Глава 2. Психология смерти
Елена Фоер
Вступление
Был холодный вечер конца ноября, я вела одну из первых своих сессий как психолог. Ко мне пришла клиентка с депрессией и рассказала о том, с какими мучительными симптомами сталкивается. Пока она говорила, где-то в затылке у меня звенела мысль: «Тебе придется спросить ее, думает ли она о суициде».
Это одно из первых правил, которые преподали нам в университете на курсе клинической психологии: у людей с депрессивной симптоматикой нужно спрашивать вначале о том, наносят ли они себе травмы, потом — думают ли о самоубийстве. Это обязательно, даже если кажется, что можно обойтись.
Я люблю следовать правилам, но здесь вдруг столкнулась с глухой стеной внутри себя. Как можно спросить человека, которого видишь впервые, о чем-то подобном? Я уже знала к тому моменту, что вопрос сам по себе не станет триггером к мыслям о суициде, что он не навредит. Но просто произнести эти слова, спросить человека, не планировал ли он покончить с собой, было очень тяжело.
Будучи также сексологом, я спокойно спрашиваю людей о том, как обстоят дела с эрекцией, как часто они мастурбируют и разглядывали ли в зеркало свои половые органы. Я спрашиваю об этом так легко, что даже самые стеснительные клиенты, чувствуя эту легкость, находят в себе смелость ответить. Тем тяжелым ноябрьским вечером я осознала, что вопрос о смерти кажется чем-то более личным, более интимным, чем все касающееся сексологии, о чем я могу спросить.
Когда клиентка закончила свой монолог, я все же нашла в себе силы проскрипеть вопрос, не задумывалась ли она о смерти. Оказалось, что нет. Я выдохнула.
За время, прошедшее с того случая, мне еще много раз приходилось задавать клиентам вопрос о суицидальных мыслях — с каждым разом делать это становилось проще. Сейчас, когда я много работаю с клиентами, предрасположенными к суициду, я задаю его почти не задумываясь. А клиенты, у которых не было подобных мыслей, почти всегда запинаются перед ответом — им непросто слышать подобный вопрос.
Это лишь одна из граней темы смерти — темы, с которой мне приходится сталкиваться в своем кабинете: я работаю с проживанием горя после потери близких, с травмами прошлого, когда потеря была давным-давно, но боль от нее так и не прошла, с гнетущими мыслями о собственной смертности. Я постоянно сталкиваюсь с тем, какой сложной, табуированной, регламентированной темой в нашем обществе является смерть. О ней сложно говорить и с психологом, и с близкими людьми; есть «нормативы горевания», выпадая из которых люди испытывают стыд и вину. Мысли о смерти зачастую сопутствуют психологической травме.
В этой главе я хочу рассказать, что психологи думают о смерти и что они делают, когда к ним обращаются люди, так или иначе ощущающие близость смерти.
Для начала я изложу теорию: расскажу, что пишут о смерти в научных статьях, эссе и книгах академические психологи, философы, врачи, биологи и другие исследователи, на чьих трудах основаны главные психологические школы современности.
В практической части речь пойдет о том, как психологи, использующие разные подходы, работают с основными клиентскими запросами, связанными со смертью: с риском самоубийства, переживанием утраты, психологической травмой как результатом потери близкого, сопровождением человека с неизлечимым заболеванием, а также с экзистенциальной болью от осознания собственной смертности.
Последняя часть, которую я напишу, будет еще более практической: в ней я расскажу, как надо выбирать психолога для работы, а как не надо, и как самостоятельно работать с осознанием собственной смертности или утраты близкого.
Мне, как и всем прочим, тяжело давался собственный опыт столкновений с темой смерти, это были мрачные эпизоды моей жизни. Именно поэтому мне важно написать все это. Превращая собственный опыт в мотивацию для движения вперед, например в создание книги, мы придаем этому опыту смысл. А смысл — одно из ключевых понятий, когда речь идет о смерти и нашей жизни до нее.
В поисках смерти
Когда мне было 18, я после занятий в университете работала секретаршей. Однажды, собираясь на обед, я получила SMS от сестры моей близкой подруги Маши. В нем было написано, что Маша погибла, разбилась на машине, что похороны в субботу и чтобы я рассказала об этом остальным ее друзьям, которых знаю. Я не помню никаких эмоций — их просто не было, лишь зияющая пустота там, где они должны быть.
Я звонила нашим общим друзьям, и раз за разом сценарий повторялся: я говорила, что случилось с Машей, рассказывала, когда будут похороны. Первой реакцией было неверие: как это может быть реальным? А потом слезы. Все наши друзья начинали плакать примерно через минуту. Я говорила спокойным голосом, но с ощущением, что меня нет, что я не понимаю, что значит «умерла» (но я понимала).
Я до сих пор легко узнаю тот кусок кладки безымянного, ничем не примечательного дома, у которого я стояла, когда звонила (я смотрела на него и могу вспомнить, как он выглядит, в любой момент, по желанию). Единственным, что меня беспокоило, было то, что я не плачу. Почему я не плачу? Мы были близкими подругами, Маша была дорога мне, теперь ее нет, и… ничего, пустота в голове.
История продолжилась на похоронах, но там я вдобавок ненавидела себя за «черствость» и считала, что мне надо притворяться, чтобы не выглядеть бездушной. Все мои мысли, пока я провожала подругу в последний путь, крутились вокруг того, как бы никто не заметил, что я ничего не чувствую.
В 18 я понятия не имела, что психологическая защита изолирует меня от собственных эмоций, что я, в силу тяжелого детства, всю жизнь избегала чувствовать то, что могло разорвать в клочья мой внутренний мир. Что я пройду долгий путь, прежде чем смогу плакать, когда происходит что-то грустное и болезненное. В 18 я не знала ничего из этого, я не знала даже того, что горевать можно по-разному. Сейчас я задумываюсь: многие ли из нас в принципе это знают? Как много мы вообще знаем о смерти и собственных реакциях на нее?
С одной стороны, смерть волнует людей столько времени, сколько человечество осознаёт себя и конечность жизни. С другой — она многие годы была табуированной темой для исследователей, по-настоящему изучать ее начали только к середине XX в. Из всех психологических вопросов наши отношения со смертью, пожалуй, один из наименее популярных — даже там, где психологи-исследователи уже изучили механизмы горевания или восприятия собственной грядущей смерти.
Мы живем в обществе, где есть табу на тему смерти, — неудивительно, что мы так мало знаем о наших собственных отношениях с ней. При этом сложно не думать о том, как бы изменили нашу жизнь более «близкие» отношения со смертью, знай мы о том, какие законы психики управляют нашими реакциями в этой области. Я уверена, что мне в 18 было бы легче, скажи мне кто-то, что мои чувства нормальны для контекста, в котором я выросла, что нет ничего страшного в том, что я не плачу. Мне кажется, знания о том, как мы воспринимаем смерть и почему именно так, были бы полезны всем нам. Именно поэтому эта глава посвящена тем знаниям о смерти, которые смогли собрать психологи и философы за историю человечества.
Человечество пыталось изучить и осознать природу смерти столько времени, сколько оно осознаёт себя. «Эпос о Гильгамеше» — одно из старейших известных сегодня литературных произведений — был известен шумерам за 3000 лет до нашей эры, а написан, видимо, еще раньше. В нем хорошо описано стремление победить смерть с помощью магии, подвига, силы — и в то же время недостижимость этой цели.
Древнеегипетская культура пронизана идеями продления жизни и возвращения к ней. А вот древнегреческие философы — Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, — напротив, склонялись к идее, что бояться смерти не стоит. Сократ рассматривал смерть как сон без сновидений. Аргументы Эпикура широко известны и сегодня: «не бойся смерти: пока ты жив, ее нет, когда она придет, тебя не будет» и «нет причин бояться несуществования в будущем, поскольку мы не боимся не меньшего несуществования в прошлом».
В этой главе, рассказывая, как феномен смерти старались понять психологи и их предшественники философы, я буду придерживаться хронологии. Чтобы как-то очертить границы необъятной темы, я решила сделать точкой отсчета труды пионеров психоанализа, затем рассказать о философских работах, ставших основой еще одного крупного направления в психологии — экзистенциализма. После этого я расскажу о первых работах по психологии, которые можно считать научными в современном смысле, — они были посвящены гореванию. А затем — о том, как мы пришли к современному состоянию психологических исследований, посвященных смерти.
Первая теория о смерти
Первые исследования темы смерти, проведенные психологами, выглядели замысловато. Зигмунд Фрейд, которого частенько называют создателем консультативной психологии, писал в своих ранних работах, что страх смерти — это на самом деле замаскированный страх кастрации.
Страх кастрации, или кастрационная тревога, — ключевая концепция теории Фрейда. Ее суть в том, что в возрасте трех–пяти лет у мальчика формируется страх, что отец причинит вред его гениталиям в отместку за сексуальное влечение к матери. Если вы хотите спросить, как вообще такое могло прийти в голову, вы не одиноки. Боюсь, объяснения могут только больше ввергнуть в удивление, но такова жизнь: иногда люди почему-то придумывают странные теории.
Фрейд, потерявший отца, занялся самоанализом и на его основе пришел к созданию ключевого понятия теории психоанализа — эдипова комплекса. Древнегреческий царь Эдип, согласно мифу, убивает отца и женится на своей матери. Фрейд обнаружил, что и сам испытывал влюбленность к матери и ревность к отцу в раннем детстве, и решил (как ни странно это звучит), что это универсальное чувство, через которое проходят все дети. Тревога по поводу мести отца и кастрации добавилась в теорию после того, как Фрейд поработал с детьми. Одним из них был маленький Ганс, который отчаянно боялся укуса белой лошади. Фрейд интерпретировал это как страх отца. Интересно отметить, что с самим Гансом Фрейд не общался, а вся терапия происходила через его отца.
Пожалуй, стоит добавить к этой истории, что во времена Фрейда детям строго-настрого запрещали мастурбировать, да и трогать себя — на всякий случай. А няни традиционно угрожали маленьким мальчикам отрезать за такие дела половой член ножницами. Таким образом, страх кастрации действительно мог присутствовать в жизни многих детей того времени. Это, пожалуй, единственное, что я могу сказать в оправдание теории Фрейда. Потому что даже после окончания психфака и подробного изучения самой теории я все еще не понимаю, почему страх кастрации связан с собственным отцом (абстрагируясь от мифа) или как этот страх может быть связан со страхом смерти. Пожалуй, не будь это первым «разбором» страха смерти в истории психологии, вряд ли эта теория в принципе сохранилась бы. Но имя Фрейда и сама эпоха помогли сохранить эту историю. Оказывается, страх смерти на самом деле страх потери пениса. И у женщин тоже так. Что ж…
Отношение Фрейда к смерти поменялось, когда его любимая дочь Софи умерла во время эпидемии испанки, а позже скончался внук. Эти трагедии заставили Фрейда существенно пересмотреть представления о горевании и отношение к смерти. «Мы знаем, что острая боль, которую мы испытываем после потери, будет продолжаться, но она также останется безутешной, и мы никогда не найдем замену. Независимо от того, что происходит, независимо от того, что мы делаем, боль всегда здесь. И так и должно быть. Это единственный способ увековечить любовь, от которой мы не хотим отказываться». Фрейд писал, что боль и тоска от потери — естественное состояние человека и связующее звено с любовью, которую он испытывает. Интересно, что в этом Фрейд опередил развитие психологической мысли на целое столетие.
Инстинкт смерти
Позднее Зигмунд Фрейд перешел к другой теории относительно смерти, и она стала действительно значимой. Речь идет об инстинкте смерти. Ее суть в том, что у всех живых организмов есть тяга к смерти. У человека инстинктом смерти объясняется агрессия и стремление к разрушению, в том числе саморазрушению…
