Слово\Word, №1125

С этих давних времён, а точнее с 1618 года, сохранился рассказ очевидца об участии казаков-евреев в войсках гетмана реестрового (принятого на службу Речи Посполитой) запорожского казачества, Петра Сагайдачного, которые сражались за московский трон на стороне польского королевича Владислава: «Нас было 11 домохозяев. Еврей же Бераха, сын святого Арона из Тыгловица, когда стрела воткнулась ему в спину, пал на седло. И многие казаки говорили: - О, Боже! Как жалко, что рыцарь еврей Бераха так плачевно скончался».

И воображение немедленно рисует идиллическую картину: растроганные жители Добржиша снимают с себя украшения, часы и одежду и со слезами радости отдают все свое добро «поизносившимся» партизанам Богуна... Владимир Бирчак указывает: «Не забывал «Богун» и о себе: он так ретиво боролся с нацистами, что в 1945 году привез в Киев 8 кг золота и серебра, 5 чемоданов награбленного добра и приехал на собственном авто».

Судьба-злодейка забросила моего героя в школу пропагандистов РОА... моего героя, расспросив детально, узнав о его знании трёх языков, направили в офицерскую школу вооруженных сил Комитета Освобождения Народов России (КОНР). Школа находилась в Баварии, под Ульмом, в Мюнзингене. Школой руководил генерал Меандров, бывший офицер советской армии, ближайший сподвижник Власова...

Да через тридцать вам стукнет пятьдесят! – едва не вырвалось у меня в сердцах. За какой гостинец она принимает меня в этой гостинице?! «Приезжайте!» – оставило царапину на сердце: ведь для этого надо уехать, да на столь нелепый срок! За тем ли я приезжал?! Оговорка? Да она о Фрейде, должно быть, и не слыхала допрежь, пошто зря оговариваться? Такие-то у нее взгляды на будущее, из которого меня хладною прибалтийской рукой на тридцать лет выключает?..

Повернув голову во время проигрыша, я увидел озлобленное лицо барабанщика – вместо собственной песни я шпарил «Green Day». Серёга беззвучно матерился и показывал мне средний палец. Но ему ничего не оставалось, как вступить в середине куплета драйвовой сбивкой. Народ заверещал...

Людской поток заполнил улицу, но продвигался все медленней и медленней, и вот совсем остановился. Путь ему преградил заслон из средневековых латников в серых плащах и шлемах с узкой прорезью для глаз, но Пушкину ничто не мешало. Всепроницающий, он мог легко проникнуть и на ту, и на другую сторону...

...Дождь простой и прямой, / как душа беспородного пса. / Равнодушно ловлю / нагловатый оскал светофора /- ну, красавец, гусар. / Ну и что мне красавец-гусар?

Не беси меня, Господи... Господи, не беси. / ТУ-сто тридцать четыре вчера поломал шасси. / Пятьдесят пассажиров теперь на твоём борту. / Экипаж, говорят, всем составом на ТУ «тю-тю».

ночные фонари как мачтовые сосны / и звёзды по верхам сквозят как маяки / и где-то вдалеке судьбою перекрестной / крестообразный свет / и две внахлест руки

Спасет ли нас от одиночества, / позволит ли прозреть, утешиться / Любовь – святейшее высочество, / Любовь – превысшее святейшество?

«Мы двигались на рубеже / своей империи и мира, / но кантемирова сатира / была написана уже. / Тредиаковский дал нам слог; / фраз кристаллические друзы / растили немцы да французы — / а Ломоносов дерзко смог / презреть умом земные узы...»

Что характерно для Германа Гецевича – чуть ли не пушкинская легкость. Всякое отсутствие модерновости, умствования и изыска. То есть, он вовсе не чужд новаций, на своем сайте он приводит короткий перечень близких ему поэтов, среди которых были Генрих Сапгир, Игорь Холин, Петр Вегин. Себя самого Герман Гецевич, похоже, считает поэтом-экспериментатором...

Оглушительно ревут моторы пяти Дакот – / В зеркально искрящемся воздухе в десяти тысячах футов / Над горами и реками Македонии. / Далеко внизу / Почти неразличимый в тесном ущелье, / Медленно тащится вниз по течению реки Вардар состав с полевыми пушками...

Эмиграция началась бурно и неожиданно. Мы поселились в районе пригорода Филадельфии и сразу же были вовлечены в жизнь американской провинции. У нас тогда не было никаких средств связи между собой, не выходили газеты, не было книжного магазина...

«Пою тебя, мой город славный!» - воскликнул один поэт, я сам где-то читал. Наверное это о Москве или Ленинграде. А может, не поэт, а писатель. И не «пою тебя», а «пою тебе». Но все равно красиво. И я тоже хочу воспеть Житомир, в котором прожил последние сорок восемь лет.

Мы подплываем к старой облезлой ферме, отгороженной от дороги чернеющими деревьями. - Здесь?.. Она вытирает рот рукавом. Вылезает. Делает шаг к воротам, но останавливается. Оборачивается и стучит пальцем в окно. Тим снова опускает стекло. Несколько секунд женщина смотрит на нас, и наконец произносит первые за всё время слова: - Убирайтесь в Нью-Йорк…

Помер-то он, понятно, не от их укусов - сердце не выдержало, это и результаты вскрытия подтвердили. Но вот что странно, вот какой вопрос не дает мне до сих пор покоя: кто мог в денно и нощно охраняемом доме учинить с дедом Асланом такую развеселую шутку? Не сам же он, в самом деле, решил принять джакузи с жуками?

В этом своем пристрастии Петр не был одинок. История придворных карликов ведет свой отсчет с глубокой древности – их держали для потехи египетские фараоны, древнегреческие цари и императоры Рима. Затем мода на них перекинулась в Византию и, наконец, в Западную Европу...

...Иван Никифорович просил своего соседа, И. И., уступить рублей за двести... девку на сносях или недавно родившую: у него намедни английская борзая ощенилась и издохла, жалко будет, если помёт пропадёт, так может, И. И. не откажет в одолжении и пришлёт какую-нито молодку вскормить щенков грудью?