Семь искусств, №21

На юбилеи принято дарить подарки. Не дожидаясь подарков от читателей, мы решили сами сделать им подарок и подготовили специальный «дайджест-50» - дайджест пятидесяти работ, опубликованных в пятидесяти номерах «Семи искусств» - по одной статье из каждого номера.

Джеймсу Франку повезло: он остался жив. К уставным взаимоотношениям в армии он никак не мог привыкнуть, и когда ему довелось командовать колонной, то к команде «Колонна, напра-во!» он добавлял, по своей интеллигентской привычке, слово «пожалуйста».

М.А. Лаврентьев был не только замечательным учёным, но и прекрасным организатором. Он правильно подбирал людей для реализации своих идей и предоставлял им полную свободу, не вмешиваясь в детали до тех пор пока выдерживалась правильная общая линия. Так он вел себя и по отношению к олимпиаде – ФМШ.

Из сказанного можно сделать вывод: «чудный сон», который Пушкин посылает своей героине, в сжатом и метафорическом виде содержит всю последующую фабулу отношений Татьяны и Онегина – роковую невозможность взаимного счастья.

Остроумно отмечая, что Возрождение подразумевает предшествовавший ему упадок, Максим Кантор забывает о некоторых общих законах искусства, таких, например, как открытый В. Шкловским закон об «остранении», который впоследствии развивал Брехт («отчуждение»), то есть об обновлении искусства, сдвиге существующих конвенций.

Пластически многие вещи, представленные на выставке, выглядят не только торопливыми, что порой искусству не мешает, а даже наоборот, а усталыми, так как пережили лексическое послание, закодированное в них, а сами по себе феноменально, как холсты с красками, – ничтожны.

Идея повторения истории искусства в разные века представляется весьма занимательной. Например, Орландо ди Лассо, чья музыка буквой принадлежит Ренессансу, а мятежным вольным духом – последующим нескольким векам, – своего рода «постмодернист» XVI века, подводящий черту под прошедшим (один и тот же год ухода с великим Палестриной – 1594) и прозревающий будущее.

Ньютон был последовательным критиком как еврейской каббалы и христианского гностицизма, так и платонизма философов. Именно из-за их приверженности идее эманации, которую он полагал коррупцией изначальной идеи божественного проявления.

Неполноценные, недовоплотившиеся и мнимые творцы, густо населяющие произведения Набокова, обладающие сомнительной способностью «развинтить» мир обыденного, но не способные собрать его заново, действуют как бы во сне.

Почти никто в ноябре 1918 не осознал, что буквально за считанные месяцы со стороны Германии на результаты войны станут смотреть по-другому. Как-то совершенно неожиданно для всех участников Конференции пришло понимание, что немцы, как нация, просто не признали свое поражение.

Единственной победой итальянской дипломатии оказалось разрешение лондонской полиции на проведение парада чернорубашечников в честь приезда Муссолини - и то были серьезные трения в связи с исполнением фашистского гимна "Джовинецца".

Если талант направлен на созидание, личностные качества художника помогают раскрыться самым неожиданным граням дарования. Но талант чахнет, высыхает, и художник «одинаков», если за ним нет человека.

Ритм и колорит Иерусалима на протяжении почти полста лет занимали особое место в жизни уроженца Витебска: «Мне не нравятся русские или центральноевропейские цвета. У них краски такие же, как башмаки. Сутин, я – мы все уехали из-за цвета».

Андрей безуспешно пытался создать что-то похожее на Мадригал, продолжал писать, хотя, как он говорил, его композиторский кризис, начавшийся еще в Москве, источником которого, он сам считал, был кризис советского авангарда, не кончился ни в Париже, ни в Италии, ни в Швейцарии.

Знать наизусть или «всю русскую поэзию», или «всего Мандельштама», или «всю Цветаеву» и т. д., оставаясь доблестью (память памяти рознь), – было вместе с тем почти что нормой. У походных костров не столько пелись песни, сколько читались стихи. А чтение интеллигентным ухажером интеллигентной девушке хороших стихов на память было нормой, если не императивом!

На просторах ИТЭФа происходило много чудес, объяснение которым лежит за пределами науки. Созданный под эгидой Берии, институт всегда находился под неусыпным надзором всевидящих органов. Казалось бы, времена менялись, а с ними и нравы, но высшее начальство – никогда.

Говоря сегодня о творчестве Окуджавы, обращаясь к его человеческой сущности, постоянно чувствуешь опасность соскользнуть в выспреннюю фразу, употребить нечто высокопарное, – а ведь делать этого ни в коем случае нельзя, как бы ни тянуло: сам он не просто избегал, но активно не принимал подобных речевых оборотов, особенно в свой адрес.

Ахматова поведала отцу, что она буквально накануне приехала из Ленинграда и практически никому не сказала, что отправляется в Москву. Поэтому она попросила его никому не рассказывать о том, что она пришла к нему в консультацию.

Юрий Кублановский, громыхая в электричке от Апрелевки до Киевского вокзала мимо Переделкино, к «советскому местожительству» явно не относился, что, конечно, делает честь как его поэтическим, так и человеческим достоинствам.

Не поверишь, но прошлое вовсе не стоит печали - наша память не сжалась, а просто согнулась в дугу. К забродившему морю взъерошенный берег причалил, я по кромке воды от себя безвозвратно бегу.

Знание причиняет боль: ящерка нового видения юркнет по дюнам мозга, хрустнет старая, взвизгнет новая нейронная связь. Знание – горькое похмелье, вызов и тревога - только утяжеляет ношу памяти, ведь невозможно забывать сознательно.

Ты вспомнил - розовым и алым закат нам голову кружил, протяжно пела у вокзала капелла уличных светил, и, восхищаясь жизнью скудной, любой, кто беден был и мал, одной любви осколок чудный в холодной варежке сжимал?

Ему не нравилось, что на него смотрят, его раздражало, что люди, стоящие у его клетки, видят, как он ест, как он ходит. Ему казалось, что эти люди почему-то хорошо знают, что он не может напасть на них, знают, что он для них безопасен, и то, что они не боятся его, вызывало в нём глухую ярость.

Потому что бдительная администраторша неусыпно стоит на страже советской нравственности. Она понимает, какому страшному риску подвергается эта, можно сказать, государственной важности нравственность при наличии мужчины и женщины в одной комнате, да ещё в ночное время.

Ныне холод просачивается вниз, за слоем слой, В нашу беседку у корней лилий. Старые зонтики лета над головой Увядают, как бессильные руки. Не найти приюта.

Если обнаружится, что предлагаемый кем-то закон таит в себе корысть инициатора, то такой инициатор продается в рабство пожизненно. Если предлагаемый закон противоречит уже принятым, его автор изгоняется из Афин навечно. Если законопроект несет в себе зло или дурь – предложившего его следует казнить.

Толстой был чуть ли не единственным из возвращенцев – известных писателей, который пришёлся ко двору новому режиму, правда, произошло это далеко не сразу, но всё же – произошло. Этот писатель вёл двойное существование с соответствующими возможностями и последствиями, которым чревато двойное существование, когда сердце бьётся на пороге как бы двойного бытия.

В тот год в театре возник серьезный конфликт, в результате которого ушел в отставку директор Николай Дупак. По его словам, именно Брежневу удалось этот конфликт погасить: «Любимова не утвердили директором – назначили Илью Когана из ТЮЗа.

Во всяком случае, подвиг жизни и творчества Рыцаря науки и религиозного мыслителя, потомка Рюриковичей и советского академика (да еще – ?! – потаенного епископа) Алексея Алексеевича Ухтомского есть... драма. "...И если та драма оказывается затем трагедией, притом очень значительной и подчас несравненной, то предстоит, очевидно, лишь усилиться прочесть ее содержание!"

Прекрасно зная историю старообрядчества, Ухтомский с увлечением рассказывал о протопопе Аввакуме, боярыне Морозовой, о других мучениках за веру, о групповых, целыми деревнями, самосожжениях тех, кто предпочитал гибель вероотступничеству. В сказаниях и легендах о былом он видел живую душу народа; «соборность» простых людей.

Как Моисей высек воду из скалы, так Юдсон высекает из слов новые смыслы – бисером, искрами, гирляндами. Вот уж где подлинная «игра в бисер»! Только у Гессе Игра – дело серьёзное, ответственное, ну а у Юдсона игра – дело весёлое, лёгкое, иногда как бы и дурашливое, а временами и кощунственное.

От великого до смешного – один шаг. Доходы Бабы Дуси сравнительно с Сёмиными были смехотворны. Но каждый черноморский прохожий, идя мимо семечек, прикидывал, сколько стаканчиков в корзинке? И, помножив на цену, сравнивал семечные доходы со своей зарплатой. Результаты подсчётов раздражали.