Южное сияние, №330

Из цикла стихотворений

Сколько бы лодка ещё о быт Ни разбивалась, всё ж Путь держать весело, без обид, Превозмогая дрожь И повторяя, как дважды два, Прежде, чем выйдет стих: Главное это ведь не слова, А наполненье их.

…ну а так, говорил он, конечно, если был бы он капитаном и действительно вышел в отставку, чуть седой, с гарцующей тростью, с обожжённой бриаровой трубкой, после ужина в топь кальвадоса дольку свежей луны добавляя, он бродил бы вдоль побережья, вдоль сетей, перевернутых лодок, деревянных смолистых причалов, мимо пьяного увеселенья или парочек уединённых и малиновых аква-закатов, что послойно впечатаны в лето.

Почему я не ветер, не море, не свет, не огонь, не гора, не сосна, не олень или птица? Точно знает, как жить этот радостный скачущий конь. Бег – молитва его, он не может ничем соблазниться.

Боттичелли тоже не сводил с неё глаз. Ему нужно было погрузиться взором в дивную красоту, поместить её образ внутрь себя, чтобы потом перенести его на бумагу. Но не только художник говорил в нём. Сердце его прыгало, отдаваясь звоном в ушах. Он понимал бессмысленность своих желаний. Но кто запретит любоваться солнечным лучом, морской волной, трепетом листвы?

Храм пошатнулся. Полетели вниз куски лепнины от карнизов. Раскрылась зигзагом кровля и сквозь неё сначала проглянуло голубое небо, потом его накрыло что-то чёрное. Потемнело, как в сумерках, и только всеобщий крик ужаса и боли метался по храму от одной шатающейся стены к другой.

Палиндромы, анаграммы, логогрифы, омограммы и т.п.

Избавляется небо от просини. Неприкаянность сводит с ума. Мы навеки останемся в осени, Даже если нагрянет зима. Бесприютны по праву рождения, Тихий омут – туманная бель. Я – твоё, ты – моё наваждение, Я – твоя, ты – моя колыбель.

Что есть гордость? Конечно, она very good. Внутригранный алмаз, полуслойный асбест. Мой мобильный молчит, пожирая деньгу, потому что звоню я другим, не тебе. Мой мобильный не думает, не говорит, соглашается, будто усталый пацак, что безмерно тупы, примитивны внутри все, которые мыслят с другого конца.

просто картинка так и рисуй в тетрадь – станция пудель бабка с мешком опят с нами случилось всё уже слов не трать колокол колокол бьётся по ком опять динь-дили-дон которую ночь без сна спят цифровые люди в сетях IT в окнах рассвет заманчивый как блесна нам не доплыть уже теперь не дойти

Вам кажется, что часы начинают тикать медленнее, а потом и вовсе останавливаются. Но это не так. На самом деле – поменялась скорость вашей жизни, вы узнали главное, а потому вам некуда спешить. А главное заключается в том, что вы накопили добро, ведь без добра вас не пустят в новую жизнь, ту самую, которая начнётся на следующем витке восьмёрки. И вы начинаете делиться этим добром, кто раньше, кто позже, да это и не важно, важно другое – успеть поделиться, потому что делиться – значит умножать.

Встань, уйди в голубые поля, Где предутренний свет колосится, Где бредёт сквозь туман бытия Одинокая ранняя жница. Наступая на блики планет, В промежутке меж светом и тьмою В даль бредёт, где мерцает просвет Между небом и синей землёю. В промежуток меж светом и тьмой Встань, пойди за жнеёй одинокой – И увидишь тогда пред собой Уходящую в вечность дорогу.

До одра, конечно, ещё далеко, на губах не высохло молоко, но, хотя, я в том возрасте, где легко говорить о возрасте этом, ко всему привыкаешь и к мысли той, что однажды станешь земной корой.

Всё меньше хочется любить вечерний сумрак – сиреневый настой обид в словах «подумай», латать былые кружева и дачный воздух, всё меньше хочется добра для общей пользы.

И видит твой печальный материк что до меня добраться так же просто как мне остаться в осени на миг как мне остаться в осени на крик слегка суицидального подростка

Для белого человека прогулка по базару – нешуточное испытание. Торговцы не дают прохода, мальчишки бегают вокруг и кривляются, нищие ползут следом, прося милостыню. Искренне обижаются, когда получают десять рупий – хотя это хорошие деньги для жителя страны, черта бедности которой определена в 60 центов в день. То есть если человек зарабатывает доллар, его уже никто не назовёт бедняком. Но белые должны давать много, потому что белые – богатые.

Пьеса

Кино-проза

Ему не хотелось умереть сразу. Очень не хотелось. Он думал о своей смерти, как о долгом путешествии, которое уже началось – и началось давно. Нет, он не умирал: он – странствовал. И этот путь в воображении был и интереснее, и лучше жизни. С приходом жены возвращался и его интерес к жизни, но как только она уходила на работу, он опять предавался своим безудержным мечтаниям.

Произведения лауреатов литературного конкурса ХХХІІІ Открытого фестиваля авторской песни, поэзии и визуальных искусств «Витебский листопад» (Надя Делаланд, Иван Зеленцов, Мария Перцова, Ксения Август, Яна Явич)

Старик и девочка шли по широкому проспекту. Вот центральный собор, в котором раньше располагался краеведческий музей. Напротив здание областной администрации, с развевающимся сверху российским триколором. Памятник Ленину. А вот и длинная лестница, уходящая далеко вниз с бурлящими по обеим сторонам водными каскадами и пенящимися фонтанами.

В человеке тоже наступают сумерки, как и вокруг него. В детстве сумерки вызывают сначала восторг, потом страх. В сумерках раздаётся отдалённый детский смех, звуки в них вообще становятся музыкальней, словно слышнее становится музыка сфер. Музыка сфер происходит в космосе: одноглазые циклопы в дублёных фартуках звенят молотами по своим наковальням, планеты согласно вращаются, и возникает хрустальная музыка, отчетливо слышимая на Земле только замерзающими нищими. Хотя не только нищими.

В переводах Владимира Штокмана

Мальчик думает о градуснике: кто его придумал? Он ходит по сестринской, заглядывает в шкафы и ящики: початая бутылка водки, бутерброды в целлофане, половина шоколадки, скрученные бинты, зарядка для телефона. Градусники! «Букет из сосулек», – думает мальчик, вынимая один из обмотанной пластырем банки.

А в это время в городской квартире грустила ракушка. Когда-то она плавала в море с милым другом-рачком, они жили дружно, пока рачок не вырос и не перешёл жить в другую раковину, а ракушка осталась одна. Более того, её выбросило волной на берег, её заметили дети, подобрали и отнесли домой. И теперь она лежала в большой коробке вместе с другими ракушками и вспоминала свою счастливую жизнь в море. Вдруг коробка, в которой она лежала, задрожала и откинулась её крышка.

К 130-летию со дня рождения Веры Инбер

К 130-летию со дня рождения Веры Инбер

К 130-летию со дня рождения Веры Инбер

Новелла

Рецензия на книгу Юрия Нечипоренко «Маленькие сказки»

Рецензия на книгу «Диван в стиле викторианской готики и другие пьесы»

Рецензия на книгу Эльдара Ахадова «Вибрации жизни»

Рецензия на книгу Никиты Брагина «Дикий мёд»

Рецензия на книгу Германа Власова «Серебряная рыба золотая»

Рецензия на книгу «Лучше чем тишина звучать»

О книге Дмитрия Силкана «Сергей Есенин. Навсегда остался я поэтом»

О книге Евгения Чигрина «Невидимый проводник»