Южное сияние, №300

Филигранны рисунки древесных листов – их искусный создал ювелир. И великую книгу полей и лесов зачитал уже ветер до дыр. Главный Библиотекарь за книгой следит, и страниц её не сосчитать. Он с любовью глядит, хоть бывает сердит, но листает опять и опять. Нам подобны её родники.

е бойся пустоты, заветный звук, омой волной и трепетом наполни, частичек дробью простучи колени продрогшего над влагой тростника, чтоб выйти на простор небытия туда, туда за… Космоса величье, где поджидает нас инакое обличье… Ты ж звук, ты сам из тех, из заповедных мест где веет божий дух окрест… И в каждом «до», и в каждом «си» пусть ясно прозвучит: «Господь, прости!»

Фрагмент

что упало на кон – останется на кону, победитель с пустыми руками пойдёт ко дну, частота затрещит, внезапно замкнёт волну и он вынырнет на специальную глубину, где под тоннами тьмы гигантские правят рыбы

Но память выметает из углов Клочки то писем, то цитат блокнотных, Чтоб возвратить к переоценке слов, Мотивов и путей бесповоротных. По истеченью многих лет подряд Поймёшь у края бездны золотушной, Мосты, как рукописи, не горят, Лишь тают, словно поцелуй воздушный.

А ветер не расскажет ничего, И, палачи, пытайте – не пытайте! Пока в часах не кончился завод, Пока ещё дожди стоят на старте, Пока не сведены усилья нот К гармонии исходной без предела… Философы умны чертовски, но Какое Истине до книг их дело?

Молитва набожных католиков Не убивайте зайцы кроликов Мольба раскосых и китайцев Не убивайте наших зайцев

Что случилось той осенью, помните? Прокатилась по небу звезда. Я оставил войну в своей комнате – И ушёл от неё навсегда. Убедился, что окна зашторены И что дверь на надёжном замке – И дорогой, никем не проторенной, Я ушёл – как всегда, налегке…

После последнего дня – понедельник. Белым одеждам в метели белеть. Бьётся на ниточке крестик нательный, плещет в кармане случайная медь.

Будильник голосит, как потерявшаяся птица. Хорошо, что люди ходят на работу. Можно отвлечься на обычную жизнь. Часов на восемь. А выходные отменить. Правда, пигалица? Но Агатка уже ушла. Рома сидит у двери с моим сапогом в зубах. Я ещё прихрамываю, но уже бодрее, чем раньше. – Пошли, разбойник, – улыбаюсь я ему. – Пошляемся. И Рома от радости выскакивает из своей шкурки.

В переводах с английского Жанны Жаровой

Гул дошёл до пика, распался пополам, выпустив их в пространство лестничной клетки. Кира поднялась на половину пролёта, обогнув мусоропровод, нырнула в зияние и замерла перед огораживающими бездну поручнями. Никита шагнул на балкон, и это внезапно раскрылось перед ним, скомканное небо, уводящее в невообразимые дали, ощущение из школьного детства, когда в воскресенье, после наполненного радостью дня, наваливается гнусь тоски, осознание необходимости возвращаться в отдающий мелом и пережаренными макаронами мир.

Глава из одноимённой повести

«А может, я сплю, – подумала Эля, – заснула под влиянием стресса на лавочке у Привоза. И мне сейчас всё это снится. Впрочем, и просыпаться не хочется, – решила она. – Посмотрю, что будет дальше».

Фея работала в одном из ювелирных отделов огромного супермаркета, первый этаж которого был заставлен витринами с золотом, бижутерией, кожей и парфюмами.

Александр Крупинин, Александр Попов, Виктория Смагина, Вера Суханова, Ирина Большакова, Соэль Карцев, Галина Булатова, Любовь Левитина, Ольга Кочнова, Павел Великжанин, Александр Соболев

Когда вся семья перебралась в Одессу, Пинхус-Лейб со своей красавицей дочерью Рахелью поселился в небольшой квартирке на Молдаванке.

Домбай – 2018

словами». Давид Бурлюк как литератор и издатель. Отрывок из книги «Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения»

Неизвестно, с лёгкой руки которого из сочинителей – безвестного ли автора фольклорной песенки, таинственного ли «П.Ф.Б.», пылкого ли Сикара или скептического Долгорукого, бумагомарателей одолело желание писать об Одессе, но с момента рождения она становится не только фактом истории и географии, но и литературы.

Из книги «Юрий Олеша»

С предисловием Нины Бондаренко

Лев Николаевич Гумилёв называл себя счастливым человеком, и это несмотря на то, что он отсидел в тюрьмах и лагерях четырнадцать лет. Как он сам объяснял: «Сначала за папу, потом за маму». Теперь, когда мы произносим имя Льва Гумилёва, то невольно сразу возникают образы двух великих поэтов Серебряного века – Николая Гумилёва и Анны Ахматовой.

Долгое эхо киевских «Курантов»

Семён Израилевич как-то рассказывал, что родился он в 1911 году в Одессе. Отец его был портным. Лет в пятнадцать он решился отнести свои «поэзосочинения» в «Одесские известия». Там его встретил человек с огромной шапкой волос, с довольно женственной на фоне коротких стрижек тех лет, причёской.

О поэзии и судьбе Платона Иосифовича Набокова

Когда завалит дистрофия, пусть ямб, всего лишь в две строфы, напомнит, что жива Россия, где Святослав ходил на «Вы»… И стих мой, обоюдоострый, взлетит под небо, точно меч: не победить лжецам и монстрам в России искреннюю речь.

Кто слух мой вещий браковал? Кто здесь искал меня? Кто звал – так громко, что в моём ущелье устроил каменный обвал? И на века, как бы в пещере, настиг, заклял, замуровал? К стихам моим на эту тему кто, словно к зеркалу, приник? Кто отразился в нём, как Демон, чтоб лишь поправить воротник?

Рецензия на книгу Светланы Василенко «Обнажённая натура»

Рецензия на книгу Нади Делаланд «Мой папа был стекольщик»

Рецензия на книгу «Дача показаний»

Рецензия на книгу Дмитрия Артиса «Мелкотемье +»

Рецензия на книгу Олега Бабинова «Мальчик сломал слона»

Рецензия на книгу Татьяны Вольтской «В лёгком огне»

Рецензия на книгу «При свете ночи»

Рецензия на книгу Александра Пономарёва «Герой дня»

Рецензия на книгу Бориса Берлина «Цимес»

Рецензия на собрание сочинений В.И. Нарбута (ОГИ, 2018)