Семь искусств, №101

Создатель и главный редактор портала «Заметки по еврейской истории» всю сознательную жизнь посвятил точным наукам. Очерк о еврейском немецком семействе трансформировался в книгу, книга — в сайт, а сайт — в полноценный издательский дом. Почему советские физики становились лириками, можно ли вырастить вундеркинда и почему хорошо — это плохо.

Удачные, наглядные метафоры позволяют объяснить сложные абстрактные соотношения современных физических теорий или, по крайней мере, создать иллюзию такого объяснения. Немало такого рода метафор, касающихся СМ, самой по себе или в ее сочетании с космологией, придумали авторы научно-популярных бестселлеров, являющиеся при этом крупными профессионалами или даже выдающимися специалистами в области теоретической физики.

Важно заметить, что в отличие от мнения некоторых отечественных авторов, полагающих, что «правый компас» это тот, который находится справа или по правому борту, выражение «по правому компасу» означает, что это — «правильный компас», поскольку взятый с него пеленг исправлен поправкой, учитывающей магнитное склонение и погрешности инструмента.

Часы оказались наглядной моделью для различных механистических представлений об устройстве мироздания. Само движение небесных сфер и законы природы стали уподобляться часам, а приводимые в движение часовым механизмом механические куклы оказались моделями живых людей и животных. Часы стали символизировать такие качества как Мера и Мудрость, а искусство часовщика оказалось сопоставленным с божественным творением.

Вождь был не просто «эффективным менеджером», но воплощением некой сверхъестественной сущности, пришедшей в мир, дабы изменить его к лучшему. Все мы видели в фильме «Обыкновенный фашизм» экстаз толпы при явлении фюрера народу, и китайские хунвейбины повторяли цитаты из председателя Мао с неменьшим энтузиазмом, чем ученики медресе цитаты из Корана зубрят.

Удивительное дело: благодаря сотням музыковедческих статей было совершенно точно известно, что голоса у Утёсова нет… Есть ли голос, нет ли голоса, — главное, видимо, совсем не в этом. Главное: во всех утёсовских песнях ощутима душа, сердце. Именно его душа, именно его сердце. Вот почему, наверное, песни Утёсова другим исполнителям не давались, не получалось их «осовременить»…

В течение долгого времени появлялись и упорно появляются сплетни о том, что инженер, изобретатель и пионер космических исследований Ю.В. Кондратюк (1897– 1942), настоящее имя которого Александр Игнатьевич Шаргей, не погиб, защищая Родину, а перешел на сторону врага и “работал над ракетами у Вернера фон Брауна”.

Новая супруга его не разочаровала — она была мила, элегантна, ее серо-голубые глаза и золотые кудри показались ему очаровательными, — и после двухчасовой беседы со своей нареченной он ускакал вперед, проследить за приготовлениями. Альфонсо не хотел ждать. От Болоньи до Феррары Лукреция и ее огромная свита двигались водой, по каналам. Это было удобно, спокойно и безопасно, но для нетерпеливого жениха — слишком медленно.

С экономических позиций инфляция не должна влиять на уровень зарплаты, ибо зарплата ориентируется на производительность труда, а не на жизненный уровень работников. Жизненный уровень следует считать социальным феноменом, который следует за экономическими (производственными) отношениями, но не определяет их.

В дополнении к интенсивной исполнительской деятельности и невероятно широкому кругу общения, ещё многочисленные иностранные языки, включая специально изученный идиш. И ещё музыкальное и литературное сочинительство, разнообразные благотворительные акции, выступления и интервью. Всё это в постоянном внимании и заботе о семье, сплочённой взаимной любовью.

Как солист-альтист В. Борисовский являл собою единственное исключение среди выпускников тех лет. Правление консерватории считало необходимым его совершенствование за границей в числе немногих выдающихся исполнителей. Однако ходатайство дирекции удовлетворено не было. Четыре года спустя также не удовлетворенным останется ходатайство Одесского филармонического общества и профессора П. Столярского о направлении на совершенствование в Берлин только что окончившего Одесскую консерваторию Давида Ойстраха.

Для описания своей картины мира И.Е. явно требовался новый язык — и он начал его создавать много лет назад. Психологизация и «остраствление» истории требовали новых терминов. Появились такое категории как дальнозоркие и близорукие; люди, занятые вещами и занятые идеями; высоковольтные — низковольтные; три главные человеческие «жажды»: самоутверждения, сплочения, бессмертия.

Вальтер неоднократно обращался к проблеме еврейской катастрофы при нацистском режиме. Он чувствовал буквально личную ответственность за произошедшую трагедию и хотел хотя бы как-то возместить ущерб не только еврейскому народу, но и немецкой науке и культуре.

Стал захаживать Севела. С заметно серьезными намерениями — женихаться-свататься. А жениху, между прочим, глубоко за 50. Возраст любви давно миновал, какая уж там лирика — сплошной марьяжный интерес. Мне он был мало понятен — интерес этот, как, впрочем, и сам Севела — уж очень пестра и невнятна была его автобиография.

Леонид Губанов родился в июле сорок шестого года. Коренастый, ладно сбитый, подвижный, он казался живым воплощением клокочущей в нём энергии. Когда Губанов волновался или читал стихи, с лица его спадала обычная несколько тяжеловатая статичность, как будто он срывал разом маску.

По полям течет сквозной ветер/ и печальные стога студит./ Снова что-то изменилось на свете -/ может, так же и с судьбой будет?

Ни грачей. Ни пролётки. Ни гривен./ Ни стихов. Ни за так. Ни навзрыд./ Не метель. Не мороз и не ливень/ Воздух чёрною дратвой прошит.

Вся — дрожь, вся сладостная нега,/ Предчувствий горестных полна,/ Разрезонировалась дека:/ — Оставьте лишнюю опеку./ Я хороша и влюблена.

Время такое — стоишь на ветру,/ мимо и горе, и радость./ Котик учёный, скажи дураку -/ облако, сон или старость?

Пока стекло моих ночей/ клокочет в колбище гипербол,/ я прикасаюсь к слову первой,/ точнее — первым, я ничей…

Друзья, враги, сокурсники, соперники,/ Где наши чаянья и приключения?/ Мы были сверстники, а стали смертники,/ Чей приговор приводят в исполнение.

Где кончается прошлое, с рельсов сойдя,/ И пожар безразличия письмами тушат,/ Я в ладонях качаю не слёзы дождя,/ А промокшую чью-то весеннюю душу.

Будь она опытным спелеологом, оглядывалась бы после развилок, запоминала бы, из какого хода пришла. Но она в пещерах была впервые и никак не думала, что будет сложно найти обратный путь. Когда Маша поняла, что заблудилась, ничуть не испугалась, с нею ничего плохого произойти не могло.

Пылилась печатная машинка, но и она была не нужна. Кончились запасы лент и копирки, но и это было неважно. Письма продолжали приходить. Он их выбрасывал, не распечатывая. Ни жене, ни собаке, ни лошади он ничего не рассказал о своем поражении. Но жена все равно знала. Такое уж у них, женщин, чутье.

Бабушки на околоподъездных сходках делятся секретами пошива дефицитных мужских носков из детских гольфов: перевернуть, незашитое зашить, а зашитое отрезать. Креативность распространяется, как коронавирус. Народ носит по две пары рукавиц не потому, что холодные зимы, а потому, что у них дыры в разных местах.

Андрей уже былъ студентомъ, когда въ одинъ прекрасный день вернулся вечеромъ домой не одинъ. Съ нимъ пришла дѣвушка, худенькая, подвижная красивая шатенка съ аккуратной стрижкой. Глаза добрые, взглядъ веселый. Познакомились. Ирина Мартынова, студентка историческаго факультета…

Кровь наполняла шприц, странно, но кровь светилась каким-то непонятным, я бы даже сказал, божественным светом. Семён вдруг почувствовал, что из груди его что-то уходит, что-то очень нужное ему. Он посмотрел на шприц, на бутылку, на стену, что напротив ― на стене висели фотографии сына, жены, их свадебные фото. Семён смотрел на лица жены и своего ребёнка и понимал, что они становятся ему чужими, они ― сын и жена.

Шекспир писал всегда набело, чему все поражались, и готовые рукописи тут же отдавал в театр. Потому у него и не было архива с черновиками. И пьесы его тогда не считались гениальными, так, развлечения на потребу. Это через сотню лет их оценили по достоинству. А при его жизни и писать о нём не стоило, ведь театральных критиков тогда не было.

Лондон не просто огромен по горизонтали, он огромен сквозь время. История поработала здесь на славу. Скорее, это даже не один город, а два — Вестминстер и Лондонский Сити — плюс более или менее бесконечное число инкорпорированных городков, районов, округов, административных единиц, церковных приходов и географических достопримечательностей, покрывающих карту странными и манящими названиями.

Так и вижу: меня вызывают к царю,/ И сперва я робею… Однако,/ Примечаю: вельможи — упырь к упырю!/ Как один — вурдалак к вурдалаку!..

Для любого уважающего себя автора сквозная тема творчества — это выяснение, что такое хорошо и что такое плохо. К каждому первоисточнику, над которым работал — мифу, роману, пьесе — я относился как к испытанию на вдохновение, на смекалку, упорство, на талант, если хотите. Любой из них для меня это своего рода «приглашение на казнь». Смогу? осилю? — выживу.

Как ни удивительно, в Риме нет воображавшихся о нём всю мою жизнь «классичности» (монументальной правильности, царства образцов, линейки для измерения ВСЕГО, а заодно и тяжеловесности) и строгости. Он эклектичен и (гармонично)-беспорядочен, — и это оказывает странно-освобождающее действие.

Нужно собраться с духом и признать, что исследовать живущего автора — недобросовестно. Мы на самом деле не знаем, кто́ этот поэт или художник до дня его смерти, а иногда и десятилетия спустя; мы не знаем его настоящего места. Нельзя писать историю текущего века. Знание, на которое можно положиться, добывается усилиями поколений.