Парус, №880

Ввиду того, что служба Родине выжимает служивого весьма беспощадно, то зам по МТО имел пару серьезных ранений и кучу не менее серьезных болячек — хроническую гипертонию и махровую подагру, например.

В голове расползлось тепло, тело размякло, страхи выцветали, словно краски на солнце, ситуация казалась совершенно фантазийной, придуманной

Это примитивное хулиганье, причем отмороженное. Их проблема в том, что они не знают цену человеческой жизни, ни своей, ни чужой.

«Цветок... Это для гражданских он — объект восхищения. А для военных — лишняя головная боль...»

И что вчера казалось важным / — ненужный лист черновика...

Я — шахматный солдат. / Любой маневр мой взвешен...

Зимние ночи длинные, протяжные. Но, бывает, задумаешься о жизни, она, как живая, и польётся, заструится перед глазами беспокойным ручейком, а то, глядишь, и полноводной рекой обернётся.

Шел 1994 год, и русские в Западной Германии тогда еще были в диковинку.

Зенит земного бытия — / Зенит тоски невыразимой.

Лишь научившись отсекать то, что вызывает в нашей душе раздражение близкими, и сами станем давать им всё меньше поводов гневаться на нас.

Никто уже больше — никто и никогда! — не сможет мне доказать, что борьба, моя родная классика — не победоноснее любого из известных человечеству единоборств. Нет, разумом-то я буду сознавать, что это, может быть, и не так. Но душу, столь впечатленную однажды… ее не переубедить.

Сознание, конечно, огромная (и растущая) сила, — говорю я теперь, через шестьдесят лет, — и в нём главная гордость и опора человека. Но сознание — всё же нечто вроде яркого фонарика, который можно направить на тот или другой участок внутри себя. А уголков этих много, и они часто неведомы и неожиданны. Какая же сверхсильная работа слабенькому сознанию в детстве!

Да, негоже менять знамёна, менять веру, под которыми родился.

Пусть таманская земля будет ему пухом и приютит прах великого странника, совершившего своё главное литературное путешествие, не уходя далеко от отчего Дома

Бежать! Но ноги не слушались. В неясном свете, как рябь на воде, шевелилось на полу полчище крыс — целая крысоферма.

Ночная свежесть обняла меня, и тут же возникло щемящее чувство дороги и вселенского одиночества. Кроме меня из вагона никто не вышел. Электричка, взвыв, поехала дальше.

Почему в детстве так неодолимо тянуло ко всему сказочному, страшному? Стоило лишь прочитать, что где-то в лесу живет Лихо одноглазое, сидит в избушке на кровати, смощенной из человеческих костей, как сразу же окутывал соломенно-серый цвет таежного мира: болотные моховинки, подтопленные, наклонившиеся лиственки.

Это только мы, пережившие застой и перестройку, могли уверенно летать самолетами «Аэрофлота», хранить деньги в сберегательной кассе и свято верить, что книга — источник знаний. Не зря молодежь над нами посмеивается.

Она провела рукой по глазам, словно снимая и сбрасывая из памяти груз пройденных лет. Разве это было не вчера? Разве он не подарил ей вот это чудесное кольцо, которое она не снимая носит всю свою жизнь?

Я даже помню ощущения радости и чего-то незнакомо-необъятного в моменты получения этих подарков. Книги были не только интересными и полезными; в раннем детстве они впечатляли также оригинальностью форм...

До сих пор вспоминается своеобразный запах настоящей деревенской избы с русской печкой, в которой тогда частенько готовили и летом, несмотря на появление керогазов.