Семь искусств, №71

Журнал «Семь искусств» — явление уникальное. Это единственное в мире издание, в котором, как в настоящей поэзии, присутствует синтез. Нет у него аналогов — и конкурентов нет.

Расставание Паули с Борном прошло, как говорится, «без слез»: профессору нужен был другой ассистент, а юному исследователю – другой научный руководитель и соавтор. Научный стиль Борна, ставящий на первое место математическую модель и расчеты, был чужд стилю Паули, опиравшемуся, прежде всего, на физическую интуицию и наглядные модели.

Обобщение этого результата на социальные системы дает основание предположить, что турбулентная жизнь является более разнообразной, а зачастую, более содержательной и более интересной, чем ламинарная. Для реализации больших возможностей турбулентной жизни нужны, конечно необходимые условия, которые могут быть реализованы лишь в открытых системах.

Яков Борисович Зельдович мог иногда на что-то надуться и вообще был раним, Юлий Борисович Харитон держался несколько отстранено, потому что был облечен огромной властью и ощущал свою ответственность, а вот у Тамма этой отстраненности не было ничуть. Атмосфера легкости во взаимоотношениях отличала этого великого человека, и о ней с любовью вспоминали все, кто знал его.

В связи с «бытовой темой» вспомнилось следующее. Где-то в 1992 или 1993 году, когда рухнули цены, я летел из Москвы в Тюмень. Я уже был академиком, это точно. Передо мной, в самолёте, один парень, из молодых, купил себе банку пива. И когда я услышал цену за эту банку — я ошалел! Вот тут я понял, что я нищий. Просто нищий. Купить банку пива в самолете — для меня проблема…

Русская история — это синусоида: диктатура, хаос и снова диктатура (в преддверии очередного хаоса). Литература постоянно оказывается в тисках у цензуры и самоцензуры. На Западе же мы можем себе позволить свободу от колебаний генеральной линии. Наши журналы, те, которые «не продались большевикам», полностью независимы.

А дело было ранней осенью. Через несколько минут после исполнения моей песенки будильников на сцену при открытом эфире ввалилась толпа мужчин в тулупах и валенках и с газетой «Правда» в руках. В Москве были аварии, когда они устремились на Ленинские Горы. Телевизионщики «ЗАБЫЛИ» выключить экран. Толпа была так велика, что охрана университета не смогла их остановить.

Есть в истории Гражданской войны в Америке одно малоизвестное, но важное событие, сыгравшее большую роль в победе северян. Дело в том, что одно из важнейших сражений войны произошло не на суше, а на море, причем у берегов Франции, между двумя военными кораблями — Alabama и Kearsarge.

Аграрная реформа Столыпина вызвала огромную волну народного недовольства, яростную ненависть крестьянства и революцию 1905 г. в деревне. Этот потенциал неиссякаемой ненависти еще более окреп в годы первой мировой войны, послужив причиной февральской и октябрьской революций.

Ниспровержение привлекательно тем, что выглядит абсолютно бескорыстным. Но если допустить, что человек извлекает из него моральное удовлетворение, оно сразу опустится на уровень других вполне эгоистических влечений. Его тогда будет позволительно сравнить даже с эротическим вожделением. И то, и другое живёт в человеке неистребимо, различны лишь проявления.

Исторический феномен города Иерусалима — это музыка, звучавшая в Иерусалимском Храме, давшая цивилизации генетическое зерно для развития Западноевропейской и Ближневосточной традиционной музыки на тысячелетия вперёд. Данный феномен значительно сильнее любой, даже самой прекрасной, архитектуры, которую можно физически разрушить.

Потому и пестрят противоречиями и явными нестыковками писания о Гилельсе и Дельсона, и Хентовой, и Рабиновича — при всей разнице в их интеллектуальном и профессиональном уровне. Добавим, что шарлатанами они, по-видимому, не родились; по крайней мере, двое из них; таковыми их делали насильственно спускаемые сверху идеологические «аксиомы».

Развлечения без чувств не обходятся. У животных чувства обеспечивают выживание. У людей чувства конфликтуют с эволюционно молодым, самодовольным интеллектом, теряют власть, становятся неадекватными и, даже, опасными для жизни. Будь то жизнь особи или жизнь общества.

Лев Друскин никогда не был в числе “громких”, популярных поэтов, не спекулировал на своей биографии — при всём её драматизме. И я не слишком уверен, что найдётся так уж много, даже из бывших ленинградцев, кто бы знал и, тем более, ещё помнит это имя. А он был подлинно ленинградским поэтом и был изгнан из родного города “органами” при активном содействии “братьев-писателей”.

Мне никто не мешает всю Субботу напролет думать о Бытии, да вот беда, всякая чушь в голову лезет. И некому жаловаться, каков ты, такова твоя Суббота. Я, пожалуй, слишком погружен в повседневность. А от нее не убежишь. Она и в пустыне, и в храме догонит.

Странно, что ты удивляешься, — прервал я старания Тишина. — Прежде ты существовал там, куда евреев не пускали. Редкому еврею удавалось проникнуть в твою запретную зону. А теперь ты пришёл в бизнес. Здесь без евреев — никуда.

Рассказывал, что Маяковский был очень брезглив. Однажды они шли по улице, и папочке очень захотелось пить. Направился к киоску, а Маяковский хватает отца за руку и громовым своим голосом кричит: «Александр Григорьевич, как вам не стыдно, я не дам вам пить из этих стаканов. Это же зараза!».

Володя Бродянский слушал их слушал – и постепенно мрачнел. А потом встал и сказал, обращаясь ко всем присутствующим: — Ну чего вы здесь расшумелись? Понимать поэзию надо, а не идти на поводу у «общественного мнения». Бродский — есть, конечно, ну и ладно. Володя Алейников пишет намного лучше Бродского.

Все тебя покидают, только я тебя не покину,/ Хочешь, уедем отсюда? Я тебя в обиду не дам./ Будем жевать мякину — например, бродя по Пекину.../ или не по Пекину, по другим каким городам!

Живая радость быстротечна:/ трава устанет зеленеть,/ любимая не будет вечно/ хрустальным голосом звенеть.

Есть, есть одно качество человека, которое этот путь (правильный он, или неправильный — не суть) укажет. Фантазия человеческая. Или по-иному — бред. Или по-иному — недосказанность, неопределённость, размытость — форм, слов, сюжетов, характеров, восприятий, эдакая синергия всех человеческих чувств и знаний, но без выводов, без чётких границ, точнее даже — за границами реалий.

Слегка настёгивая лошадь,/ В телеге, годной на дрова,/ Адам на рыночную площадь/ Привозит новые слова.

Переменчивый нечастый лоск,/ Щепетилен до краёв киоск,/ Путеводною владел уздой,/ А закончилась она звездой.

И тотчас у Арефьева засосало под ложечкой — то была давняя, знакомая еще с молодости мелодия, слова которой, не разумея языка, он переиначил на свой лад: «О, красавица!» И Варя любила эту песню, и не просто любила — то был своеобразный их талисман: лет сорок тому назад под эту мелодию он вел ее, молодую жену, в свадебном танце.

Где бы они ни отдыхали, с ним регулярно пытались заигрывать молодые девицы, но, так как он не знал английского и лишь беспомощно улыбался, когда с ним заговаривали, она, при всей природной ревнивости, не опасалась, что его заболтают и уведут. Но русские туристы добрались и сюда — на некогда далёкую и загадочную Ямайку, известную раньше лишь по пиратским романам да звонкой песне Робертино Лоретти.

Обыденность ― великий, освобождающий дар небес. Это уже настолько ясно на уровне непосредственного чувства, что ловлю себя на склонности уходить в «обыденность» от всего «чрезвычайного» ― понимая притом, что это, как любой уход и прятание ― очень неправильно.

Эй, вы, которых не разлить водой!../ Клянусь душой! Нет! Страшным адским мраком!../ Я вас соединю таким законным браком,/ Что черт на свадьбе станет тамадой!

Стахович–«Страхович» помог Станиславскому за два итальянских месяца восстановиться после тяжелой болезни и войти в рабочую форму. Через год, в январе 1912-го, когда Стахович заехал «к Горьким» на Капри, те все еще были полны впечатлениями от визита к ним Станиславского.

Фразовая ёмкость стихов Е. Клюева соблазняет разбором их на цитаты, но это было бы всё равно, что рассыпать нитку бус. Каждое стихотворение несёт в себе свой смысл, который, однако, изменяется в свете цикла, в который оно входит, а он, в свою очередь, при чтении книги.

Повествование в книге выстроено так, что события жизни Эйнштейна проводятся сквозь события века с экскурсами в историю Германии, еврейской общины. Есть целые главы о многих судьбах современников, имеющих к главному персонажу прямое либо косвенное отношение. Книга писалась на основании огромного материала, свидетельств.

Однако главной проблемой переводчика может стать вовсе не косноязычие принимающей стороны. Зачастую эта самая сторона говорит вполне внятно, однако при этом ни в чем себе не отказывая. И когда чувствуешь, что нельзя буквально переводить откровенную глупость или грубость, то начинаешь подбирать слова, пользуясь богатейшей синонимикой английского языка.

Проблемы американского общества, сформулированные в обсуждаемой книге Уилбера, Трамп увидел и смог сформулировать еще до того, как их увидели и сформулировали Уилбер и другие мыслители. Трамп сформулировал четкую программу действий, которую упорно реализует. За прошедшие полтора года Трамп продемонстрировал весьма эффективное президентство.