Еврейская Старина, №44

Уход религии из общественной сферы приводит к ее уходу и из частной сферы, оборачивается, согласно историческим свидетельствам, негативными последствиями для самого общества.

Больной и одинокий, без друзей и покровителей, Ибн Гвироль уехал из Сарагосы вскоре после 1045 года, после чего его следы теряются. Насколько известно, он жил в Валенсии. Такой авторитетный источник как Моше ибн Эзра, а за ним Йехуда Альхаризи утверждали, что Ибн Гвироль умер, не дожив до тридцати лет.

Ушел в солдаты, а вернулся офицером. И тогда отправился в Латинскую Америку. Все так делают, утешала соседка. Но он не сказал, что путешествие растянется на десять месяцев. Письма писал, когда мог, звонил. Но иногда пропадал на неделю.

Несмотря на то, что первый театральный сезон оказался более чем удачным, некоторые актёры сочли себя нереализованными, в чём они обвиняли руководство театра. Пересуды и зависть к более талантливым коллегам привели к расколу труппы на два лагеря.

Люди, подобные Леону Коварскому, воистину составляют золотой фонд русскоязычной алии, но, к сожалению, не государства в целом. Невостребованность громадного опыта и огромного творческого потенциала наших бывших соотечественников является не только вопиющей несправедливостью по отношению к ним, но и наносит ощутимый ущерб нашему государству.

Как-то Ильмари и его друг, композитор Ян Сибелиус, вернулись ночью пьяные, добавили дома и, упившись вусмерть, уснули на полу. Рузя разбудила своих маленьких сыновей, привела их в гостиную и сказала: – Смотрите! Вот перед вами два величайших человека Финляндии. И видите, что с ними сделала водка – валяются вонючие и грязные, как свиньи!

Мучительные опасения за жизнь (и репутацию!) Андрея, по-видимому, так обескуражили и напугали Юлия, что он стал панически приспосабливаться к его «откровенным признаниям» и уговаривал и Марка Азбеля не перечить следствию. В ходе такой перемены ролей Юлию потом на суде пришлось отчасти признать свою «вину», а Андрей зато блестяще выдержал свою, согласованную с КГБ, позицию «несгибаемого» ("но только эстетического") диссидента и своей вины не признал.

Переворот, гражданская война сломали устоявшийся быт, смели с насиженных мест, заставили людей – хотели они того или нет – произвести «переоценку ценностей», но, несмотря на это, люди стремились восстановить быт в соответствии с привычными и потому милыми их сердцам стандартами далекого «мирного» времени.

Мой прадед, плотогон и костолом, Не вышедший своей еврейской мордой, По жизни пер, бродяга, напролом, И пил лишь на свои, поскольку гордый.

Мы разжигали слёз огонь в горнилах слова И дробью букв ковали смеха сталь. Прокажены мечтой, в оковах песен новых, Как ладан алтарей, мы устремлялись вдаль.

Человек загнал птиц и животных в кусты, в гетто, между железными дорогами и шоссе. Взъерошенные звери на клочках лесов и полей. А выше брунжит розовый лайнер. И невозможно поверить, что его соорудил человек, а щегол получился сам собой, из связки шустрых молекул.

Прошу простить. В душевной дрожи Не вижу солнца и луны. – Простишь ли, Милосердный Б-же,