Слово\Word, №107-1085

СЛОВО-крест написано на картине Плавинского и повторено 48 раз и больше, несчётно. Оно множится, разбегается и теряется в глубине пространства. Свет отделился от Тьмы. Родилось СЛОВО и стало умножаться по геометрическим законам симметрии, расти как кристалл, распространяться, шириться и разворачиваться во фразу, бесконечно повторенную, и звучать многоголосием на весь Космос.

Действие романа “Игра в бутылочку” начинается в послевоенные сталинские годы в Ленинграде, где автор знакомит читателей с главными героями. Это прежде всего - Даня Раев, Дима Бонч и Боря Рябинкин — друзья и сверстники, родившиеся в середине 1930-х годов. Дима Бонч играет в школьном кукольном театре роль короля в традиционном ключе. Однако Бонч по-своему трактует этот образ — так, что зрители школьного театра узнают в тиране любимого вождя Сталина. С этого выступления у Димы и его друзей начинается конфликт с властями...

Хорошее дело – патруль! Ночь. Звездная сыпь. И предощущение обязательного рассвета. Но где-то у горизонта крадется скорпионом полночь. Человек знает все. Только не знает своей пули. Только не знает, кем и когда взведен затвор. Вот поднимается ствол винтовки. Мушка перебегает с одного сердца на другое. И ей все равно...

...Всё кончено. Теперь он председатель конторы “Рога и копыта”. Что творилось с ним, невозможно описать. Руки и ноги, как плети. В голове пустота. Вот таким трясущимся стариком он и пришел домой в яркий майский день 1994 года. Помнит, как встретили удивлённые глаза Люси. Как обнимала, целовала, отпаивала. Как уложила в постель. Как завыл его Цезарь, верный изящный пёс…

...Какой-нибудь въедливый читатель справедливо упрекнёт меня: пишешь, мол, о Северной столице, и так много про туалеты! Верно, что-то неладно у автора с этим вопросом. Но и Валентина Матвиенко, люди не дадут соврать, как-то не без иронии заметила: “Мало, мало у нас в Питере туалетов. Пора уж ставить мемориальные доски: “Здесь был туалет”.— А нынче здесь китайский ресторанчик, – добавил бы автор. Поддержал бы меня и великий Пикассо...

...Тогда Лимонов эффектно выхватил из кармана припасённый нож – возможно, согласно детской присказке «вышел ёжик из тумана, вынул ножик из кармана: буду резать, буду бить – с кем ты хочешь подружить?» – прицелился, размахнулся, по-разбойничьи, лихо, – и с маху всадил одним ударом всё сразу разрешающее острое лезвие прямо в живот Елениной кошке.

В 2014 году в Нью-Йорке, в районе Форест-Хилс, официально появилась улица (скорее, пешеходный проход) имени Сергея Довлатова - «Sergei Dovlatov Way». Добились этого местные жители – персонажи многих его произведений. Они и при жизни окружали «своего писателя» трогательной заботой и любовью. В неоднократно упомянутом на страницах его книг магазине «Моня и Миша», куда Довлатов даже зимой ходил прямо в шлёпанцах, и где любил покупать колбасу, с него не хотели брать денег...

Поздравляем Вас с замечательным юбилеем, Евгений Михайлович!

Город – Яблоко большое – точно, как хурма, / Вяжет рот и водит-сводит день за днём с ума. / Чует сердце, дело худо, попросту труба, / Видно, Яблоко большое мне не по зубам.

Я живал в том краю, где в старинном имении / мы спасались с тобой от жары: / замок предков твоих, уцелевший от времени, / древний хутор Живри...

Нашу неизбежную разлуку / Начали мы праздновать давно. / Друг бесценный, протяни мне руку! / Не грусти. Сейчас нам скрасит муку / Терпкое испанское вино...

Он поклонится низко / У моря, от гнева седого, / И начнет лепетать: / -- Государыня, матушка, здравствуй! / Я отвечу сурово: / -- Иди подобру - поздорову!..

Прочти, любимая. / И, задержав в руках на миг, / швырни в камин. / Смотри в прицелы смеженных ресниц, / как пламени горячечные пальцы / вслепую пробегают между строк / и комкают слова в бессильной злобе...

...и хочется молиться Богородице, / покуда ваш сентябрь окрест разносится / и шершни забиваются в траву, / погибнуть дабы. Можно я приду / вот в эту смерть? и спрячусь, как изгой, / под старым домом с каменной трубой...

Я пью тишину глотками / Вселенского ветра и снега. / Я пью тишину руками / Счастливого человека!..

Квартал художников. Все улицы пусты. / Рассвет. Дома. Прозрачные кусты / Страдают недолеченным бронхитом. / Подрагивают ветви на ветру, / А из кофейни тянется сюита. / Монмартр спит, и в небе Сакре Кёр / Сливается с густыми облаками.

Знаешь, милый, ты, пожалуй, прав, / листья – звуки осени октав, / ветер поднимает край листа. / Облако сморкается в рукав. / Осень на иврите будет «став». / Кем став? Ты пойми ее поди...

«Вот это облако кричит», — / заметил ей художник Рябов. / В искусстве разбираясь слабо, / она глядит влюблённой бабой, / и осень на губах горчит...

плохо с тобой / без тебя не легче / поднимусь над землёй / окунусь в ночную бездну / ножом по сердцу / холодной речью / лунный гладкий диск / ловишь на блёсны...

Мне не нужен никто, абсолютно никто - / Я не вашей, не стадной породы! / Ни сейчас, ни потом, ни на год, ни на сто - / Это высшая степень свободы.

Гиппопотам - как много в этом звуке!

Она стояла сзади, упрямая, бешеная корова, ходившая следом с той самой ночи, снова убеждая, как тогда, что всё это моя вина. Нет. Не позволю. Я подняла руку и освободила волосы из тугой ленты. Расплетясь, они обвили плечи толстыми пружинистыми кольцами, змеясь до середины спины. Запустила в них пальцы, тряхнула головой. Посмотрела в зеркало. Надо было увидеть лицо. Как оно изменилось. Больше никаких вежливых, удобных, услужливых улыбок. Взамен: вот это. Искажённые яростью черты. Это была не я. И всё же я...

Император Константин II, моложавый, спортивного вида сорокадевятилетний мужчина, неспешно раздавил папироску в малахитовой пепельнице работы Фаберже и, кивнув на шахматную доску работы того же мастера, с легкой улыбкой произнёс...

Небо вспыхнуло, точно кипящий котел, и обрывки огня обожгли веки Майкла, и закрыли глаза его, погружая весь мир в темноту. И в ревущей, клокочущей тьме – шли когорты на приступ Иерусалима, и летели им стрелы в ответ, и таранили бревна несокрушимые стены. А над всем этим, с хищной, коварной улыбкой – царствовал Левиафан, и глаза его были как ресницы зари, и дымились косматые ноздри его, и светящейся стезей обращались следы...

Приказав выпороть ее кнутом, «за некоторые ее противности и подозрения», Петр все же пощадил бывшую царицу. Она была переведена в Ладожско-Успенский монастырь, где под охраной прожила 7 лет. После смерти Петра, при Екатерине I, ее заточили в Шлиссельбургскую крепость как преступницу, официально называвшуюся «известной особой»...

Собрав массу свидетельств явления «кишки-червя», они узнали, что лет за десять до их экспедиции чабан поймал олгой-хорхоя. Убил его и, посадив в банку с жидкостью от слепней, которые досаждают скоту, привез его на праздник в Даланзадгад, где его видело много людей...

Мой крест – жить в окружении идиотов. Шофер-идиот. Индус или пакистанец, то ли города не знает вообще, то ли специально накручивает километры. Стучу в перегородку и показываю ему Waze – как ехать. Он что-то мычит и тычет грязным пальцем в свой навигатор...

Вот и улица Моховая. Увидев вывеску редакции знаменитого журнала «Звезда», я зашёл в подъезд. Поднялся на второй этаж, вручил рукопись секретарю, а вместе с ней и свою литературную судьбу, получив взамен визитку и предложение подойти к редактору по прозе через три месяца...

...А у него даже названия нет, так и живёт безымянным. И решил я взять на себя это дело – придумать ему название. И, подумав, остановился на таком: «Рассказ, который не написал О Генри». По-моему, звучит неплохо. Как вы считаете?

Учет покойников велся Попковым восьмой год, и вот Николай Александрович полторы недели назад пронумеровал очередную толстую тетрадь четвертым номером. Убористый почерк позволял экономить место, иначе, уж конечно, он извел бы куда больше тетрадей...

Ницше как-то жаловался, что русские – злые люди. Он даже удивлялся, что у них есть песни. Но разве можно сравнивать русские сказки с немецкими? Ну, сварился заживо в молоке глупый царь – сам, заметьте, по своей воле! Ну, пробовала Баба Яга сунуть Ивашку в печь на лопате, да и то трагично для себя – вот и все!

На беду, за отказ эвакуироваться (якобы ждал немцев) опекавший его в Москве профессор Нейгауз был арестован. Случилось это 4 ноября1941 года. Положение отягощало то, что Генрих Густавович тоже был немец. Славе пришлось заботиться о собственном спасении. Его приняла гостеприимная семья Випы, а поскольку рояля у них не было, чтобы заниматься, ему приходилось ездить к друзьям.

...Жан Ростан писал: «Быть взрослым – значит быть одиноким». Может, лучше не бежать от одиночества, а привыкнуть и получить удовольствие? Б. Р. – Любви бояться – означает бояться жизни, а кто жизни боится, тот уже на три четверти мертв.

Они – Божественное Триединство. / Они – Едины и Неделимы и в них заключена Жизнь. / Они – Безначальны и Бесконечны. / Они – Сущие и пребывают вне Времени. / Они в цветных одеяниях – Свет.