Литературный меридиан, №4-510

«…Мальчику было лет тринадцать. Столько же могло быть и сыну Артюхова. «Или дочери…» – тоскливо подумал он. Потому что судьба свела его с Леной годом раньше, чем, наверное, родился этот мальчишка. В ту зиму он приехал, как обычно, проведать маму и провести в родных местах отпуск, и она встретила его главной деревенской новостью: «А у нас училка новая, Толя!» Школа в деревне оставалась всё той же, в какой учился и он, только приросла кирпичным пристроем, потому что из неполной средней стала полной. Семилетки давно канули в прошлое, как и молодость Артюхова...»

«…Пирамиды рушатся, / звёзды сочтены, / детскими игрушками / мусорки полны...»

«…А когда под купол вечернего неба улетели и затихли там последние звуки, аплодисменты раздались не сразу, словно никто не решался первым ударить в ладоши и разрушить этим хрупкое чудо, рождённое на наших глазах...»

«…Знакомых щёк совсем иная дрожь, / Иного взгляда быстрое скольженье. / Отступишь ты… Но так и не поймёшь – / Где человек, где только отраженье...»

«…Феликс Половинкин, в прошлом рядовой культработник, а ныне рядовой пенсионер, никак не мог угомониться, выйти, как он выражался, «из состояния». Очень уж был горазд на выдумки бывший массовик-затейник, любил розыгрыши и приколы. А вот спросите его, зачем ему это надо, вряд ли ответит. Возможно, не выносила его мятежная душа нашей серой обыденности, хотелось хоть чем-нибудь нарушить однообразие жизни. А может, давала себя знать нерастраченная творческая энергия...»

«...Если вернуться к Власову, то сомнений нет в том, что Власов волнуется о нас, грешных. Понятно, что разговор идёт о литературе, поскольку ничто иное нас не связывает. Гипотетически возможны два варианта. Мы старались помочь молодому человеку, желающему стать писателем, как-то продвинуться в профессиональном взрослении, он мог об этом вспомнить при случае и сказать благодарное слово. Но Власов не захотел или не смог критически относиться к себе, к своей работе. Такие люди к творческому росту не способны. Однако винить в этом склонны кого угодно, только не себя. Значит, мы имеем дело с вариантом номер два, к сожалению, гораздо более распространённым. Он нас ругает. А если ругает так продолжительно, значит мы в «яблочко» попали...»

«…Мы приемлем наветы любые, / Мы в плену непонятных затей, / И заморские сказки тупые / Нам баюкают нынче детей...»

«…...Грустно прощаемся с детскими снами. / Вымыслы наши прощаются с нами. / Крыльев не слышно уже за спиною. / Робот храпит у меня за стеною...»

«…Незабвенный, добрый, открытый, созданный для улыбки и юмора, уютный и магнитообразный, в чём-то незащищённый, талантливый, обаятельный, сентиментальный, очень темпераментный и чуть-чуть ленивенький, любитель вкусно поесть и пригубить, спеть романс, азартно поиграть на бегах и «поболеть» за футболистов «Спартака», неспособный тратить время на интриги и кляузы, любимец публики – дорогой Михаил Михайлович Яншин!..»

«…Пространство ждёт меня. Увы, / не мною был мой жребий брошен, / и путь окольный уничтожен / не мной, и выход из тюрьмы...»

«...Мне везёт на встречи с хорошими людьми, это и понятно: хороших людей на свете больше, чем плохих. Одних хотелось боготворить, преклоняясь перед их талантами, у других – трепетно учиться, перенимая их умения и опыт. Но самыми главными людьми были для меня родители – простые, ничем не выдающиеся, скромные люди. И я не боюсь показаться банальной, изрекая эту истину...»

«…Была я в морском паломническом рейсе. Позади Константинополь, Кипр, Святая Земля Иерусалимская, впереди – Греция. Завтра рано утром причалим мы к залитому солнцем порту Салоники и отправимся на морскую прогулку вдоль полуострова Афон, на котором живут православные монахи. Монастырь называется Пантелеймонов в память целителя Пантелеймона. Но это завтра...»

«…Я телефон свой носила в кармане. / Плавали в кофе, как сливки, мечты. / Было настолько светло между нами, / И улыбался, при встрече, мне ты...»

«…В трущобах Миллионки практически не действовали общепринятые законы и очень жестко соблюдались свои собственные. Не соблюдавших их ожидала суровая кара, вплоть до смерти. В этом квартале находили пристанище и укрытие и шайки китайских бандитов – хунхузов, орудовавших во Владивостоке и его окрестностях. Однако, мой читатель, сказать, что здесь царило безвластие, было бы неправильно. Здесь существовала «своя» власть...»