Семь искусств, №44

Так как же оценить достоверность чьих-то воспоминаний? Как увидеть в них вольные или невольные ошибки памяти? Простой рецепт уже дан: нужно самому вжиться в описываемые события так, будто ты в них участвуешь, стоишь на балконе у Понтия Пилата или бродишь в фойе аудитории, в которой скоро будет выступать Эйнштейн.

Надо было быть человеком с блестящей научной интуицией и, конечно, очень эмоциональным, чтобы в то далекое время написать такую работу, которую написал Михаил Александрович Леонтович.

Градштейн, вроде бы, первым начал заниматься дифференциальными уравнениями с малым параметром при старшей производной. А потом эта тематика понравилась Тихонову. И Градштейн где-то высказался, что, мол, Тихонов публикует то, что у меня уже было сделано.

Гумилёва большевики-евреи расстреляли — белый русский офицер, Есенин повесился — троцкисты поспособствовали, Маяковский застрелился — Брики с Яшкой Аграновым извели, Горького Будберг отравила, Цветаева повесилась — жидовский Союз Писателей доконал, Бабель и Мандельштам погибли в ГУЛАГе... Нескончаемым потоком идёт эта мутная волна на российского обывателя со страниц свободной антисемитской русской печати.

Галич всегда относился к заявленному жанру вальса неприязненно и насмешливо. И вдруг почему-то в песне о Зощенко решил сделать вальс своим союзником — неудивительно, что песня оказалась малоудачной.

В общем, достоевской скороговорочкой изложена правильная история абсолютно дезориентированного в культурном пространстве позднего советского интеллигента и обозначен финал "толстых" журналов. Их превращение в "Жуйстер". Если Вы такую жуйню печатаете, то кто ж Вас будет читать?

Вклад Голдовского в понимание оперы в США был огромным. Трудно назвать другого музыканта, который бы сделал больше, чем Голдовский, для популяризации этого жанра. По словам Милнса, он был «одним из наиболее значительных популяризаторов оперы в наше время».

Мой дедушка, которому нужно было зарабатывать деньги, зачастую превращался в композитора-«негра» и писал музыку за других композиторов, включая, например, и основоположника узбекской музыки Мухтара Ашрафи. А с композитором Анатолием Новиковым дедушка писал песни в официальном содружестве.

От распродажи Эрмитажа больше всего выиграли Меллон и Гульбекян. В результате этой распродажи они стали крупнейшими в мире частными коллекционерами старых мастеров. Но, конечно, коллекция Меллона была на голову выше: ему достался главный приз ‒ «Мадонна Альба» Рафаэля.

Периферия — это совокупность отдельных несамодостаточных мест, связанных исключительно с центром. В пространстве периферии решают свои задачи иные внешние территории (Центр), эти задачи никак несоотнесены с самой периферией; периферия живет не для себя. «Бублик» как внутренняя периферия — внутренняя колония Москвы!

Если при новом режиме и был случай откровенного политического судебного убийства, то ничего хуже казни герцога Энгиенского действительно не случалось — демонстративный акт, совершенно в духе Террора, о котором всем хотелось забыть.

Именно в роли непримиримого борца с коммунизмом, поражение которого обрушит СССР как великую державу, приветствовали Александра Исаевича на Западе. Их охлаждение к нему наступило тогда, когда они пришли к выводу, что в своей борьбе с Советами он — не демократ, разделяющий "горбачево-общечеловеческие ценности", а русский националист.

Самодвижение, самообразование не означает тотального одиночества: образовательной средой является клуб, он же семинар, где обсуждаются общие проблемы и вопросы не в жанре отчетности о проделанной работе, а как средство самоопределения, целеполагания и проблематизации по собственной жизненной позиции и её основаниям.

Галина по профессии журналист, училась в Ленинградском университете. Она в среде так называемой творческой интеллигенции Ленинграда была заметным человеком, автором пьес и мюзиклов, эстрадных миниатюр и сценариев, стихов и песен.

Шатров не просто жил как все люди — ел, пил, спал, чем-то интересовался, что-то любил или не любил и тому подобное, Шатров — был избран. И он это хорошо знал. Шатров — ведал.

Я пишу на варварском наречьи/ (У России вырвали язык!)/ Царственно себе противоречу/ По примеру всех земных владык.

Не очень-то уютная эпоха/ Не очень-то уютная зима/ Но все-таки не так уж все и плохо/ Для в общем-то нетрезвого ума

Мы будем каждый вечер перед сном/ Ходить на самый краешек Вселенной/ И слушать, как шумит земной прибой/ И различать клочок стихотворенья

посреди одичавшей евразии/ я ношу расстоянья в груди/ эк меня пустотой угораздило/ не судим не судись не суди

И вот предчувствие шага в вечность напомнило ему вечную истину: после игры ферзь и пешка ложатся в одну коробку. На кровати громоздилась лишь беспомощная туша, жизнь которой зависела от глотка воздуха из кислородной подушки.

Как хорошо, что он оказался мудрее и не заставил меня ни о чем рассказывать. И я бы не смог рассказать, что двое сыновей его погибнут на войне, что средняя дочь сойдет с ума, что самому ему скоро придется все бросить и скитаться несколько лет с больной женой и детьми в разорении и жестокости Гражданской войны, а потом начинать все заново, с трудом, и так еще пару раз уже гораздо позже.

Да и дела-то никакого не существовало: никто «пропавших» бумаг никогда не видел, разве только профессор помахивал какими-то листками перед несколькими коллегами, но были это именно те листки, или какие-либо ещё — никто не брался утверждать.

Работа переводит нас (вытягивает, я бы сказала) из потенциального состояния (в котором человек в своей повседневности пребывает по преимуществу) ― в актуальное. Работая, мы получаем (принудительно, м-да) дополнительный шанс быть: это ― одна из форм повышенного присутствия.

Там старуха одна из окна вывалилась. От чрезмерного любопытства. Упала и разбилась. А из окна высунулась другая старуха. Стала смотреть вниз на разбившуюся, но от чрезмерного любопытства тоже вывалилась из окна, упала и разбилась. Потом третья вывалилась. Потом четвертая. Потом пятая...

Стахович купался в удовольствии, посещая репетиции «Месяца в деревне». Новая методология Станиславского, однако, совсем не интересовала его. Он видел в ней продукт умозрений и интеллекта, сковывавших, с его точки зрения, гениальную творческую фантазию Станиславского. Тут и крылись причины прогрессировавшего охлаждения Станиславского по отношению к Стаховичу и последовавшего их расхождения.

Когда Шпайер заняла наполеоновская армия, Наполеон было распорядился снести храм. От разрушения собор спасло заступничество церковных властей, что не помешало французским солдатам использовать здание в качестве конюшни и склада — дело, впрочем, для бывшего совчеловека знакомое.

Донне Тартт удается погрузиться в мир подростков, глубоко прочувствовать их психологию, их метания в попытке найти себя и свое место в мире, который далеко не для всех оказывается райским садом. Все три романа — психологические триллеры.