Семь искусств, №57

Как опытный грибник по необычно лежащим на земле иголкам хвои находит в лесу богатую грибницу, так и вдумчивый читатель по оброненной в тексте незначительной детали обнаруживает ниточку, ведущую к клубку самых невероятных событий.

Нет никакой возможности заставить человека заниматься делом, требующим творческих усилий, против его воли. Невозможно наказать за то, что человек чего-то не изобрёл и не открыл. У творческого человека есть всегда возможность уклониться от выполнения задачи, которую он считает аморальной. Единственная приносимая этим жертва – это отказ от сверхнормативных привилегий и наград.

В довоенное время по окончании школы медалей ещё не давали, но у круглых отличников диплом был с золотой каймой. С таким дипломом в ВУЗ принимали без экзаменов, после собеседования. Я был отличник, Но на моём дипломе золотой каймы не было - в школах рабочей молодёжи таких дипломов не выдавали.

Огромный по объему сборник под редакцией Б.Л. Альтшулера и В.Е. Фортова представляет обзор удивительных судеб нескольких поколений российских ученых, создавших советское ядерное оружие, восстановивших ядерное равновесие и тем самым предотвративших угрозу самой страшной атомной войны.

Но не забыть - поэт красив – необыкновенно и абсолютно – перепутанные, уже совсем не рыжие потускневшие-поредевшие волосы, но он ослепителен – довольно-таки язвительным изгибом рта и рыжими насмешливыми глазами, светлым лицом с открытым лбом и совершенно особой - приятной поношенностью.

Чужая душа – потёмки. Но и своя – немногим светлее. Мы кувыркаемся вместе с ней в повседневной невесомости, как космонавт в потерявшемся корабле. И лишь слова поэта или пророка, пролетающего невдалеке, вернут нам ненадолго чувство веса, ощущение верха и низа.

Его работы находятся в государственных хранилищах – в Музее природы в Иерусалиме, в выставочном зале «Галереи А 3» в Москве, в Российском историческом и архитектурном музее «Новый Иерусалим», в Могилевском художественном музее имени П.В. Масленникова, в Астраханской государственной картинной галерее имени П.М. Догадина.

Оборину не очень импонировала откровенная, непосредственная исполнительская манера Клайберна. В какой-то момент он шепнул Нейгаузу во время прослушивания: «Манерничает много, голову то поднимает, то опускает, то крутит головой. Зачем это?" Нейгауз немедленно ответил: «Это он с Богом разговаривает, Лев Николаевич, нам с вами этого не дано".

Как Инна умела слушать! Мы все говорим. Как застарелые неврастеники, говорим много, красноречиво, остроумно. А слушать не умеем. Инна не была красноречивой, но когда она говорила, в ее словах была простота здравого смысла – такая редкость!

Благодаря личной дружбе с Ростроповичем, Вишневской, Шостаковичем, Рихтером и в не меньшей степени своему пацифистскому мировоззрению, Бриттен стал желанным гостем в СССР и, в какой-то степени, даже символом хрущевской оттепели, правда, лишь на короткое время.

Остроты Сергея Лаврентьевича имели большой успех и передавались из уст в уста. Наш остроумец находил, что секретари имеют некое сходство с часовой пружиной, потому что они тоже медленно направляют ход.

Адольф Гитлер говорил всего полчаса - но его наградили громом аплодисментов. А в кружке для сбора пожертвований оказалось около 300 марок, что превышало предыдущий партийный бюджет в сорок раз.

В центре города армян вязали десятками, а потом, связанных веревками, обливали бензином и поджигали. Старую парализованную армянку выкинули из окна, так она на дереве три дня висела, снимать не давали...

Жить зажмурившись, в глухой ярости от всего, в том числе и вкусового «мы», извлекаемого, скажем, из пива с таранькой, переходить на другую сторону улицы при слове «комсомол», не знать одной на всех радости в виде телевизора и только творить намаз, обратившись лицом к погранзаставе, как к Мекке – это ль не достойно соискателя лавров Толстого?

Физический факультет МГУ гораздо раньше мехмата стал проводить антисемитскую политику на вступительных экзаменах и всегда оказывал помощь мехмату в отсеве нежелательных абитуриентов. Но в 1979 году случилось непредсказуемое: мехмат сообщил физфаку, что они сами справились с поставленной задачей.

Главное было не опоздать на работу ни на секунду: в проходной всегда стоял сотрудник отдела кадров с листочком бумаги, куда записывались фамилии тех, кто не успевал проскочить мимо вахтера до половины девятого. Этих горемык ожидали санкции в виде проработки на собрании, выговора и даже лишения квартальной премии.

“Эксперимент социолога-рабочего” продолжался 8,5 лет. Скажем так, подзатянулся по независимым (а впрочем — почему независимым? может, как раз наоборот, самим экспериментатором созданным...) причинам.

Костюм в балете – вторая оболочка танцовщика, нечто неотделимое от его существа, видимый элемент его театрального образа, который должен цельно сливаться с ним. Костюм – это главное средство для обогащения выразительности мимики, жеста, и конечно же прежде всего движения, пластики артиста, это средство сделать всю фигуру исполнителя более понятной и звучащей сообразно творимому им балетному образу.

В сущности, главным Колиным призванием и амплуа было – быть читателем, в особенности, читателем поэзии. Читал он жадно: внутри у него всегда была настроена система строгих эстетических и исторических критериев, позволявшая точно и тонко реагировать на прочитанное.

Эта певчая птица зовется комдив, У нее восемнадцать голов. Ее голос как ключ Ипокрены правдив И как роза Азора лилов.

Бог дарует тихую обитель, ясный день, нежаркую погоду, трезвый ум, способность ярко видеть раз в году, и реже год от года.

Пирожковая, где распивают портвейн, Где бутылки вина распирают портфель, Где студенты зачет обмывают, Это с нами бывает, бывает.

В холодном июне свинцовые тучи летят. И не разобраться, что праведно в нем, а что грешно. И кажется мне, что по жизни иду наугад, Не тех, не того, не затем окликая поспешно.

И только не плакать, не плакать, не пла... Слеза по щеке утекает неспешно. О, Господи, с кем там Мария спала бессонно и кротко, светло и безгрешно?

Вам не надо ехать в Нью-Йорк и платить четыреста долларов за то, чтобы услышать премьеру какого-нибудь Любовного напитка с Нетребкой. Он, этот самый напиток, теперь находится в двадцати минутах езды от вашего дома, за десятую долю цены и с полным эффектом присутствия в зрительном зале и даже за кулисами

Что же произошло за сто бесконечных дней, которые отделяли декабрьскую ночь с помянутым поэтом кандальным звоном дверных цепочек и апрельское утро, когда баба Женя и только что вернувшийся дед услышали по радио: «...привлеченные по делу группы врачей, арестованы без каких-либо законных оснований... Полностью реабилитированы... из-под стражи освобождены»?

Первые письма были живыми, радостными. Звала нас в гости. Вспоминала, как в школе мы мечтали о Геленджике, о Черном море. А теперь обе живем на берегу теплого Средиземного. Потом письма пошли грустнее и тревожнее. И вот уже два года никаких вестей.

Беру на себя смелость утверждать, что слову Зеэва Фридмана уготована долгая жизнь, ибо то, что сказано незаёмными, выстраданными, нелживыми словами, может и должно пережить тех, кто его сказал, с чьих уст оно слетело и нашло прибежище на чистом листе (Григорий Канович, писатель).

Раз мы во власти автора, взявшись читать, то и нам следует почитать законы этой прозы. Прежде всего – она для широких слоев своих, для тех лириков и технарей, «кто понимает», кто знает толк в кириллице и формировался в совковой песочнице.

Как «предисловие» к описанию путешествия в Южную Африку рассказывается её краткая история до начала официального апартеида в 1948 г. Описание строится вокруг шестерых сильных личностей, которые эту историю слепили своими руками: Яна ван Рибека, Симона ван дер Стела, Андриса Преториуса, Сесиля Джона Родса, Пауля Крюгера и Яна Христиана Сматса.