Еврейская Старина, №40

Я могу считать себя человеком счастливым. Во-первых, потому что родился поздновато, в том смысле, что не подпадал под репрессии тридцатых годов по возрасту. Во-вторых, потому что уцелел в годы войны в числе тех трех процентов, – в отличие от моих ровесников 1925 г.р., которые ушли на фронт и не возвратились.

"В возрасте с 12 до 15 лет в гетто и в Освенциме я писал стихи, заучивал их наизусть. Это, во многом, помогало мне сохранить человеческий облик. Сразу после уничтожения в СССР еврейской культуры и ее выдающихся представителей, я перевёл те свои детские стихи с идиш на русский".

Надписи из Хирбет-Кеяфы необычны тем, что они сделаны древним протоханнанским алфавитом. Алфавит, бытовавший во втором тысячелетии до н. э., отличался от более позднего западносемитского (еврейско-финикийского) алфавита хотя и похож на него по виду многих букв. Этот алфавит называют иногда прото-синайским, прото-ханаанским или просто “ранним алфавитом”, ставшим основой как финикийского, так и еврейского алфавитов.

Пока жива память об отстоявших Израиль в тяжелейшей войне, о наших отцах и матерях, победивших Гитлера, пока мы помним их, они живут с нами, помогая выстоять в трудные времена, ведут нас, как «столп облачный и огненный».

Условия пребывания в концлагере были дифференцированные. Наихудшие – у евреев: спали на голых трехъярусных нарах по 2-3 человека, питание – самое плохое. В несколько лучшем положении были поляки. Наилучшие условия – у норвежцев, литовцев и некоторых латышей. Норвежцы получали посылки шведского и норвежского Красного Креста и вели себя довольно независимо.

Чувство безнадежности жизни в СССР не покидало меня, я считала, что в этой стране нельзя жить. Первый раз я это ощутила еще в детстве, в 1956 году, во время Суэцкого конфликта. Тогда я впервые узнала о существовании Израиля и нашла на карте маленький кусочек земли. После этого я знала, что не хочу жить в Советском Союзе и когда-нибудь из него уеду.

Он писал по-русски, чтобы быть понятым одними, и писал на идише, чтобы быть понятым другими – всё это вместе взятое, и то, что стих его был музыкален, и как личность он был мягким и приветливым, сострадающим и привлекательным внешне – всё это определило его единственность в своём роде.

Обнаружив, что без труда может учиться на твердую четверку, обеспечивающую стипендию, Леша так и учился. Без труда. Пропадал в музеях, догоняя пропущенное. Очень скоро обнаружил, что посетители интересуют его куда больше, чем картины. Ему нравилось всматриваться в лица, отмечать походку, следить за глазами.