в борьбе за суверенитет выродилось в простую операцию по замене изображения «деспота» белым знаменем с лилиями. Год спустя, 3 апреля 1815-го, после огромного патриотического банкета, солдаты проносят по городу бюст императора и водружают его на вершину Вандомской колонны вместо белого знамени; церемония сопровождается иллюминацией для народа...
